ИОСИФ КОБЗОН: МОИ УБИЙЦЫ ОПОЗДАЛИ

У Иосифа Давыдовича с прессой свои, особые, отношения. Все было – и обиды, и непонимание, и взаимные претензии вперемежку с оскорблениями и судебными разбирательствами. Но, как говорится, кто старое помянет…

– Скучно живете, Иосиф Давыдович?

– Я?! Кто вам это сказал? Я живу активно, может, даже чрезмерно активно.

– Значит, активизируетесь нынче на другом фронте. Помню, какие темы мы прежде с вами обсуждали: Кобзон и Квантришвили, Кобзон и Япончик, Кобзон и Коржаков, Кобзон и его жены, на худой конец, Кобзон и его парик: Песни, а не темы! А сегодня, что предложить мне вам сегодня?

– Может, Кобзон и Дума?

– Ну-у-у, Иосиф Давыдович, вы сказали…

– Напрасно недооцениваете. Мой округ находится в семи тысячах километров от Москвы, а я бываю там регулярно и ради встреч с избирателями проезжаю еще по несколько сотен верст по абсолютному бездорожья. Живущие в европейской части России, наверное, не очень представляют, что такое бездорожье. Это не просто плохая дорога, это полное ее отсутствие! В сухую погоду еще можно как-то передвигаться, а в распутицу? Но я еду к избирателям, не запрашивая предварительно прогноз у синоптиков. Более того, недавно спровоцировал коллег-артистов, и они вместе со мной полетели в Бурятию и дали там концерт. Наташа Королева, Валерий Меладзе, группа “Любэ”… Поездка стала для ребят суровым испытанием. Поначалу стонали, все-таки условия оказались приближенными к боевым. Но после недели пребывания в Забайкалье настроение у артистов переменилось, они по одному подходили ко мне и благодарили за то, что я помог им изнутри увидеть жизнь народа.

– Думаю, нашим “звездам” этих впечатлений хватит лет на десять.

– Ребята приобщились к тому, чем живут простые люди. В Москве этого не увидишь.

– Приобщение было бесплатным?

– Ну-у-у… Наверное, можно сказать и так. Артисты получили сущие копейки по сравнению со столичными заработками. И в Москве ведь все на месте – не надо никуда лететь, месить грязь, трястись в машинах, питаться кое-как.

– Зачем же ехали?

– Я попросил.

– А Кобзону отказать нельзя?

– Нельзя. Потому что я никому не отказываю. Знаете, сколько раз обращались ко мне со всевозможными просьбами – выбить квартиру, устроить на лечение или на учебу в институт, найти работу, уладить конфликт? Не сосчитать! Всегда помогаю, чем могу. Поэтому и на ответную услугу, в которой нуждаюсь крайне редко, я вправе рассчитывать.

Если же вы намекаете, будто Кобзону отказывать себе дороже, потому что он раздавит и в порошок сотрет отступника, то… Надеюсь, отношение коллег ко мне строится на уважении, а не на страхе. Нет оснований меня бояться. Я законопослушный гражданин, депутат…

– …бизнесмен.

– Ошибаетесь. Из бизнеса я ушел три с половиной года назад.

– Так же, как и со сцены, да?

– Еврей, мол, прощается, но не уходит? Да, я участвую в каких-то процессах, занимаюсь определенным лоббированием, но это уже другое качество, иной бизнес.

Что касается эстрады, то я сдержал слово и после своего шестидесятилетия не дал ни одного сольного концерта, ни разу не выехал на гастроли. Уступил дорогу молодым и призвал их: занимайте мое место. Если, конечно, сумеете.

С другой стороны, есть определенное состояние души, я остаюсь творческим человеком и не могу наступать себе на горло.

– Душа поет?

– Она будет петь, пока я жив! Как ни крути, а уже сорок три года на сцене. Меня по-прежнему постоянно просят исполнить то или иное произведение, принять участие в благотворительной акции, концерте. Это уже не коммерция, а проявление гражданской позиции. Я давно не смотрю на пение как на способ пополнения своего бюджета.

– Но от гонораров не отказываетесь?

– Не хочу ханжить: мне платят, и я беру. Однако никто ведь не спрашивает, откуда у Кобзона деньги, которые он регулярно перечисляет в благотворительные фонды, жертвует на гуманитарные акции. Не в моем стиле настаивать на гонораре, я никогда не оговариваю сумму: мол, за пятнадцать тысяч долларов спою, а за пять тысяч и рот не открою. Хотя есть у нас звезды, которые требуют и сто, и сто пятьдесят тысяч долларов за выступление. Самое удивительное – иные организаторы гастролей выкладывают такие суммы!

Но я о другом говорил. О том, что стараюсь внести посильный вклад в сохранение нашей культуры. Для этого пою, не жалею времени, сил, денег. Недавно Дума во втором чтении обсуждала проект бюджета России на будущий год. На пленарном заседании я попросил слова, но спикер Селезнев, как обычно, меня проигнорировал. А сказать я хотел об одном: нельзя голосовать за бюджет, в котором вновь урезаны средства на культуру. Неужели мы в самом деле хотим превратить Россию в страну дебилов? Из Думы я поехал в Никулинский цирк на Цветном бульваре, отмечавший в тот вечер свое 120-летие. Сидел, смотрел на арену и, не скрою, плакал. Наверное, это возраст, с годами становлюсь излишне сентиментальным. Я ведь в свое время тоже начинал в цирке. Словом, сидел и думал: “Почему бы не провести здесь выездную сессию Государственной Думы?”

– В цирке? О да, отличная идея! А кого на арену выпустим?

– Не надо никого на арену, пусть посидят в зале, посмотрят на настоящее искусство.

– Представляю заголовки в газетах на следующий день.

– Высмеять можно что угодно. Я говорю о серьезной проблеме. Легко утратить традиции, растерять накопленное за столетия, а кто потом ответит за бездуховность наших детей и внуков? Я на себя такой грех брать не хочу.

– А почему вы сказали, что тоже в цирке начинали?

– Потому что так и было. Я учился в Гнесинке и задыхался от безденежья. Из общежития на Трифоновской в институт нужно было ехать с четырьмя пересадками – двумя трамваями и двумя троллейбусами. Деньги на билеты взять негде, вот и катался “зайцем”. Иногда ловили. Плохо без гроша в кармане. Пытался подрабатывать на разгрузке вагонов на Рижском вокзале, но там и без меня хватало голодных студентов. В общем, я пошел в цирк в надежде найти себе какое-нибудь дело, и меня разрешили петь в прологе и эпилоге представления.

А что касается вашей реплики о возможных заголовках в газетах после визита депутатов в цирк, то она лишь доказывает, что я не ошибаюсь, ненавидя журналистов.

– Даже так?

– Именно! К журналистике как к профессии я отношусь с пониманием, уважительно, но к отдельным ее представителям…

– Иосиф Давыдович, может, не стоит переходить на личности? Иначе мне придется вступиться за коллег, и мы втянемся в малопродуктивный спор.

– А что спорить? Я говорю о тех, кто дискредитирует профессию, об ангажированных, продажных писаках. Знаю массу прекрасных журналистов, мужественных, смелых людей с честной и открытой гражданской позицией. Поэтому и обидно, что кое-то, беспринципный и аморальный, поганит их дело.

– По-моему, вам обидно не только за это.

– Никому не понравится, если его имя будут регулярно полоскать в газетах. А за меня ведь взялись не вчера. Уж сколько лет иные борзописцы упражняются в сочинениях о моей причастности к мафии, торговле наркотиками и прочей ахинее. Казалось бы, было время убедиться, что это вранье не срабатывает, народ не реагирует на домыслы. Успокойтесь! Нет, начинается новый виток – на скандально-бытовом уровне. Пишут, якобы Кобзон был замечен в общественном туалете, где занимался чем-то непотребным, якобы кадрил каких-то женщин в ресторане. Я придумал определение тем, кто подобным образом зарабатывает на жизнь: бумажные киллеры. Они убивают своих жертв медленно, но верно. Поэтому лучший способ защиты…

– …нападение?

– Я человек мирный. Проще не замечать. Когда спрашивают: “Читал? О тебе написали”, все чаще отвечаю: “Не читал. И не буду”. В конце концов, я ведь понимаю: недобросовестные журналисты – лишь орудие в руках истинных заказчиков мутного потока лжи и клеветы.

– О ком вы?

– А то сами не знаете! Генетическая неприязнь администрации президента России к Кобзону жива и поныне. Меня по-прежнему не приглашают на кремлевские и правительственные приемы, хотя по статусу обязаны это делать, ибо я являюсь кавалером ордена “За заслуги перед Отечеством” 3-й степени и автоматически должен попадать в число гостей. Но я не сетую и не ищу ласку вождей, хотя в день вступления президента Путина в должность и имел с ним сорокаминутную беседу. Благодарен Владимиру Владимировичу за то, что он выслушал меня. Разговор получился предельно откровенный и прозрачный. Я говорил о судьбе своего законопроекта о защите чести и достоинства гражданина России, о том, что по вине российских спецслужб у меня возникли проблемы во взаимоотношениях с американскими властями. Путин сказал, что постарается во всем разобраться и исправить.

– И как?

– Никак.

Дорога в Кремль мне по-прежнему закрыта. Иногда это оборачивается вредом общему делу. Скажем, сейчас много разговоров о возрождении, а точнее – о создании российского гимна. Я же не первый год занимаюсь этой темой. В частности, храню письмо профессора Санкт-Петербургской консерватории Никитина, в результате пятилетнего исследования документально доказавшего, что мелодия, под которую последние годы живет Россия, является католическим гимном шестнадцатого века.

– Глинка – плагиатор?

– Не надо приписывать Глинке авторство! Композитор использовал в опере “Жизнь за царя” найденное в архиве произведение, но никогда не говорил, что написал его!

Словом, мне есть что сказать тем господам, которые пообещали ввести Россию в 2001 год с новым гимном, но ведь не зовут, не спрашивают!

– Как думаете, почему так происходит? Власти меняются, а отношение к Кобзону остается прежним.

– Это советская генетика. На мне клеймо: лужковец.

– Да ну: Юрий Михайлович уже в одном самолете с Владимиром Владимировичем летает, в одной электричке ездит.

– Бросьте! Это ни о чем не говорит. Конечно, хотелось бы, чтобы отношения у властей Москвы и Кремля наладились, но поостерегся бы делать оптимистичные прогнозы. Пока знаю одно: у нас появился молодой, энергичный президент и – что особенно ценно – физически здоровый и трезвый. Сможет ли он подняться над традиционной неприязнью к московскому мэру? Посмотрим. Стереотипы, к сожалению, преодолеваются с большим трудом. И по отношению ко мне, в том числе.

– Может, если бы прежде вы не наговорили столько всяких слов о КГБ, сегодня уже были бы приняты при дворе.

– Я ведь говорил о системе!

– Верно. Люди этой системы и прибирают сейчас власть к рукам.

– Нет-нет-нет! Система КГБ разрушена, ее бойцы разбрелись, кто куда. Чекист Бобков, к примеру, состоит на службе в Медиа-МОСТе:

– А чекист Путин – на службе в Кремле.

– Что тут скажешь? Якобы на недавней встрече старых путинских друзей в Питере один спросил другого: “Мог ли Владимир Владимирович еще год назад представить, что станет президентом России? Думал ли об этом, мечтал ли, снилось ли ему такое?” А второй товарищ и говорит: “А нам снилось?”

Понимаете, господин Случай вмешался.

– По-вашему, не ошибся этот господин?

– На мой взгляд, сегодня президенту приходится постоянно лавировать между айсбергами:

– Это фамилия?

– Айсберг? Нет, прошу не проводить аналогий с Ваксбергами или Штейнбергами: Владимир Владимирович уклоняется от столкновений со льдинами, с подводными рифами, поэтому скорость набирает медленно. Может, так и надо. Я верю Путину, искренне верю. То, как он ко мне относится, в данном случае значения не имеет, хотя, конечно, хотелось бы, чтобы отношение было нормальным.

Хорошо уже то, что за последние полгода хуже нам не стало.

– Вам, может, и не стало.

– Я о стране говорю. Путин правильно понял: сначала надо накормить Россию, ибо голодный народ не признает царя. Когда люди будут сыты, тогда можно и другими делами заняться.

– Однако ведь Византия жива.

– Вы о дворцовых интригах? Да, так всегда было. Личные отношения значат в Кремле очень много. Приведу пример из собственной практики. Правительство России определило двенадцать депрессивных округов, которые нуждаются в первоочередной помощи центра. Я пытался определить, по какому принципу выбирались эти регионы, если у нас вся страна депрессивная. Логику понять невозможно! Почему сегодня надо помогать Туве, Якутии и Калмыкии, а не Забайкалью? Нет ответа! И помощи нет. Выходит, прохлопал депутат Кобзон, вовремя не подсуетился, и его избиратели оказались наказанными. Бегаю, клянчу деньги, а мне говорят: все, поезд ушел.

Вот вам и личные контакты.

– Но сейчас ведь у власти те, кто, скажем так, вырос на ваших песнях.

– Да, Кобзона могут любить или ненавидеть, но со мной нельзя не считаться. Необязательно выполнят просьбу, но хотя бы выслушают. Есть, правда, и исключения. Меня упорно игнорирует министр внутренних дел Рушайло. Думаю, он не забыл моих слов, что это спецслужбы расправились с Отариком Квантришвили, имевшим конфликт с Рушайло. Помнит и мое обвинение, что это его, министра, подчиненные дали обо мне ложную информацию миграционным службам США, чтобы воспрепятствовать въезду Кобзона в Америку. А о том, что я пятнадцать лет руковожу общественным советом ГУВД Москвы, что стал первым лауреатом премии МВД России, главный милиционер страны, видимо, запамятовал. С времен Щелокова я неизменно участвовал во всех концертах, посвященных Дню милиции, лишь в этом году по приказу министра меня сняли с программы. Значит, так тому и быть. Одно скажу: Рушайло рано или поздно уйдет, а Кобзон останется. Даже если убьют, я буду жить в памяти людей. Меня можно отправить в могилу, но не вычеркнуть из биографии страны.

– На моей памяти вы не впервой заводите разговор о насильственной смерти. Уж не готовите ли себя к подобному исходу?

– Я не исключаю его, хотя не тороплю старуху с косой. Жить мне не надоело, у меня растут внучки, с которыми мы еще даже не успели поговорить – малы они. У меня много нереализованных планов, но это не значит, что ради их исполнения стану приспосабливаться к жизни. Конечно, я нормальный человек и боюсь стихии, не люблю летать самолетами, но не в моем характере пасовать перед подлецами и негодяями. Понимаю, сегодня можно “заказать” любого. Какую-нибудь бабушку, наверное, убьют и за сто долларов, бизнесмену снесут голову за тысячу, Кобзон, пожалуй, потянет на большую сумму:

– На какую?

– Могут и бесплатно шлепнуть. Из ненависти. А могут, наверное, и полмиллиона отвалить. Хотя, с другой стороны, майор Беляев, которому заказывали мое убийство, не выполнил задание. Отказался от денег. Все-таки лишить жизни известного человека не каждый способен.

– Но Влада Листьева лишили.

– Судьба… Может, и меня такая же ждет – загадывать не хочу. Я прожил замечательную жизнь, всякое в ней было – и печальное, и радостное. Помню Великую Отечественную, послевоенную голодуху, учебу в институте, службу в армии, сложное становление в Москве, первый успех, признание: Пожалуй, мои убийцы опоздали, раньше надо было разбираться со мной, я уже все создал – и книги, и фильмы, и песни.

Понимаете, журналисты слепили превратный образ Кобзона – супербогача, супермафиози. В действительности я иной. К примеру, если говорить о деньгах, то должен прямо сказать: у меня нет безумного состояния, хотя я ни в чем не нуждаюсь, имею все необходимое – квартиру, замечательную дачу, машину.

– Наверное, все же во множественном числе?

– Машины? У меня только служебный 600-й “Мерседес”, на моем же старом сейчас ездит Неля, жена. У сына свой автомобиль, он бизнесмен, сам в состоянии все себе купить. Пока дети не встали на ноги, я помогал им, квартиры подарил. Нелю в средствах не ограничиваю. Любит она антиквариат, драгоценности, пусть покупает – никаких проблем. Не хочу прибедняться, я обеспеченный человек, но деньги свои храню в России, в нашем банке.

– Рискуете.

– Гораздо опаснее держать капитал за границей. А так – заплатил налоги и сплю спокойно. Не хочу подставляться и давать шанс недругам. И я в советские времена по этой же причине всегда больше всех выплачивал партвзносов.

– Знаете, какая сумма сейчас лежит у вас в кармане?

– Тысяча восемьсот рублей и сто пятнадцать долларов.

– Что-то маловато.

– Во-первых, вы спросили о кармане, а не о портфеле. Шучу. Во-вторых, и это уже серьезно, мне не нужно много наличных. К чему? После нашего разговора я еду на ужин с друзьями. Расплачусь кредиткой. Куплю сигарет на вечер. Вот и все траты.

Повторяю, у меня есть все необходимое. К примеру, дачу я приобрел еще в 1976 году. Раньше там жил маршал Рыбалко, потом академик Лопухин. Я занял деньги у Роберта Рождественского и полтора года пахал, как папа Карло, чтобы рассчитаться с долгами. Зато теперь у нас есть семейное поместье. Я построил там отдельные дома для сына и дочери. Отличное место!

Дензнаки мне нужны для жизни, а не чтобы копить их, в кубышку складывать.

– Значит, у вас из-за презренного металла головокружения никогда не случались?

– Шальные деньги у меня отродясь не водились, я все зарабатывал трудом, хотя терять большие суммы приходилось. Только не спрашивайте, сколько. Не отвечу. Деньги были в бизнесе, а потом в августе 98-го все в момент рухнуло. Я потерял много, очень много. Ничего, пережил. А вот те чиновники, которые наворовали миллионы и распихали их по швейцарским банкам, вряд ли чувствуют себя уютно. Им постоянно приходится оглядываться, прислушиваться.

– Ничего, думаю, они привыкли.

– А зачем деньги, если они не приносят удовольствия? В лучшем случае казнокрады тайком просадят несколько десятков тысяч в казино Монте-Карло, а спрятанные миллионы так и сгниют на счетах.

– А вы много можете проиграть в рулетку или в “блэк джек”?

– Я человек азартный, но с хорошими тормозами. У меня есть приятели, которые выбрасывают за вечер сотни тысяч, а меня жаба давит, не дает голову потерять. Если оставляю крупье пару тысяч долларов, начинаю думать: “Эх, эти деньги можно было в дело пустить”.

– Например, на пополнение коллекции часов?

– Покупаю я не так часто. У меня много подаренных – на различные юбилеи, праздники.

Раньше коллекционировал зажигалки, соперничал с Высоцким. Когда Владимир ушел из жизни, его отец, Семен Владимирович, продал коллекцию мне.

– Она и сейчас у вас?

– Да, в ней около восьмисот экземпляров. Есть раритеты. Правда, в последние годы я почти не пополняю коллекцию – стимула нет, сегодня в любом табачном киоске можно несколько десятков разных зажигалок купить. Хорошие часы – другое дело.

– Какие самые дорогие вам встречались?

– У моих знакомых есть и за полтора миллиона долларов. А качественный “швейцарец” идет от пяти тысяч до ста пятидесяти тысяч долларов.

Сколько, однако, вопросов у вас набралось к скучному Кобзону, а?

– Еще парочка, Иосиф Давыдович. Наташу, дочку, вы в Австралию не отпустили?

– Нет, она сама вернулась. Побыла там с мужем пару месяцев и прилетела в Москву. Сытая, спокойная, самодовольная страна.

Дети вольны жить, где хотят. Я не стал бы чинить им препятствия после того, что они хлебнули здесь, нося фамилию Кобзон. Но Андрей и Наташа говорят: “Папа, мы только с тобой. Соберешься на край света, позови”.

– А вы что отвечаете?

– Разве не видите? Я остаюсь здесь. По-моему, Кобзон – очень русская фамилия.

Андрей ВАНДЕНКО

АНКЕТА

Кем хотели быть в детстве?

– Мечтал быть сытым, наесться от пуза. Я и в Горный институт потому пошел, что шахтерам больше всего платили

Наибольшая удача в жизни?

– То, что я родился в этой стране. В СССР.

Наибольшая неудача?

– Это даже не неудача, а проблема. Времени катастрофически не хватает. А неудач было много – и в любви, и в браках, и в дружбе, и в бизнесе.

Что нравится в людях?

– Люблю внешне красивых. Завидую тем, кем не стану, – летчикам, космонавтам, подводникам, гонщикам, актерам.

Что не нравится в людях?

– Черная зависть и предательство.

Редакция выражает признательность автору материала Андрею Ванденко (который, кстати, работал главредом “Нового Взгляда” в середине 90-х и стоял у истоков почти всех нынешних проектов ИД “Новый Взгляд”) за предоставленную возможность опубликовать полный текст интервью, напечатанного на днях еженедельником “Собеседник”.


Андрей Ванденко

Победитель премии рунета

Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Восток – Запад, или Кто кого сожрет?
КОМЕДИЯ НУЖНА ТОЛЬКО ЗРИТЕЛЮ
Электричка – не роскошь, а средство передвижения…
Даром лечиться – лечиться даром


««« »»»