Николай Кононов. Гимны. — СПб.: Пальмира, 2021. — 501 с.
Прижизненное собрание сочинения — явление в наше время, согласимся, нетривиальное, не говоря уже о самом «многотомном» проекте как феномене издательской практики. Тем не менее, петербургская «Пальмира» затеяла большой и важный проект — издание произведений поэта и писателя Николая Кононова, основная часть которых уже увидели свет. Это уже ставшие современной классикой романы «Похороны кузнечика» и «Нежный театр», позднейшие «Фланер», «Парад» и «Гимны»; поэтический «Свод» — избранное из сборников 1981-2019 годов, а также три книги новелл «Саратов», «Дефицит», «Бестиарий» и два сборника об искусстве — «Критика цвета» и «Степень трепета».
И покуда новые книги собрания выходят, «Похороны кузнечика» и «Нежный театр» давно уже в коллекции памяти, о позднейших «Фланере» с «Парадом» много писали — недавний и завершающий своеобразную (позднюю) трилогию роман «Гимны» о 50-70-х годах продолжает интриговать. На самом деле, это наиболее откровенный роман Кононова, именованный критикой «почти порнографическим», причем не из-за обилия «сексуальной механики», которой, действительно, значительно больше, чем во всех предыдущих романах автора, но, в основном, из-за его «особой позиции» В чем же она в данном случае заключается?
Что бы ни говорили об «одиночестве» рассказчика, который, дескать, устав мариновать в «коллективной памяти» упомянутые «механики» и «позиции», вынес на всеобщее обозрение «личную» историю жизни и любви своего героя — дело тут несколько в ином. Не что, а как он это сделал — не с порицанием и анализом, что, по сути, дополняет обе функции в линейке «общественной морали», а с любовью, так сказать, к материалу. Может ли быть иначе? Ведь «Гимны» Кононова — это не только яркий портрет тусклой эпохи, густо настоянный на семейных апокрифах мещанского быта, но и объяснение героя в любви к себе, изначально не любимому этой самой эпохой. Как, собственно, и всеми последующими. «Я с опаской примечал далекие землетрясения, запуски ракет с космонавтами, социальные ристалища всякой чепухи, скоротечные имена героев-трудовиков, их фамилии были вопиюще незначительными, скользкими и пародийными — я в их беззаветность не верил, — сообщает он о своем детстве в волжской глубинке. — Да и дедушка сворачивал газету бесполезным свитком, щелкал по ней и говорил бабушке: – Ну ты подумай, — наточить втулок на шестьсот процентов — просто Шива этот Крохоборов — герой труда».
Стоит ли говорить, что малолетнего героя при этом увлекали совсем иные, взрослые вещи, и на мир он смотрел сквозь прищур многих предыдущих куртуазных поколений, чей страстный опыт было не укрыть за ширмой советской благопристойности. «– Мой дружок, ну что ты так долго, — затараторила бабушка, — надеюсь, ты не свел знакомство с нехорошими детьми? — узнаем мы подробности «двойной» жизни героя, который при этом мучится, не зная, «какие мне подобрать слова, чтобы обозначить манкость прекрасного мужчины, обольстившего меня?»
Не менее эксцентричны персонажи, окружающие рассказчика — вначале мальчика, после подростка и молодого кавалера, учителя физики в вечерней школе. Дедушка, красным карандашом, подчеркивающий в газете «прогресс» в советском строительстве, бабушка, перебирающая старые письма с поздравлением с Парижской коммуной от неизвестной Фроси, их гость отсидевший интеллектуал Софинский, который «всегда театрально отворачивался, начинал смотреть в плинтус, а потом и прикрывал глаза ладонью, как в книжке, где были воспроизведены знаменитые актеры девятнадцатого века», старая дева Электрифисия, бывшая прокурорша Еленевская, малолетняя соседка-проститутка Нинька…
Ну, и конечно же, милые друзья героя, рассказывающего нам истории своих любовей на фоне семейной хроники и скупого коммунального быта, из которого, собственно, и складывается биография страны. К середине повествования он, казалось, устает от полунамеков, делясь «взрослыми» откровенностями. Один роман следует за другим, и кем же были по жизни его любовники? Красавец-учитель, безногий инвалид в бане, ученик вечерней школы, морячок-татарин. В любом случае, для него они были всем. И не в «классовой» разнице суть, ведь сам он, как Лиля Брик, всегда любил одного: одного Вадима, одного Валерку, одного Гниломедова… Собственно, этой запретной любви и слагаются гимны в романе, ставшем своеобразной «песнью песен» недалекой советской эпохи.
Игорь БОНДАРЬ-ТЕРЕЩЕНКО.
