Я к матушкам — женам священников — отношусь хорошо. Подвижницы. Труженицы. И литературу любят.
Зачитываются Джейн Остин, или же Митчелл, или Кингом — на крайняк. Но вот феномен матушки Светланы Зайцевой встречаю первый раз. Образованная дама. Мать восьмерых детей, аспирантка (или уже кандидатша?). Хотя страсть ее к современным фантасмагориям — мне удивительна. Отчего же? Завлекательное чтение.
Вот я обожаю двух писательниц — Евгению Некрасову и Юлию Латынину. Во дни сомнений, во дни тяжких раздумий, всегда их открываю — чтобы нахохотаться вдоволь. Ибо подозреваю в них рептилоидов. Уж больно язык хорош — как перевод в Гугле с рептилианского на русский. Но мне и в голову не могло прийти, что кто-то вместе со мной ими будет восторгаться. Искать символы, и наслаждаться тканью прозы. Нашлась матушка-рецензентка. Поэтому я теперь открыл для себя, что читать такие рецензии — это пик удовольствия. Похлеще, чем книги авториц неоперенных.
Итак, рецензия на рецензию Светланы Зайцевой на книгу Евгении Некрасовой «Маковые братья» (издана в редакции Шубиной, дипломант всевозможных премий).
Небезызвестный Пантагрюэль — главный герой бессмертного Рабле — решил повысить свою образованность чтением книг из библиотеки святого Витуса в Париже. Тексты были интересными, но малопонятными, как то — «Щёлкание приходскими священниками друг друга по носу», «Постоянный альманах для подагриков и венериков» и т. п.
Одолеть самостоятельно он их не смог и попросил ученого толкователя объяснить оные. Этот некий толкователь так долго и пространно втирал ему их суть и смыслы на научной латыни, что Пантагрюэлю ничего не оставалось, как побить его, чтобы тот заговорил на нормальном языке. Понятном.
Вот и у меня иногда появляется такое же желание немного потрясти за шиворот очередного заумного льстивого критика таких же произведений типа «Щелкание приходскими священниками…».
Но я себя сдерживаю. Я могу только нежно попенять милой литературной критикессе, жене священника, матери-героине на несколько заумно-фантазийный подход к произведению, навеянному, несомненно, более образованными критиками.
Недаром же Рабле говорил, что глупцы бывают не только круглыми, но и образованными.
Итак, рецензия милой дамы на рассказ Евгении Некрасовой «Маковые братья». Рецензия пылкая. Рецензентша восхищается тонким умом писательницы и умелым владением тканью рассказа.
Как истый Пантагрюэль немножко плесну холодной водой на эмоции читательниц и обожательниц.
Ранее я грешил на рептилоидов, которые начали завоевание Земли именно с литературы и искусства. Дескать, внедряйтесь, ящеры да ящерицы, в писательниц и пишите. До самозабвения. А те упираются, отнекиваются, дескать мы-то и язык не знаем русский, все больше по-рептилоидному разговариваем, да и в истории не сильны, и в биологии. Но главный рептилоид был крайне убедителен, дескать, читательницы ваши и редкие критикессы все равно будут восторгаться — почва -то уже нашими подготовлена. Вот те на свой страх и риск — и вперед, на покорение российской литературы. И пошли нестыковки.
Но это было ранее. Не могу же я всерьез — на голубом глазу — объяснять матушке — жене священника про рептилоидов? Ну некомильфо.
Про бесов было бы вроде понятнее, но те — бесы — уж точно в курсе истории России. А также ее языка. Небось грамотно по-русски нашептывают на ушко разные скабрезности.
Поэтому грешу на ЕГЭ. Который Евгения Некрасова все-таки сдала. Но как-то неуверенно. И это было ее единственным образованием. Ну не считать же Школу киноискусства — специальным образованием?
Но рецензия образованной дамы от этого не потускнела, наоборот — красками маковыми налилась.
Судите сами. С биологией у Евгении совсем плохо. Как, впрочем, и с русским языком. Видно, прогуливала. Но любит. Именно оттуда на авторессу нисходит вдохновение. И символы она оттуда черпает. Вот, например, описание главной героини.
«Она — рябая, плотная и округлая — белый кабачонок. Ей исполнилось семнадцать, а выглядела она из-за крупности на двадцать пять лет. Ходила ребёнок ребёнком. С косой, в сером шерстяном сарафане, косившем под школьную форму. В плотных серых колготках, с плотным серым налётом на пытающихся быть голубыми глазах.»
Вы ж понимаете, что если она белый кабачонок, то единственное определение, которое подходит — это плотный. Рябой и округлый — это скорее подгнивший патиссон.
Но не будем суровы к нашей прогульщице, тем паче матушка-рецензентка тут же меня одергивает и поясняет:
«герои Некрасовой изобретают собственные определения, порой — неказистые, но всегда точные, врезающиеся в память.»
Фантасмагория, это дескать, ну, символы сплошные. Модно сейчас так. Одни пишут — а другие должны разгадывать и восхищаться. Я матушкам доверяю. Они знают толк и в фантасмагориях, и в символах.
Вот идет по пыльной дороге юродивый дурачок Ванюшка, пузыри пускает, мекает от избытка чувств, а матушки тут же толкуют сей феномен, дескать, быть великому чуду, потому как сегодня Ванюшки розовые слюни пускает — это непременно к рождению в муках великой новой литературы.
И поэтому даже не хочется придираться к этим слюням — а зачем собственно? Это же точные, врезающиеся в память определения.
«Ходила ребёнок ребёнком. С косой, в сером шерстяном сарафане, косившем под школьную форму».
Ходила — с косой. И кто скажет, что это не так? Только примитивный человек, уныло исправляющий «у нее была коса». А это неправильно.
Потому что она (героиня) ХОДИЛА с косой. А бегала она там, или прыгала — без косы. Теряла, наверно. Символ такой. И опять же — «сарафан, косивший под форму». Это тоже бывает. Вот иногда как закосит сарафан под купальник, тогда героиня и лезет в пруд. Или в фонтан. Кто ж их — этих юродивых героинь разберет.
Или вот тоже врезающееся в память определение.
Ходила опять же эта героиня «В плотных серых колготках, с плотным серым налётом на пытающихся быть голубыми глазах».
У обычного читателя сразу же мурашки от ужаса по спине побегут, дескать глаза-то какие странные, то ли в колготки одеты, то ли бельма на них — на обоих сразу.
Да и глаза такие осмысленные, прямо как сарафан — тот косит подо что-то, а эти пытаются быть голубыми. Мои вот глаза, сколько ни пытались поменять цвет — ну никак. Только выцвели немного.
Но матушка-рецензентка и тут мне все объяснила — это потому что я человек рефлексирующий. А герои Некрасовой — вот такие — овощи.
«Они не формулируют принципов, не следуют никакой философии и не исповедают никакой веры. Они просто живут, их колышет некое общее течение жизни — как живут дети.».
Я тут же понял — это как в реке — длинные нити тины, водоросли такие. Потому что без религии и принципов. И даже заволновался. Ну как же детям-то без религии и принципов? Жена-то священника должна же бить в колокола — доколе? И она меня не подвела. Дополнительно объяснила, дескать героиня без религии и принципов — это вообще даже пол-кабачка.
И основная идея рассказа — это наполнение этого кабачка эмоциями. Смыслами.
Она — полукабачок. «Это, несомненно, — добавляет рецензентша — авторский анонс. Нас ждёт в этом рассказе восполнение неполноты.»
Я понял. Объясняю по-простому. Вот кабачок на грядке — это овощ. Дитя природы. А если его разрезать — полкабачка — и нафаршировать его мясом, например, или перцем, то жизнь кабачка обретает смысл. И наполненность.
Фаршировку образа-кабачка долго ждать не пришлось.
Матушка нам поясняет, что из незамутненного состояния героиню выводит укол ненависти. Она прямо расцветает от этого. Наверно, маками. «Теперь Светлане очки ни к чему. Прямо как Питеру Паркеру, укушенному пауком. Светлана укушена ненавистью и под ее воздействием мутирует.»
Это после того, как хулиганы раскурочили дедушкину машину. Красную «копейку» столетней давности. Но еще на ходу. Жестоко так — с извращениями.
«От «копейки» несло — в салон не раз помочились. Поролон впитал в себя жёлтую жидкость, она же лужицами сидела на сохранившейся обивке».
А кто возьмет на себя смелость сказать, что лужица — лежала? иди стояла? или — стекала? Нет — она сидела. Вот захотелось просто посидеть — и уселась.
Вот в этом и есть главная причина ненависти — вот приходите вы к своей машине, а там лужица мочи расселась на заднем сиденье. Меня б просто затрясло от возмущения. Я бы, может, тоже мутировал, как главная героиня.
«Под шапкой ушанкой у нее стучало, кулаки самопроизвольно собирались в шары.»
То, что кулаки собираются в шары — у меня сомнений нет. Не в треугольники же?
А вот что у нее стучало под шапкой? Неужели будильник носила? С маятником?
Но поверим рецензентке — мутировала от сильного эмоционального чувства. Вышла из анабиоза. Что хорошо.
С дедушкой получилось хуже. Тот тоже мутировал. Как-то откровенный непорядок. От расстройства.
“Однажды Света зашла к дедушке и увидела его красные глаза. Но сегодня эта краснота не краснела, а пылала — вокруг глаз, в ушах и на щеках дедушки.»
То есть, краснота для деда — было обычное явление. А от укола ненависти он запылал весь. И что обидно — в ушах. Изнутри, значит. Еще немного — и дым бы повалил. Из ушей.
Но не стоит пугаться за деда, это — не аллергия. Это объясняет рецензентша — действие мака. Символ такой в рассказе.
«Когда пробуждение чувств начинается, текст расцветает целой россыпью маков. Первый мак — ярость, сделавшая глаза деда красными. Глаза его пылают не обыденным красным, а особым, насыщенным, алым. Второй мак — сама машина. Старые красные жигули.»
Ах, вот оно что значит. Мак — это символ. А я-то все не мог понять, что ж это за мак такой и причем здесь машина. Я вообще с символами — не очень.
Однажды со спутницей отправился на знаковую постановку выдающегося режиссера. Гамлета, как помню, играли. И вот этот Гамлет сначала окунает руки в синие чернила и ходит, пакостник этот, лапает красивые белые камзолы остальных героев. Оставляя следы пятерни на них. Я даже возмутился. На что мне моя спутница со слезами на глазах заметила, дескать, лапотник ты. Это же символ. Он же всем показывает остальным, что у него голубая кровь… не дотуркать, дескать?
Правда, у меня насчет символа-мака тоже сомнения возникли. Знаю, что парижские проститутки носили их на лацкане — семафором. Дескать, по причине физиологических неудобств не можем скрасить ваше одиночество. Маки-с у нас нынче, сударь. Поэтому я и задумался — а что же символизируют маки у деда и у машины?
Может, это какие другие маки? Тоже мутанты?
“Вся эта машина — один большой красный мак с чёрными семечками внутри, приносящий нездешнюю, южную радость.”
Ну что сказать — вы видели красный мак с черными семечками внутри? Я — нет. Иначе бы вздрогнул — точно, мутант.
И даже южные маки себя скромно ведут — сначала коробочку формируют, а потом уже зернышки. Это у подсолнуха — семечки.
Но я уже упоминал, что у писательницы беда с биологией. То рябые патиссоны, то цветки пунцового мака с зернами внутри… Вот еще с капустой нехорошо.
«Дома поели щей с хрустящей полусырой капустой, которая венчала обычно поверхность супной воды. Дедушка готовил такие щи сам».
Я даже не о хрустящей полусырой капусте в щах — может, дед веган был? Или сыроед? Это-то объяснимо. А вот почему она (капуста) венчала супную воду? Кто ей на это разрешение дал? И с кем она ее еще венчала? С сельдереем? Или пастернаком?
Да и вообще, в этом тексте милой Евгении я как-то нахожу сплошной эйджизм. Как-то со стариками у нее неаккуратно выходит — то дед алеет маками из ушей, то старухи отростками качают.
«Старухи коренья зацвели все, закачались, завспоминали. Один из кореньев возбужденно закачал отростками.»
Нет, я ничего против не имею — ну куда ж против талантливой молодости-то? Но все же. Опять же биология. Как же это коренья зацветают-то? Или опять — непременно маками?
Кстати, о маках. Что там с ними?
Матушка— рецензентша же начеку — она уже исследовала маковую поросль в рассказе в двух случаях. Где третий?
Догадка полыхнула пунцовой молнией в мозгу у прозорливой дамы: «Мак — это память земли о пролитой крови. Ещё один мак расцветает после дефлорации на простыне. Это кровавый подарок Светланы своей жертве.»
Это ж надо. А мы все по-простому, дескать взял этот кабачок нож — и пошел совсем другой мак проливать. Но когда увидел неотразимую мужскую сущность хулигана-чертополоха — не устоял. Забылся, за чем пошел. Еще полностью не нафаршировался рефлексией.
Но и здесь мудрая женщина нам все поясняет: Домашняя девушка, робкая молчаливая девственница, она совращает парня особым «материнским» взглядом.»
Гусарры, молчать!!! Не буду, не буду даже намекать…
Авторша рецензии — дама опытная, сама знает…
Хочу только пояснить про материнский взгляд — очень мощно у писательницы получилось. Я заворожен.
«Её крупные, белые, с синими венами груди, дышащие как отдельные звери, сидели у него на голове.» Наверно, по матерински уселись, вольготно. Я постарался припомнить Камасутру. Но — об этом ничего.
Хотя зрелище завлекательное — сидящие груди у него на голове. Да еще одна дышит как слон, а вторая — как суслик — с присвистом.. Стоило бы посмотреть. А сколько вариаций сразу! Подбоченившиеся груди, улегшиеся груди на ушах. Надо бы подсказать, что тема неисчерпаема.
Но мы же не об этом, правда? Это ж все маки виноваты — закружили, охмурили, до счастья довели. Недаром же — наркотики.
Как утверждает рецензентша: «Бонусом к основной миссии, Светлана вдруг стала лучше учится, читать стихи наизусть, поражать учителя истории цепкой памятью на исторические даты. Однако стихи она читает монотонно. Информация, которой она овладевает, никак на неё не влияет и не трогает. Не становится пищей для ума. Это, конечно, блистательно у Евгении Некрасовой.»
То есть, перейдем к основному стержню рассказа, озвученному нам супругой священника ( которой я доверяю абсолютно). Оставим даже в стороне наркотическое месиво маков.
Итак, по мнению матушки рассказ хорош назидательностью в духе христианской морали.
Дети-кабачки или водоросли, те которые без принципов, рефлексий и религии, обязаны их обрести.
Для этого все средства хороши. «Все человеческие и умственные ресурсы преображенной Светланы мобилизованы для наказания виновных в гибели машины.»
То есть, нож в руке для убийства — это очень неплохо. Чтобы из безвременья выйти –« Светлана так и не начинает оценивать своё состояние в каких-либо философских или нравственных критериях. Даже тени категорий добра и зла мы не видим.»
Это — да. Не видим, но очень радуемся.
Хотя православная матушка все же начинает сомневаться –« кажется, нормальные героические герои могут так мстить разве что за надругательство над дочерью.»
Но потом радостно восклицает, дескать, а машина — что? Не человек, что ли? Такая же доченька. Поэтому — позволительно.
Мало того, мудрая женщина объясняет, что жизнь вот таких кабачков сера и безрадостна, потому что не знают они очищение истинного христианского духа. «Потому что человек, обретающий себя через ненависть, превращается в ангела смерти.»
Как вы понимаете, матушка в ангелах понимает хорошо, как и в юродивых.
И завершает добрая женщина очень патетически: Удивительно, как глубоко и полно удаётся Е. Некрасовой раскрыть тему вселенского значения жизни самого обывательского и незначительного обывателя. Ведь поначалу ее героиня —овощ, да и все тут. Но силы эти, ( как я понимаю, ненависти) слабо осознаваемые, не осмысливаемые, превращают вялую девочку в настоящего ангела смерти, которого ждёт новое путешествие.»
Поэтому, продолжаю я мысль жены священника — каждому дитю-кабачку нужен свой укол ненависти. Чтобы рефлексию обрести. И тогда он как пойдет по миру — свободный и красивый.
В общем, представил я картину и по цитате Некрасовой «Дубы урчали листьями от ветра», заурчал также. Как старый дуб. На предмет того, матушка — даже не рецензент, а какой -то падший ангел… Люцифер однако.
Я бы на месте батюшки давно бы озадачился.. Вожжами, например. Хотя о чем это я? Забылся — я ж против семейного насилия. Вот что значит — ворчать листьями.
А поставить бы матушку на отчитку — было бы хорошо. Или на весь Успенский пост на колени да перед Николаем -чудотворцем с молитвой очищающей, дескать, избави меня от лукавого..
Иди хотя бы от любви к безграмотным фантасмагориям. Да решится ли на это батюшка? Как Пантагрюэль? Даже и не знаю.
