В 2012 году Евгений Додолев вернулся на ТВ, где дебютировал в конце 80-х: сейчас экс-репортёр ведёт программу «Важная персона» на канале «Москва 24»и пишет книги. Предлагаем нашим читателям фрагмент беседы из цикла «О личном и безналичном» (радио Mediametrics).
Дарья Волянская: О Новодворской хотелось бы немножко поговорить, читала книгу ««Девица Ноvoдворская. Последняя весталка революции». Вы же достаточно дружили?
Евгений Додолев: Я бы так не сказал.
Д. В.: Приятельствовали?
Е. Д.: Тоже нет.
Олег Дружбинский: А почему выбирали таких персонажей для мемуаров?
Е. Д.: Это жизнь выбрала. Когда она ушла, мне сразу же позвонил редактор и говорит: «Ты же Новодворскую публиковал первый в своём «Новом Взгляде», давай-ка книжку сделай».
О. Д.: Читая ваши интервью или книги, возникает ощущение, что вы близко с этими людьми общались…
Дарья Волянская: Да, почему я и спросила.
Е. Д.: С Новодворской − нет. Я изначально воспринимал ее, как фрика очень интересного. Она потрясающе хорошо пишет. Но я никогда не разделял, конечно, её взгляды. Я думаю, что она и сама их не разделяла, просто там было очень много эпатажа.
Д. В.: Как у Жириновского, да?
Е. Д.: Да, только менее корыстного.
Вы знаете, наверное, не очень хорошо говорить, когда человек ушел, но раз уж я журналюга, я скажу, что она производила впечатление неумного человека, потрясающе хорошо владеющего словом. Мы как-то начали с ней про Америку говорить… Та же самая история, как с замечательной, совершенно прекрасной писательницей Улицкой, когда она пришла ко мне в эфир и: «Бу-бу-бу… Путин». Я спрашиваю: «А что Путин?» Она мне: «Ну, Вы представьте себе, руководитель спецслужбы возглавляет страну?!» Я говорю: «Минуточку, а Буш? Он возглавлял ЦРУ, потом США». И упс! Замкнулась, надулась, потухла. Нет аргументов. Понимаю, что человек даже не способен вести полемику, но пытается, мыслит штампами…
У Новодворской было то же самое: прекрасно, замечательно пишет, просто с наслаждением читаю, но… Нехорошо, наверное, говорить потому что её с нами нет, поэтому я грубого слова не скажу, но скажу, что она неумная была. Но любопытная!
О. Д.: Я сейчас вспомнил не очень красивый эпизод, по-моему, времен конца 90-х, связанный с Новодворской. Разговор об отношениях внутри либеральной тусовки, в которой вы во многом принимали участие, как мне представляется. Я помню, был эфир, Шендерович, как всегда, шутит и говорит о том, что у нас произошел коммунистический переворот в стране, и Новодворская сбежала из страны в женском платье. Не очень красиво было так, конечно, шутить. В этот момент она позвонила ему в эфир, начала его ругать и говорить: «Как вы можете позволять себе такое говорить? У нас же устав Демократического Союза запрещает эмиграцию из страны!» То есть она эту тему даже не уловила.
Но я хотел спросить немножко про другое. Дело в том, что есть шутки «ниже пояса», как этот в данном случае пример. Во многом либеральная демократическая тусовка, к которой (я так чувствую) вы принадлежали (или не принадлежали, не знаю, не буду вешать ярлык), она себя очень не любит или внутри все время подкалывает, и выставляет друг друга «на раскрытую», подставляет. Вы как к этому относитесь? «В доме повешенного о веревке надо говорить?»
Е. Д.: Да, это профессия.
Вы знаете, в моей биографии несколько раз были какие-то рефлексии. С Юлианом Семеновичем Семеновым случился удар, когда я снимал о нем документальный фильм для ВВС с режиссером Оливией Лихтенстайн, и просто на наших глазах случилась с ним эта странная история. Мы едем в больницу, я снимаю, и Дима Лиханов, который меня в свое время и познакомил с Семеновым, говорит: «Ты что, офигел? Что ты делаешь?» И я подумал: «Действительно, что я делаю? Инсульт, слюни, спутанная речь…», а Оливия настаивает: «Ты профи, ты должен это дожать, обязан документировать». Я отвечаю: «Не могу, он мой наставник и учитель, Юлик мне как отец».
Потом я эту ситуацию обсуждал со многими людьми, которых считаю очень авторитетными. Спрашивал Киру Прошутинскую: «Я должен был снимать?». Она: «Конечно, ты журналист, ты обязан».
Кто-то другой мне говорил: «Ты видишь, что человек тонет? Ты сначала фиксируешь это на гаджет, а потом вытаскиваешь. А еще лучше — правой тащишь, а левой снимаешь. Ты — журналист».
Здесь мы должны определиться. Если я занимаюсь этой профессией, то отказываюсь от каких-то общечеловеческих принципов. Точно так же, как проктолог отказывается от чего-то, когда выбирает своё ремесло.
О. Д.: Вообще, честно говоря, тут есть о чем поспорить. Хорошо ли это? Вы верите, что потом там, на том свете, за это прилетит?
Е. Д.: За это — конечно, нет.
Я, конечно, не скажу, что святой, но я не предавал, я очень многих спасал, очень многим помогал, и я был настолько честен, что был единственным в своей школе, кто не вступил в комсомол. Для многих это было сродни идиотизму — человек в той системе координат 70-х просто закрыл себе дорогу, вообще, во все. У меня даже в МГУ документы не приняли, сказали: «Ты не комсомолец». Я в институт к своей маме (мама у меня преподаёт в МАИ) не смог документы сдать, потому что мне сказали: «Мы на космос работаем. Парень, ты что? Ты же не член ВЛКСМ».
О. Д.: Ещё в юности была принципиальная позиция?
Е. Д.: Или глуповатость. Называйте, как хотите. Здесь терминология может быть разная.
О. Д.: Вы совсем не производите впечатление глупого человека. Я надеюсь, вы это понимаете.
Е. Д.: А поступки разве не говорят сами за себя? Взять и не вступить в комсомол, когда это было «must»?
Д. В.: Может, это был некий юношеский протест? Все вступают, а я — нет.
Е. Д.: Да, конечно.
О. Д.: Хорошо. То есть вы не боитесь, что там вам придется за все отвечать?
Е. Д.: Нет, абсолютно. По большому счёту (без ёрничества говорю), я смотрю вокруг и знаю про людей, с которыми я общаюсь, что они сделали или что не сделали из того, что должны были сделать, и я считаю, что мои прегрешения настолько мизерны по сравнению с теми вещами, которые я сделал, помогая людям, что с кармой у меня порядок. Я не бью себя в грудь, не говорю, что я и то, и сё, что старушку через дорогу перевел и всё, что заработал, отдал в детский дом, но сам-то про себя знаю, что честнее многих. Знаете, сложней всего себя обманывать, других-то достаточно легко. Про себя я знаю все, поэтому сплю абсолютно спокойно.
О. Д.: У вас такая цельная позиция, можно просто позавидовать, мне кажется. Что ещё хотелось бы сделать? Вы много в журналистике пробовали. Есть какая-то тема, которая кажется сейчас актуальной?
Е. Д.: Тема? Нет. Мне кажется, что мы никак не поймем, что Россия — совершенно отдельная страна, и не надо нам все время копировать западные шаблоны.
Д. В.: Свой путь у нас?
Е. Д.: Я понимаю, как это звучит: «свой путь»… Понимаю, но я так чувствую. У нас столько, на самом деле, есть своего, но мы все время пытаемся делать франшизу (иногда очень хорошую, потому что, например, наш «Голос» на «Первом канале» — один из лучших).
Д. В.: У вас, кстати, про Градского совершенно замечательная книжка.
Е. Д.: Да, судя по рецензиям, но Александр Борисович вторую не хочет.
Так вот. У нас были отличные, абсолютно аутентичные отечественные проекты, у которых не было западных аналогов. Сейчас у нас любой сериал, даже успешный, — лицензионный.
Это самый простой путь. Я, как руководитель издательского дома, знал, что когда ты запускаешь лицензионное издание, то не паришься вообще, потому что сетевые агентства туда «становятся» сразу. «FHM»? — знаем «FHM», «Nike» — туда просто как к себе домой. Это не то, что ты сделал журнал какой-нибудь свой и должен бегать, показывать: «А у нас здесь то, а у нас здесь это».
Я осознаю, что это понятный путь, но у нас же должен быть свой.
О. Д.: Я, кстати, абсолютно здесь солидарен. Тут надо какие-то примеры, исторические аналогии. Я как раз сейчас думал о том, почему нас всегда сравнивают. Давайте представим себе… Я задам вопрос: входили ли римляне в греческую культуру? Как они к ней относились, к римско-греческой культуре?
Е. Д.: Они унаследовали, на самом деле.
О. Д.: Да. Внимание! Это была другая культура, и не надо её делить. Есть римско-греческая культура, есть российско-европейская.
Д. В.: Мы сейчас о Средиземноморье заговорили, и я себе просто не прощу, если не спрошу у Евгения. Вы же много путешествуете? Где больше всего нравится?
Е. Д.: Испанию люблю. Испанию обожаю из-за испанцев. Я открыл для себя, что могут быть люди с чувством собственного достоинства и при этом без снобизма и пафоса. Не как у французов: «Да мы — французы, а все остальные вообще…», или у англичан — там совсем беда. А испанцы — они и себя уважают, и при этом очень доброжелательные, открытые, ни на кого непохожие.
Д. В.: Они как дети, мне кажется.
Е. Д.: Испанцы совершенно прекрасны.
Я верю в теорию «горшка»: если человек переезжает из страны в страну, с ним происходят определенные метаморфозы. Он может потреблять то, что и потреблял (не в смысле еды, а в культурном аспекте), он может общаться с друзьями по «Skype» каждый день, а все равно в этом «горшке» он начинает из почвы забирать что-то другое. Из испанского «горшка» хочется забирать.
О. Д.: Очень приятно все это слышать, особенно слова «внутренний мир», вызывает зависть, Евгений.
Е. Д.: Спасибо, я люблю, когда мне завидуют.
Д. В.: Чувствуется, что у человека была классная жизнь.
Е. Д.: У него была классная жизнь, давайте помянем.
О. Д.: Прекрасная ирония у человека. Все-таки с такой иронией надо было, наверное, родиться, и поэтому не вступать в комсомол — невозможно это было переносить без иронии. Всего вам доброго!
