Советские люди

Советские люди для меня делятся на ранних советских людей, зрелых советских людей и поздних советских людей.
Ранние советские люди – те, что родились в 1870-е и 1880-е, и боролись против царя, и делали три революции, и занимали какие-то “должности и места” в 1920-е, и были постепенно оттеснены в 1930-е, и почти все погибли в 1937-38, – были большие нравственные преступники.
Они, как герои Достоевского, – а это были сплошные Раскольниковы, Ставрогины, Верховенские, Шатовы и Свидригайловы, – во имя идеала, во имя утопии разрешили себя убить вон того человека. И этого тоже. И еще вон того. “И сестру ее Лизавету” матросы пустили в расход, ну, что поделаешь, такой исторический момент, зато потом… А потом были Бутово, Коммунарка и Колыма, и они заплатили за свой выбор – правда, в компании еще со множеством вообще непричастных людей.
Я – в каком-то смысле производное от этих людей, кровно и социально, и я не могу прикидываться “правоконсерватором”, каким не являюсь, и смотреть на них как на что-то чужое, и не могу отказать им в уме и таланте, в цельности, смелости, яркости, но – они были преступники, они пошли не туда.
И больше туда ходить не надо.
Зрелые советские люди были люди очень простые. Они родились в деревне в 1890-е, 1900-е или 1910-е, после революции пошли в город и “в люди”, получили условное образование, а в 1930-е сделали стремительную карьеру, поскольку всех, кто был до них на их месте, – убили.
У этих людей были свои таланты. Они были хорошими военными, инженерами, менеджерами по перегону целых заводов и миллионов людей туда-сюда вагонами для скота буквально за несколько дней и на тысячи километров, и они тоже были люди смелые и цельные. Они выиграли войну.
Мне сложно назвать их преступниками – тут нужно какое-то другое слово. Убить одного, даже сто, даже тысячу человек, подогревая себя кокаином и сомнительной философией – преступление, а убить миллион, после чего хряпнуть водки и лечь спать, – это что?
Это другое. Это Шаламов, а не Достоевский.
И если от ранних советских людей остался вкус нравственной драмы, распада личности в заблуждениях и крови, то от зрелых советских людей не осталось почти ничего, только их “достижения”, мощные, но безличные, вроде огромной базы, где на свистящем ветру в пустоте стоят сотни танков. В этом тоже есть смысл – мы вообще были бы живы, если бы не их армии, заводы, мосты, университеты? – но какой-то страшный, не очень человеческий.
Я бы вслед за Лимоновым и Тереховым сказал – античный.
Зрелые советские люди были античные люди, и их лысые каменные головы смотрятся на Новодевичьем как бюсты поздних солдатских императоров.
Ну а поздние советские люди, родившиеся в 1920-е, 1930-е, 1940-е, – были милые и наивные, почти европейские обыватели.
Герои уютного брежневского кинематографа, они были почти итальянцами, почти французами, бегали под дождем за трамваем по утренней Москве, пели своего “визбора” во всех вариантах, ходили в походы, читали стихи, разрабатывали что-то очень сложное и, как оказалось, “неэффективное” в своих НИИ, и надеялись, что спокойная жизнь, к которой они пришли после войны и эвакуации, конца голода и лагерей, с получением отдельных квартир и покупкой “Жигулей”, – будет все лучше и лучше, и, может быть, будет вечной, при всех ее отвратительных и смешных нюансах.
К удивлению своему, ближе к пенсии они провалились в ад, и оказались не почти французами и итальянцами, а только самую малость не арабами и африканцами.
Они очень трогательные, поздние советские люди, и их жалко – и их самих, и их мир.
Ну а те, кто пришел позже – это были уже не советские люди.
Это уже коллективная Морра пришла, и села на нас известным местом.
Под ней до сих пор и сидим.