Единственная реальная (а не пропагандистская, за этим прошу отправиться к Навальному, Ходорковскому, лисе Алисе, коту Базилио etc.) надежда на перемены к лучшему в России — подлинные перемены, а не в жанре «покаемся перед Польшей, помиримся с Америкой и проведем гей-парад, то-то будет счастье», — состоит в банальной смене поколений во власти.
Позднесоветское поколение через некоторое время должно постепенно, очень осторожно, мирно и добровольно, в стиле Дэн Сяопина и Пиночета, передать власть условно нашему поколению, отходя на позиции почетных отцов отечества, пожизненных сенаторов с гарантией неприкосновенности и тому подобное.
Почему такое медленное и скучное решение приведет Россию — нет, не к счастью, оно невозможно в государственном масштабе, но — к некоторым новым улучшениям?
Две причины.
Во-первых, послесоветские люди, в отличие от позднесоветских, не одержимы идеей потребления (а значит, и грабежа) с такой неистовой, маниакальной силой, когда хоть трава не расти, хоть мне завтра пятнашку навесят, но только я свое сейчас урву любой ценой.
Нет, это не значит, что нынешние «от тридцати пяти до сорока пяти» — аскеты и святые отцы-пустынники.
Но они, вошедшие во взрослую жизнь уже после совчины, выросли без того страшного потребительского голода семидесятых-восьмидесятых, без религиозного культа дефицита, фирмы, заграницы etc.
Несомненно, и они прошли сквозь детскую и юношескую нужду в девяностые, когда «не было денег», но все-таки сформировались они в условиях, когда и поездки подалее Бреста, и джинсы с магнитофонами, и джипы с загородными домами на глазах становились все более заурядным явлением.
Нынешнее же правящее поколение, напомню, происходит из тех времен, когда и любая отдельная квартира с собственным душем, туалетом и телефоном — нет, не в собственности, нет, чаще всего вместе со старшими родственниками в соседней комнате, да, очень маленькая и убогая, — переживалась как большое новшество жизни тогдашнего старшеклассника или «молодого специалиста», а не как нечто естественное.
И это различие — скажется.
Во-вторых, послесоветские люди, в отличие от позднесоветских, имеют совершенно другой опыт карьерного восхождения.
Тут надо не забывать, что советские начальники не смогли мирно и мягко передать власть в масштабе целых поколений, а не только Кремля.
Верховное наследование от собственно брежневиков — к горбачевско-ельцинско-черномырдинской генерации, и от нее — к нынешним деятелям, — конечно, не происходило в жанре тотального слома, брежневики просто умерли от старости, а ельцины и черномырдины тихо ушли на пенсию, — но зато этот слом еще как развернулся на более низких этажах государства и общества.
С детства благополучный и более-менее культурный тип молодого человека 30 и 40-летней давности, будь то интеллигент, безобидный мажор или «честный инженер» — это в итоге всех перемен в лучшем случае рантье, владелец сдаваемой в аренду трешки в центре и дачки в хорошем поселке, которые достались от дедушки-замминистра.
А власть и собственность в конце двадцатого века взяли ребята с улицы, те самые славные парни из Скорсезе.
То есть страну после 1991 года, за вычетом некоторых исключений, держат люди, прошедшие сквозь огонь, сквозь социальную революцию и неоднократный дефолт не только экономики, но и самой рутины жизни, когда передаваемый из прошлого опыт больше не стоит ничего, а вместо этого нужно, чтобы тебя не застрелил снайпер, засевший на крыше напротив твоего офиса.
И те из них, кто не были буквально бандитами, те, кто никого не убивал, — все равно выучились тому, что они знают и могут, — в буквально, а не метафорически волчьем мире.
Ну а поколение, пришедшее в кабинеты после 2000 года, — это совсем другая история.
Их и скотчем-то, наверное, никогда к стулу не приматывали, а если в лес вывозили, так по грибы, на пикник, а не вопросы порешать над вырытой могилой.
И этот опыт «карьеры без девяностых» — определяет не меньше, чем опыт «потребления без дефицита».
В общем, я хочу сказать, что массово грабить и убивать мои статусные ровесники не будут.
Будут, разумеется, врать, подворовывать, лицемерить, ловчить — куда без этого — но политический и экономический тип под названием «капитан Флинт отплыл на остров с пятью матросами, а вернулся один» — уйдет в прошлое.
И самое главное теперь — чтобы старые пираты плавно сделались персональными пенсионерами союзного значения.
Потому что если они уйдут по-плохому, если они уйдут вместе с миром и порядком в стране, — благополучные дети опять окажутся рантье, эмигрантами или легко доступным кормом, а со дна жизни снова поднимется нечто такое, от чего взвоют все.