Что делает измученный началом весны, обострением, офисной пылью и атмосферным столбом москвич, когда наступают майские? Правильно, на пятой скорости валит из города, матеря пробки и соотечественников, которые тоже, подлецы, ломятся из столицы на дачи, природы, в новом тренде – Крым, а прочие летят в Антальи, Белек и другие, годами облюбованные менеджерами, точки планеты.
Какому белому и чистому помыслами москвичу придет в голову прийти на Красную площадь 9 мая? Там же фу, там таджики и кавказцы, «нормальные люди туда не ходят», там «Ягуар», там Путин бродит, Мизулина в ветвях сидит, там лес и дол такого полны, что у любого менеджера волосы безо всякого геля укладываются в вертикальный чубчик, после чего менеджер навсегда зарекается посещать Красную площадь. Ну, если там, конечно, не разместят очередной чемодан, который оскорбляет менеджера до степени «уй!».
Море говн, вылившееся со всех сторон (что в сети, что в офлайне) в связи с украинскими плясками последних месяцев, возымело в моем случае какой-то обратный эффект. Нет, я пока еще не купила себе ватник, хотя рассматриваю линейку одежды «Вежливые люди» и хочу берцы, например. И штанцы. И ватник, да. Но вдруг чую – а ведь, блин, я хочу прийти на парад. Потому как многие сейчас говорят, что Победа была столько лет назад, что пёс бы с ней, мол, ну какое связующее звено из «этой войны и Победы» между нами, нынешними, и теми, победителями? Мол, ну фигня же. Нет у нас национальной идеи, ну ее в пень. Нету идеи, считают отъехавшие господа Гуриев, свежесбежавший от режима эффективный менеджер Дуров, оскорбленный г-н Кох со смешным случаем с картиной – нету, нету, режиму звездец, быдлонароду – тоже, все должны вот-вот провалиться в тар-тарары, обнищать, оголодать и сидеть с непременно покраденной колбасой в зубах где-нибудь опять же в Крыму, на некоей вершине. А какой-нибудь ЕСовский Остап будет прыгать под вершиной и кричать «Отдай колбасу, дурак! Я всё прощу!».
Случится это уже вот-вот. Вот-вот. Вот прям еще недельку подождать и вся клика гаранта, включая его «псов», как нас называют «не братья», сбежит, поджавши хвосты – и вот тогда воссияет, вот тогда заживём! Потому как борцы – они ж сплошь чистых профессий, они шарят в том, как управлять Россией и как её, заразу, уже поднять с колен, на которых она со дня образования стоит и стоит, что ты будешь делать. И разом не станет противных тёток из собеса (их заменят молодые длинноногие большегрудые красотки, все как одна готовые работать за 12 тыщ рублей в месяц). Не станет этих каких-то там шахтеров, каких-то мутных заводских работяг, этих противных пассажиров в электричках, явно не читавших не то что Гуриева, а даже Канта, например. Куда-то враз денутся алкаши, наркоманы, треники с вытянутыми коленками, пивные животы, «это быдло», в общем. Раз! – и нету. Фьюить! – и зажили чинно, благородно, по совести, всё всем вернули, газ подарили всем, кому надо, безвозмездно, слушаемся старших в виде всех, кто заявится старшими, вечерами читаем Мандельштама, короче, благорастворение в воздусях.
Никаких предпосылок к этому нет, но тут важно громко крикнуть еще стопятьдесят тыщ раз, громче, громче (ПЕРЕПОСТ!!!) – и режим рухнет, наконец.
Я вам скажу, дорогие все, за мои скрепы. Свои, личные. У меня половина старого фотоальбома в тех скрепах. Молодой дядь Коля, мой двоюродный дед, в гимнастерке – счастливый-счастливый в апреле 45-го. Молодой мой родной дед Митя – сидит у артиллерийской установки, худой, уставший, ноги вытянул и курит, глядя в небо, а сам только из госпиталя, после контузии. Мой второй родной дед – Степан, стоит на старой фотографии в высоких кирзачах, в грязных галифе, потому как технику тянули из реки, там, под Прохоровкой. В сорок третьем, в июле. Такие вот скрепы, да. Или, будучи уже взрослой, ты вдруг несколько лет назад в случайном разговоре узнаешь от старших родственников, что дед Степан-то в 43-ем из-за ранения был списан вчистую, а нет – годик подлечился и в 44-ом снова пошел воевать. Дважды брат и единожды сын врагов народа, репрессированный до войны, сосланный, с разбитой, растоптанной личной жизнью, но подлечил ногу – и пошел довоевывать. Такие вот скрепы. И всех своих дедов и дядек, вернувшихся, хотя в списках нашей семьи и невернувшихся, конечно, есть, я помню отнюдь не памятью пятилетнего ребенка. Дед Митя мой, слава богу, пожил, умер, когда я взрослая уже была. Нет, он не рассказывал про войну, только одну историю и знаю, но он пожил. Я видела, как к нему былые боевые товарищи из Венгрии приезжали и как они, увидев друг друга, обнимались коротким мужским объятием, смаргивая после. И дед туда ездил, и в школу в деревенскую ходил рассказывать подрастающему поколению, как воевали. Зачем-то ватникам былых лет было нужно, чтобы эту войну помнили долго. Зачем-то.
Нынче, в нашу эру немилосердия, лютого неприятия всего, что хоть на йоту отличается от воззрений в свято-светлых головах, мне хочется пойти на Красную площадь 9 мая. С подмосковными гвоздиками. С теми скрепами в душе, какие уж есть. Пусть они – скрепы ватника, но что делать, других скреп у меня нет. Но теми, что есть, я не поступлюсь. Они личные, мои – и святые для меня.
А потом, как хорошая девочка, я, конечно, сяду ждать у окошка, когда режим рухнет. Ибо скоро-скоро, нам же сказано.
Ухожу работать ватником, сожалея лишь о том, что в фб нет кнопочки «предать анафеме». Удобно ведь: предал анафеме в один клик и дальше побежал. И думать не надо.
Женя ПЕРЕСВЕТОВА.
