В эти дни я много хожу по Нью-Когалыму (бывш. Москва) — и никак не могу осознать, что вот этот азиатский молодежный муравейник, где никогда не прекращается стройка бетонных сараев, где на тротуаре надо уворачиваться от несущихся на бешеной скорости ездунов, где ты не видишь больше ни стариков, ни семей, не видишь никого старше тридцати пяти лет, где со всей России собраны миллионы юных офисных карьеристов, а к ним еще весь Ташкент, где все стало каким-то пластмассовым — пластмассовое «благоустройство», пластмассовая толпа с инстаграмом в руках, -
что на месте этого самого муравейника стоял когда-то мой родной город, и это был город со своей кривой и неказистой жизнью — провода, ямы, машины поперек тротуаров, мусорная реклама, ларьки, фабричные проходные, грязные подворотни, алкаши, — но это была своя, местная жизнь, а не типовая глобальная пластмасса.
Здесь ходили в видеосалоны, пили портвейн на улице, кочевали по редакциям, где было трудно дышать от дыма, ссорились со склочными пенсионерами во дворах, ускользали от гопников, выламывали здоровенным бревном двери на концерт, ходили в гости по комнатам в доходных домах добезцаря, слушали бредовые речи ораторов, стоявших на ящиках, бегали за пластинками, снимали жилье на Тверской за деньги, на которые теперь можно купить один смузи, наслаждались обществом взрослых — великих взрослых, которых было так много, а иногда и натыкались на танки, на пацанские перестрелки, на чужую войну, но и то, ей-Богу, было не так тошнотворно, как попасть под самокат стерто-модного подростка.
И никому не объяснить, что там, где теперь город-аэропорт Нью-Когалым принимает все новые и новые потоки амбициозного человеческого вещества в своей свежеотремонтированной транзитной зоне, — там жили мы, и это был наш дом.
