Консервативный подход к истории основан на поиске внешнего врага.
У консерваторов всегда есть чистое и святое “национальное тело” (“государственное тело”, “народное тело”), с которым все так же хорошо, как с героями картин Нестерова и Васнецова. Национальное тело стоит во поле красивое, улыбается, плетет венок из цветочков.
Но.
К нему крадется какой-то нехороший дядя!
В зависимости от того, какие именно это консерваторы или, иначе говоря, какие именно это правые (почвенники, националисты, этатисты-сталинисты, религиозники и проч.), – образ дяди меняется. Ну, как меняется он и со временем.
Дядей бывает еврей, либерал, масон, кавказец, американец, таджик, англичанин, студент-революционер…
Важно то, что подкрадывается он откуда-то сбоку, а чистое и красивое тело нации-народа-державы не имеет к нему никакого отношения, хотя и оказывается уязвимо и доверчиво по отношению к его козням.
Важно и то, что, в отличие от либеральной картины мира, тут нет места хаосу каких-то произвольных решений “хороших” и “плохих” людей.
Тут налицо заговор.
И дядя крадется не просто так, а по плану. Те консерваторы, которые одновременно еще и психически больны, имеют точное, подробное описание этого плана. Те, которые здоровы или почти здоровы, говорят о нем более расплывчато, как бы подразумевая, что в заговор против красивого тела в цветочках вовлечены все, и здесь нет какого-то одного замысла, а есть их сочетание.
И главная консервативная эмоция – это сидеть в кустах, глядя в бинокль на то, как к красивому телу крадется дядя, и неотрывно следить.
С охранительной вроде бы целью.
Но есть в этом и что-то эротическое.
