Гриша Ревзин написал в Коммерсанте важный текст о том, что вернулась этическая раздвоенность, а с ней и сволочь, которой не было, начиная с Горбачева и до середины 2000-ых годов. Хронология выставлена совершенно верно, но личный опыт у меня другой, счастливый.
Так получилось, что раньше я никогда с этой сволочью не сталкивался, наблюдая за ней извне, как в кино. Бог меня выгородил: я не вступал в комсомол, не говоря уж о партии, не делал карьеры, практически ни дня не работал в штате, с 19 лет получая гонорары за разный несволочной и тихий литературный труд. Деньги платили крошечные и урывками, но в больших и постоянных не возникало нужды, купить все равно было нечего и незачем. Я был хорош собой, а потому не имел ни малейшей потребности себя украшать, ходил, однако, в высоких щегольских, очень тонкой кожи шнурованных сапогах, думаю, еще дореволюционных, найденных мною на развалах Тишинского рынка году, наверное, в 1980-ом, но когда наступала зима честно покупал за 6 р. 30 коп. советские ботинки “Прощай, молодость”, войлочные и бесформенные, на молнии, и в этом был особый шик и вызов. Раздвоенный социум находился совсем рядом, за высокой стеной, сволочь жила там и в телевизоре – по нему беспрерывно показывали смешное. Мы смеялись денно и нощно, над ними, прежде всего, но не только, надо всем на свете и над собой, конечно; смеялись, когда пили водку и когда пили чай; когда читали про себя и когда читали вслух; когда говорили про смешное и когда – про самое серьезное; тесным кругом и большими компаниями, никого не стесняясь, во весь голос. Когда грустили и плакали, мы смеялись тоже. Застой для меня эпоха безостановочного, до слез, хохота.
Сейчас снова застой, и Бог меня снова выгородил. Я уже семь лет работаю за границей, в удаленном доступе (что может быть лучше?), получаю постоянно большие деньги, а значит, ни с каким русским социумом, раздвоенным, нераздвоенным, могу вообще не сталкиваться; могу сидеть дома, а могу в лесу у озера, могу уехать в любимую Италию – интернет есть везде. Все, что происходит в России, мне положительно не нравится – ни законы, ни тренды, ни веяния, ни люди. Казалось бы, чего проще: ноги в руки, и был таков. Но я зачем-то сижу здесь, все глубже и глубже окапываясь. Ни вслух, ни про себя больше не читается. Включить, что ли, телевизор? – лет десять его не смотрел. Смех умер. Остались усмешки, кривые, глупые. Сволочь – та самая, новорожденная, обосновалась внутри, обустроилась во мне, как Россия Солженицына, и пляшет там и поет, и думает, и страдает, и я никак не могу ее выблевать наружу. И тошно, тошно невыносимо.
