Алия

Я представитель той самой колбасной “алии-90х”. Это я один из многих тысяч советских евреев, уезжал на бесплатных чартерах из разваленного на кирпичи Советского Союза, еще недавно казавшегося нерушимым,могучим и гордо не желавшем знать секс. Но ноги колосса оказались глиняными, он, скрипя и кряхтя, обвалился и рассыпался в прах, и вот, и нет Союза, а секс, оказывается есть. В образовавшийся проем в суровый мир кумача, Ильича и пятилеток пришли жвачка “Турбо” и штаны “Монтана”.
Я жил в маленьком городке, населенном большим количеством евреев еще с времен екатерининской черты оседлости. Все впали в эйфорию, граничащую с оргазмом. Все стали говорить о сионизме, любви к родным семисвечникам, нерешительно, с осторожной робкостью вешать на грудь цепочки с шестиконечными звездами, которые еще недавно стыдливо прятали в выдвижных полках югославских сервантов.
-Надо ехать- говорил мне друг Миша- Там никто тебе не скажет, что ты ж-д.
-Надо ехать-говорил мне папа- Все едут.
-Надо ехать говорил мне учитель математики Калманович- Там всем всё выдают бесплатно.
-Надо ехать- говорила директор клуба Сима Моисеевна-В Сохнуте сказали, что нас там ждут.
Надо сказать, что в Сохнуте, организации, призванной специально для того, чтобы притащить не мытьем, так катаньем, да хоть за ноздри, евреев на историческую Родину, действительно много говорили про счастье, дружбе и любовь всех евреев мира.
Лет через семь я проходил конкурс на должность агента Сохнута, но сам себя с этого конкурса снял. Да и те, кто теоретически мог меня принять были даже счастливы, что я не стал их коллегой. О том, что пиздеть не мешки ворочать, я знал уже давно, но я предпочел ворочать эти самые мешки.
Было начало девяностых, и все ехали. Большинство говорили о внезапной любви к неизвестной, но уже своей родненькой, еврейской стране. Многие учили на иврите слова “шалом” и “ма нишма”. И никто не признавался в том, что едет в Израиль просто потому, что у него есть возможность жить лучше, есть лучше, лучше лечиться, купаться в бесплатном море и выползти из-под обломков обрушившегося монстра -СССР, где тогда, в начале девяностых, жизнь не сулила тебе ничего хорошего, кроме Инвайта, Хопер Инвеста и стрелок расплодившихся братков.
Мы не признавались себе в этом. Мы тогда все еще оставались советскими людьми, которые не должны были бежать от трудностей ради лучшей жизни, которым было стыдно стремиться жить лучше. Ну, или хотя бы признаваться в этом. Поэтому сами пытались убедить сами себя в том, что мы внезапно стали яростными сионистами, за какие-то три недели совершив рекордный прыжок от комсомольских двухкопеечных взносов до открытия счета в банке “Апоалим”, от заводских партсобраний до выноса Торы в ашдодской синагоге.
Я был очень молодым. Интернета тогда под рукой не было, я, как и все, ехал в неизвестность, в страну, где все по другому.
Поэтому я очень быстро сообразил, что с нами что-то не так. Начиная с внешнего вида. Мы, советские люди, по нашим меркам одетые шикарно в эластиковые спортивные костюмы, футболки с Цоем, кожаные куртки, с золотыми печатками на пальцах, обутые с туфли саламандра или в сапоги на шпильках, отличались от местных жителей так, как если бы сейчас в Москву переселились бы несколько узбекских аулов в национальных одеждах.
Что-то тут не так. Так думал я. Месттные аборигены зачарованно смотрели на нас, не вылезая из неглаженных футболок и шорт, переминаясь ногами, обутые в “каф-кафим”, резиновую предтечу “Кроксов”, которые тогда казались нам жуткой несуразицей.
Что-то тут не так, думал я, стоя на раскаленном асфальте в ослепительных замшевых сапогах-казаках.
Мой папа, человек, который всю жизнь руководил людьми, двенадцать часов в день собирал бананы на солнцепеке. Моя мама, которая не понимала себя без маникюра и косметики, занималась уборкой помещений.
-Зато нас никто не называет тут ж-дом, правда?-спрашивал я с жестокой иронией.
Нас называли русские. Всех, кто приехал из бывшей одной шестой, России, Украины, Литвы или Молдавии, да хоть из Кыргызстана, мы все были “русим”.
-Надо же!- говорил папа- Со мной работал один поц по фамилии Шнайдер. Так вот, он когда его спрашивал о том, кто он, говорил, что он русский. Вернее не русский, а г’усский. Потому что он картавил. Ему никто не верил, и правильно делали. А тут у него всё бы получилось. Жаль помер, не дожил до счастья наконец полноправно считаться русским. Вернее г’усским.
Если честно в Израиле оказалось много не только русских, там было куча румын, поляков, немцев, аргентинцев, иракцев, иранцев, йеменцев, марокканцев и даже индусов с эфиопами.
География стран, откуда приехали евреи оказалась очень широкой. И вот марокканский еврей становился марокканцем, а польский поляком.
Потом я понял, почему они не придавали этому значения, в отличии от нас.
-Какой я вам русский! Я “иуди”! Я еврей!- бил себя в грудь репатриант из Воронежа Серега Петраченко, выражая возмущение на курносом рязанском лице.
Просто они приехали раньше нас, и уже успели все эти “поляк” и “марокканец” воспринимать, как страну исхода, они уже успели стать израильтянами.
А вот с нашей алией все было не так-то просто.
Тысячи инженеров, докторов, учителей, профессоров, ученых, специалистов в различных областях думали, что сразу по приезду их, как пазлы расставят в нужные клеточки и они, не знающие ни слова на иврите, практически сразу начнут “жить как люди”.
Не получилось так. Наши врачи оказались не достаточно подготовлены для уровня местной медицины, а учителя русской словесности не имели такой востребованности. как в Брянске.
Приходилось начинать с начала. Когда тебе двадцать начинать сначала не так тяжело, чем, когда тебе сорок. Многие так и не сумели стать израильтянами, даже после двадцати пяти лет жизни в этой стране. Но у других все получилось, и даже больше, чем они ожидали.
Я жил и оглядывался по сторонам. я превратился в губку, которая впитывала все, что меня окружает. я впитывал утреннюю свежесть просыпающихся тель-авивских улиц, грохот автотрассы “Аялон”, звуки восточной музыки из ближайшей забегаловки, кофейный запах, шум моря, вкус “бейгеле с шоко”, афиши с Коби Оз, разговоры на автобусных остановках, наивные, но страшно милые фильмы шестидесятых-семидесятых годов, которые называют “бурекас”, панибратское, но очень прикольное обращение “ахи” (братан), радио “Галей-ЦАХАЛ”, эмоциональные обсуждения последней игры “Маккаби” и почему футбольная звезда Ави Нимни “бен-зона” (сукин сын).
Я сменил казаки на резиновые “каф-кафим”, я с ужасом начал понимать, что в моем плеере играют не звезды русского рока, а Барри Сахаров и Шломо Арци, более того, о, ужас, Второй Израильские телеканал мне стал в разы интереснее, чем любой российский, которые тут по кабельному телевидению показывали в обильном количестве.
Губка впитывала. И я почувствовал, что я израильтянин. И, что очень люблю этих громких, размахивающих руками, вечно шутящих южных людей, которых переплавил этот средиземноморский котел в один народ.
Да, многие со мной не согласятся. Ну, наверное потому, что их губка плохо впитывала. Или они даже не утруждались ее достать.
Я представитель той самой колбасной “алии-90х”. Я ехал в Израиль “за колбасой”, а получил намного большее. И мне плевать, когда меня называют “ж-дом”. Я этих людей вообще никак не называю. И лучше уж быть ж-дом, чем никем.