ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО НЕ ЗАВЕРБОВАЛИ


ТАЙНЫ ВЕКА ГЛАЗАМИ ОЧЕВИДЦА

Откровенно говоря, я горжусь знакомством с этим без всякого преувеличения легендарным человеком. Сказать, что Иона Ионович Андронов был звездой советской журналистики, – это не сказать почти ничего. Он был человеком из другой жизни. В то время, когда мы по полгода проходили унылые партийно-гебистские комиссии, чтобы выехать в какую-нибудь Болгарию, Андронов свободно разъезжал по всему миру, расследовал покушение на Папу Римского, дружил с сотрудниками зарубежных спецслужб и завзятыми антикоммунистами, являлся к директору ФБР, выдавая себя за перебежчика.

Многие считали его советским разведчиком, расходились лишь относительно звания. На самом деле в КГБ он никогда не служил. Хотя не только КГБ, но и многие разведки мира хотели его завербовать. Но так и не завербовали. Его вообще никто не завербовал. А потому его книгу «Моя война» – одно из интереснейших свидетельств эпохи – замолчали и демократы, и патриоты.

В 1988 году он создал Международный комитет за спасение военнопленных в Афганистане и в качестве советника Ельцина, а затем Руцкого вел переговоры с лидерами афганского сопротивления. Многие из тех, кто через много лет после окончания войны вернулся домой, обязаны ему своим освобождением.

Порвав с Ельциным, Иона Андронов неустанно разоблачал разного рода авантюристов из его окружения, которые в теснейшем сотрудничестве с иностранными разведками вели страну к кровавому конфликту. Однако, как мне кажется, – но не настаиваю на этом – он несколько недооценивал тот факт, что приход к власти Руцкого был бы чреват для страны неисчислимыми бедами и потоками пролитой крови.

В дни октябрьских событий 1993 года Андронов был единственным советником Руцкого, кто до конца находился вместе с ним в Белом доме. Позднее он отошел от политики, хотя предложения были, и лестные.

В годовщину штурма Белого дома 4 октября мне довелось побеседовать с Ионой Ионовичем, пожалуй самым осведомленным в тайнах нашей недавней истории человеком. Эти события случились так недавно. И вместе с тем кажутся уже далекой, давным-давно минувшей порой.

Я не стал ничего менять в нашей беседе, никак ее редактировать. Послушайте живого свидетеля эпохи. Свидетеля пристрастного, но честного.

ЧЕСТЬ ЦЕНОЙ В ТРИ МИЛЛИОНА

Н. Гульбинский: Я вспоминаю этот день – 4 октября 1993 года. Честно говоря, когда я стоял у Белого дома, а по нему стреляли из танков, из окон валили клубы черного дыма, гибли люди, я очень хотел, хотя это, наверное, цинично, чтобы рухнула в этом здании какая-нибудь балка и придавила Руцкого, потому что столько крови и горя он принес своими призывами к штурму телецентра «Останкино».

Потом я вдруг подумал о вас, и мне стало вас жалко: вдруг, думаю, Иону Ионовича тоже убьют? До сих пор не пойму, зачем вы туда пошли. Вам, может быть, хотелось еще одну книгу интересную написать или репортаж какой-то? Неоправданная ведь цена. Одно дело, когда шла афганская война, вы с какими-то межведомственными разведками общались, под пули лезли, ну это интересно было, а здесь-то что?

И. Андронов: Я вас перебью. Не только с Межведомственной разведкой Пакистана, но и с другими разведками я общался лишь с одной целью – для достижения договоренности об освобождении советских военнопленных.

Н. Гульбинский: Об этом мы поговорим отдельно. А зачем вы пошли в Белый дом, к Руцкому и Хасбулатову? Ведь там действительно можно было сложить голову, и вы не убежали, большинство из окружения Руцкого и Хасбулатова сбежали, а вы нет. Почему? Что вы там хотели найти?

И. Андронов: Я находился в Белом доме вне какой-либо связи с Руцким или Хасбулатовым. И если бы все это повторилось и даже если бы я заранее знал, что будет такой плачевный результат, я бы это все равно сделал.

Дело в том, что я был избран депутатом от всей Владимирской губернии. Я считал для себя это большой честью, потому что выборы, которые там состоялись в 1990 году, это были совершенно другие выборы, чем сейчас. Деньги не играли никакой роли, абсолютно. Никаких «черных» или «белых» пиаров не было, подсчет голосов был абсолютно честный. Наверное, избирателям симпатизировало, что я, будучи абсолютно не связанным ни с какими властями, добивался освобождения наших солдат, ездил в Афганистан, Пакистан, встречался с моджахедами, рисковал.

До этого я провел долгие годы, более 11 лет, во всяких длительных и краткосрочных загранкомандировках – на войнах в Азии, а также в США и других странах. Я был избран – и для меня это очень много значило – в исконно русской губернии, с ее церквями, Успенским собором, колокольнями, с ее своеобразными людьми. Это настоящая русская, древняя земля.

Я был законно избранный депутат в соответствии с Конституцией демократической России. И я считал, что это я защищаю демократию, а не те, которые лезут на нас с палками, с овчарками, с автоматами, с танками.

Нас было всего тысяча сто депутатов, а вот тех, кого после штурма вывели на набережную с руками на затылке, оставалось около сотни. Остальные все убежали, а большинство были просто куплены. Ельцин предлагал каждому депутату – и он сдержал свое слово – шикарную квартиру в Крылатском, государственную должность в аппарате президента или в правительстве. Более того, предлагалось каждому 3 миллиона рублей наличными сразу. Нужно было всего один квартал пройти, на Новый Арбат, дом 19, и там сидела комиссия во главе с Филатовым.

Н. Гульбинский: Неужели не хотелось?

И. Андронов: И мысли такой не было. Даже после бойни в «Останкино», когда стало ясно, что нас будут «мочить». Когда в Москву вошли бронетанковые части Таманской и Кантемировской дивизий, мы понимали, что будет расстрел.

Мысли о бегстве я не допускал по простой причине. Я прожил, с моей точки зрения, достойную жизнь порядочного человека, и в конце жизни портить свою биографию, свою репутацию, терять уважение к самому себе, зачем?

Н. Гульбинский: А кем бы вы могли стать, если бы перебежали? Каким-нибудь послом в хорошей стране?

И. Андронов: Да. Послом, заместителем министра, еще кем-то. Как-то, когда блокада Белого дома еще не замкнулась, я заезжал домой принять душ и переодеться. Вдруг звонок.

- Иона Ионович, мы вам звоним из комиссии по трудоустройству депутатов. Скажите, что вы хотите, приходите, мы поговорим о вашем трудоустройстве.

- И что же вы хотите мне предложить? – спрашиваю я.

- Ну приходите, мы с вами договоримся.

И тогда я сказал звонившему:

- Неужели ты думаешь, что я такая же б…, как ты?

Был еще такой эпизод. За несколько часов до штурма Хасбулатов спросил меня: «Иона Ионович, а вы что, не вооружены?»

Я сказал, что нет. Тогда он расстегнул свой пиджак и от поясного ремня отстегнул кобуру с восточным орнаментом и передал мне. Я открыл кобуру, в ней лежал офицерский пистолет ПСМ. Я взял его и спросил: «А как же вы теперь будете без оружия?» Он усмехнулся и сказал: «Мне, конечно, еще дадут».

И вдруг Руцкой, который сидел рядом, мрачный, дико испуганный, оживился и спросил: «Иона, а ты стрелять-то умеешь?» А я говорю: «Почему вы, Александр Владимирович, спрашиваете об этом?» – «Ну, ты же интеллигент!» – «Да, – говорю, – я русский интеллигент, но я здесь с вами остался из ваших близких знакомых один, а все ваши советники, помощники из Кремля, все они сбежали, и с вами остался только русский интеллигент». Он похлопал меня по плечу и сказал: «Ну ладно, Иона, ты не ершись, не обижайся, все же знали, что ты не предашь…»

РУЦКОЙ ОРАЛ КАК РЕЗАНЫЙ ПОРОСЕНОК

Н. Гульбинский: Раскройте все-таки государственную тайну: Руцкой действительно хотел сбежать в иностранное посольство и вопил как резаный поросенок: «Не стреляйте, мой автомат в смазке!» Все же считали, что он герой.

И. Андронов: Во-первых, мы с вами не знаем до конца, какой он был герой до этого. Мы с вами вместе были в Исламабаде и видели, как Руцкой общался с теми, кто держал его в плену. К нему привели каких-то пакистанских офицеров, и он с ними чуть ли не обнимался. Помните, был такой момент в холле помещения министерства иностранных дел Пакистана?

В своей книжке, где он описывает плен, он говорит, что они с ним жестко обходились, но они его не били. А когда он только был освобожден из плена, я читал написанный с его слов репортаж в газете «Правда», и там речь шла о пытках, издевательствах. Но странно, если его истязали, почему же он с ними так мило беседовал?

Призыв Руцкого 3 октября идти на «Останкино» – это был преступный идиотизм. Я с ужасом все это наблюдал, как Макашов строит автоколонну из захваченных у милиции машин и они уходят. Они обнажили всю оборону Белого дома. Все дееспособные мужчины ушли. И взял он с собой, этот Макашов, всего-навсего 18 автоматчиков. Он кричал защитникам «Останкино»: «Жиды! Тот, кто сдастся, тому оставим одно яйцо!»

Потом они машиной прошибают дверь, и на них обрушивается шквал огня, в том числе и на безоружных людей.

Узнав об этом, Руцкой дико перепугался, что ему придется за все отвечать. Ему стало ясно, что мы проиграли, что на утро нас будут «мочить в сортире», как выражается наш президент Путин. И он перепугался. Человек, который был назначен не только президентом, но и, по существу, главнокомандующим, за две недели ничего не организовал, никаких частей к Белому дому не привел. Он все просрал. А теперь наступал час расплаты.

Н. Гульбинский: Так, может быть, лучше было взять пистолет и…

И. Андронов: Тогда это был бы не Руцкой. Мы с вами знаем Руцкого. Он трясся от страха, вызвал французских журналистов и требовал прихода французского посла, чтобы сдаться, показывал автомат, дуло: вот, видите, оно в смазке, я не стрелял.

Н. Гульбинский: Снаряды настоящие были, которыми стреляли? Филатов говорит, что болванки.

И. Андронов: Это были снаряды, которые пробивали и поджигали здание. И они постепенно спускали огонь все ниже, над нами все сыпалось, горело. Руцкой сидел на полу, спрятавшись за массивным столом Хасбулатова, в камуфляже, в расшнурованных белых кроссовках, видимо, уже не соображал ничего. Он орал по телефону судье Зорькину: «Валера, Валера, нас убивают, вызывай послов, помощь и так далее!»

Мат там был сплошной, конечно. В этом же кабинете лежал на полу Румянцев и звонил венгерскому послу по требованию Руцкого. Что он конкретно говорил, мне неизвестно, я не знаю венгерского языка, а Румянцев, оказывается, знает.

Потом я подошел к Руцкому и сказал, что надо эвакуировать женщин и детей. В Белом доме были подростки и среди них были раненые. Но сколько я Руцкого ни уговаривал, он меня не слушал.

Крик, эти торчащие усы, красные пятна на щеках, на лбу, пот. Он кричал, что только с помощью иностранных посольств мы можем спастись. Больше нигде. А Хасбулатов ему отвечал, что не получится ничего, что это только позор.

Потом пришли парламентеры из «Альфы» и сказали, что нам нужно сдаваться, потому что у нас ограниченный срок, скоро начнется штурм. Они ушли, и Руцкой опять кричал о посольствах.

Мне рассказывала Умалатова, что, когда его уже брали и выводили, он продолжал кричать, что ему надо в турецкое посольство…

И не только он один. Баранников, Дунаев – это его силовики, они специально меня отзывали еще до этого инцидента и говорили: «Андронов, как бы нам получить политическое убежище в посольствах Кубы, Китая или Северной Кореи?» Я отвечал, что это глупость.

«Во-первых, – говорил я им, – вам не дадут отсюда уйти окружившие нас войска. Во-вторых, учтите, что мы с вами политические трупы сегодня, нас ни одно посольство не примет, это будет означать конфликт его правительства с Кремлем».

Страх им затмил уже все, глаза затмил. А Руцкой просто был в истерике, совершенно ничтожный, жалкий, струсивший.

СНАЙПЕРЫ ИЗ ТЕЛЬ-АВИВА

Н. Гульбинский: С ним все ясно. Другой момент, который меня действительно интересует. Помните, были снайперы какие-то. Один снайпер выстрелил перед тем, как штурм Белого дома начался, убил бойца «Альфы». Почему? Кто были эти снайперы? Их же не поймали, не нашли?

И. Андронов: Вот здесь, так как вы знакомы с журналистом Марком Дейчем, вам лучше обратиться к нему, потому что наиболее полная информация была дана именно Дейчем в журнале «Столица» о том, что якобы Коржаков вызвал из-за границы 50 иностранных снайперов, их разместили на чердаках и что они стреляли.

Они стреляли не в Белый дом, а в наступающие правительственные войска, которые действовали слишком вяло. «Альфовцы» мне рассказывали, что этот выстрел был не из Белого дома. Бойцу «Альфы» пуля попала прямо в шею между шлемом и воротником бронежилета.

Судя по тому, что пишет Дейч, это были иностранные снайперы. А Юрий Власов, бывший депутат Верховного Совета СССР, бывший спортсмен, писатель, утверждает, что они были из какого-то израильского спецназа, но, откуда он это взял, я не знаю.

Н. Гульбинский: А вообще, как вы считаете, в этих событиях все-таки участвовали западные разведки?

И. Андронов: Ну, еще бы. У меня в книге это описано подробнейшим образом, как они сталкивали лбами обе стороны и, вбрасывая компромат, вызывали ненависть с обеих враждующих сторон, в частности это делали люди из МОССАДа.

Н. Гульбинский: Да, фабрикация поддельных трастов Руцкого и Шумейко разными нашими авантюристами при участии западных разведок с последующим их доставлением в Кремль на бронетранспортере.

И. Андронов: Другое дело, что мы сами дураки. Вы же не можете явиться в Израиль и столкнуть там лбами Шарона с Пересом.

НАЧИНАЛАСЬ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Н. Гульбинский: А вам не противно было, что около Белого дома стояли фашисты, антисемиты?

И. Андронов: Очень противно. Фашисты эти, баркашовцы туда пришли, причем играли подлейшую роль. Они собирались совершить внутренний переворот. Это было омерзительно. Но поймите, где-то в конце сентября 1993 года Верховный Совет вообще утратил какую-то власть над происходящими событиями. Власть перешла к Руцкому, к генералам, которых он насильно Верховному Совету навязал – Ачалову, Баранникову, болвану Дунаеву. Они даже Хасбулатова отодвинули.

Я отлично помню переговоры в Свято-Даниловом монастыре 1 – 2 октября. Воронин, заместитель Хасбулатова, возглавляет нашу делегацию, ведет переговоры, а кончается день – он идет не Хасбулатову докладывать, а Руцкому и его генералам. А мы с Хасбулатовым сидим в его роскошном кабинете с пальмами и ждем, когда все-таки Воронин придет и что-то нам сообщит. Власть перешла к этим генералам, власть перешла к улице, к людям на баррикадах, там организовали свои отряды, там были свои полевые командиры, они не доверяли ни Руцкому, ни Хасбулатову, ни депутатам, потому что считали, что депутаты продали несколько раз Россию, одобрили Беловежские соглашения, привели к власти Ельцина. Они говорили нам: «Если вы заключите какое-то соглашение с Ельциным, то мы немедленно отсюда уйдем и вас голыми руками возьмут, с вами моментально расправятся». А под конец уже, вот эти три-четыре последних дня, Верховный Совет был уже политической фикцией. Начиналась гражданская война.

В «КАПУСТУ» ИХ ВСЕХ, В «КАПУСТУ»!

Н. Гульбинский: Так, может быть, прав был Ельцин, что ее предотвратил?

И. Андронов: Со стороны Ельцина это был военный переворот. И что за этим последовало? Покойный писатель Андрей Синявский говорил, что война в Чечне – это прямое продолжение расстрела Белого дома. Но в Грозном был не Руцкой, там был Дудаев.

Н. Гульбинский: Но все же Ельцин, он добрый был. Никого не расстрелял потом.

И. Андронов: Нет, Ельцин не был добрым. У него в отличие от Сталина просто не было репрессивного аппарата. Он Казанника вызвал, генерального прокурора, и сказал ему: «Десять дней на следствие, три дня на процесс – и всех приговорить к смертной казни».

Он был очень жестокий. Например, мне известно, что сейчас в Думе есть депутат – генерал-полковник внутренних войск Баскаев. Он был назначен Ельциным комендантом Белого дома сразу же после штурма. Еще накануне штурма Баскаев пришел к Ельцину и спросил, что делать с пленными. А Ельцин сказал: «В “капусту” их всех, в “капусту”. Закройте этот вопрос». Он имел в виду расстрел на месте…

«Социалистическая Россия», №37, 11 октября 2001 г.


Николай Гульбинский


Оставьте комментарий



««« »»»