Российская культурная, политическая и общественная жизнь свидетельствует только об одном: мы опять вступили в осень, беспросветно-хмурую, как и положено в наших широтах. Идет застой, широкомасштабный и всеобщий, и ничто не ново под нашим оловянным солнцем. Когда-то в СССР кончилась социалистическая эпоха, но понимать этого она не желала и все длилась, длилась – пока не была отменена сверху. Историческое время русского либерализма тоже давно завершилось, но либерализм ничего еще не понял – и впору спиться, как спивались советские МНСы и запоздалые поздние шестидесятники в начале семидесятых. Брежнев – последний генсек зрелого социализма; Путин – последний президент эпохи зрелого русского либерализма; то, что будет дальше, – будет, наверное, не лучше.
Первый признак конца эпохи (ей-Богу, я как человек, заставший сразу два таких исторических периода, могу уже диссертацию об этом писать) – это когда выбирать становится не из чего: все хороши. В послецарской России таким периодом стал семнадцатый год, когда в противостоянии Временного правительства и большевиков оба явственно оказались хуже, и победили третьи (третьи побеждают всегда: начался бунт деклассированных элементов, который сильно изумил самих большевиков. Не для Шариковых же они делали революцию! Весь русский большевизм кончился в 1918 году, хотя потом его еще 20 лет достреливали). При Брежневе налицо был конфликт советского идиотизма и советского же инакомыслия; не устаю настаивать на том, что они стоили друг друга. После взаимного уничтожения борющихся сторон победителями оказались братки, тот всероссийский криминал, у которого принципов не было вообще. Наконец, знаком конца либеральной эпохи стало противостояние Кремля и НТВ, олигархата и чекистов (правда, чекисты подсуетились с обеих сторон); выбирать стало не из чего, и русский либерализм накрылся. Путин мог стать его могильщиком, но предпочел стать его последним могиканином.
Теперь уже можно подвести кое-какие итоги этому во всех отношениях бесславному десятилетию (1991–2001) и обозначить типологические признаки русского либерализма в эти времена; либерализмов много, и наш был уж очень специфичен. Главной его чертой было фантастическое лицемерие, до которого коммунистам далеко, а главной задачей – фактическое уничтожение России под предлогом уничтожения русского же коммунизма. Настоящий либерализм, в отличие от русского, как раз и подразумевает наличие сверхценностей – очень жестких, очень иерархичных; однако русский либерализм ведь не был политической философией. Он был пустотой беспредела под маской вольности. Или, еще точней, кислотой, которую плеснули на железо, и без того ржавое. Сегодня мы присутствуем при расплате за это веселое десятилетие. При полном иссякновении национального интеллектуального и промышленного ресурса. И при нагляднейшей неспособности отечественной интеллектуальной элиты сформулировать вслух какие-то простые вещи – гипнозы “либерализма” все еще сильны, хотя за ним давно уже нет ничего. Эту полную пустоту и продемонстрировала газета “Консерватор”.
Ожидался некоторый пуф, бенц, бах – получился глухой шмяк, и это вполне закономерно. Можно было ожидать, что на месте скучной “Общей газеты”, выражавшей позицию вконец запутавшихся (а то и изолгавшихся) шестидесятников-прогрессистов, возникнет культовое-модное-стильное, лощено-аналитическое издание… но кто же мог предположить, что издание получится еще скучней, чем “Общая”, и еще более общее – в смысле мест?
Впрочем, кто-кто, а я особенных иллюзий не питал с самого начала. Я вам сейчас расскажу, как такие издания делаются. В Москве (как и в любом крупном городе) есть некоторое количество интеллектуальных спекулянтов: слово “спекулянт” сейчас, кажется, отмыто от негативной модальности, и я, в общем, не хочу сказать ничего обидного. Эти интеллектуальные спекулянты либеральны только в одном отношении: они готовы с равной убедительностью доказывать взаимоисключающие вещи. То есть русский такой либерализм, домашний – от слова “либерализация цен”.
Никаких особых талантов Господь этим людям не дал: они умеют писать забавные заметки с большим количеством цитат и на этом основании называют себя “блестящими стилистами”. Понять, чего они хотят, решительно невозможно, пока путаешься в паутине их словес и боишься заглянуть в глаза; заглянувши, явственно увидишь цифру – и сразу поймешь, чего им, собственно, надо.
Эти люди кочуют от издания к изданию, от предвыборного штаба к штабу и всюду предлагают набор своих нехитрых умений, после чего очень быстро (за год-два) заваливают любое дело и отчаливают на поиски следующего медиа-магната, которому надо отмыть деньги, или пиарщика, которому надо вложить деньги босса в “грамотную пиар-компанию”. Из “Русского телеграфа” эта публика плывет в предвыборный штаб Кириенко, от Кириенко устремляется к Грызлову, от Грызлова – в стильную телепрограмму… Короче, стилисты шумною толпой по Постсоветии кочуют, они сегодня под Москвой, а завтра в Питере ночуют.
Сейчас эти стильные персонажи, у которых давно уже нет за душой ни одной сколько-нибудь креативной концепции, залудили новое издание, которое названием своим вроде бы как бы соответствует духу времени – “Консерватор”. На самом деле оно с тем же успехом могло бы называться “Метафизик” или “Черепослов, сиречь френолог”: никакого консерватизма там нет, а заявленный “право-либерализм” есть такая же хитрая фикция, как и лево-либерализм, и любой другой либерализм. Уже и в “Русском телеграфе” вполне наглядна была понтистая, развесистая, но абсолютная пустота изданий такого типа.
“Консерватор” очень толст – 24 полосы максимального газетного формата; отсюда ощущение страшной словесной избыточности, заболтанности, вязкой словесной паутины, когда человек готов бесконечно демонстрировать свою готовность плести узоры вокруг копеечной мысли. Издание типично застойное, скучнее “Правды”. Понять, о чем идет речь в большинстве материалов номера, решительно невозможно: кажется, единственное их назначение – занимать место на полосе. Откуда тут взяться драйву и тем более смыслу… Если эту команду и вправду нанимали, чтобы сделать хорошую лояльную газету, наниматели просчитались по полной программе; если число безработных стилистов попросту достигло критической массы и им захотелось в очередной раз сообща создать себе кормушку – трудно сомневаться в том, что эта кормушка, при таком качестве издания, иссякнет еще до очередного кризиса. Кризис 1998 года только тем и был хорош, что благодаря ему лопнуло несколько подобных “пузырей земли” – изданий, в которых очень весело умели пересказывать свою биографию под видом рецензий и строить все те же интеллектуальные спекуляции на почве кремлевских слухов; колумнистом “Консерватора” стал Андрей Колесников (не тот, что писал “от первого лица”, а тот, что от лица Коха). Кинокритиком – Денис Горелов. О литературе пишет Левкин, и естественно, со словом “герменевтика”. Интересно, а Дуню Смирнову позовут? Без нее народ неполный, как и без Беляевой-Конеген. Ко-не-ген! Все узнаваемо и даже мило – вплоть до разворота о светской жизни. С этим невозможно полемизировать, это невозможно рассматривать всерьез, это даже не раздражает. Странно, однако, что вся эта прослойка все еще никак не заметит мата своему королю.
Я попытаюсь сейчас объяснить, в чем принципиальная, априорная неудача всех изданий подобного типа. Русская общественная мысль сегодня парализована. Всем, кажется, уже ясно, что отстаивать и дальше идеологию русского либерализма – занятие совершенно бесперспективное и не то что подлое (к этому у нас всегда относятся легко), но пошлое. Делать мертвое дело – прежде всего некрасиво; призывать учителей играть на бирже, а инженеров-оборонщиков – возделывать свои шесть соток… ну, как-то это не того. Разговаривать о том, что Россия должна стать Швейцарией, тоже уже нельзя: слишком многие успели съездить в Швейцарию и убедиться в том, как она тоталитарна, как законопослушно ее население и как сильно государство. Но воспевать сильное государство и кричать о необходимости национального самоопределения сегодня тоже трудно: истинно геббельсовская по интенсивности пропаганда первых лет перестройки надолго скомпрометировала самое понятие сильного государства и отождествила со сталинизмом любые разговоры о порядке, законности и сильной власти.
Вот поэтому-то мы в таком параличе. Поэтому-то и Путин, при всей своей бешеной активности, производит впечатление человека, связанного по рукам и ногам – и в таком виде беспрестанно путешествующего по России, чтобы восполнить недостаток внутренней работы бессмысленными внешними передвижениями. Любая его попытка навести порядок хоть в какой-то сфере – скажем, отнять у Гусинского орудие лжи и шантажа, с помощью которого он успел задурить многие светлые головы, – вызывает такой шквал обвинений в диктаторстве и тиранстве, что лучше уж ему, право, сидеть сложа руки. Не то либералы наши, на свою голову, опрокинут Путина – и приведут на Русь такого свободолюбца, что Боже упаси. Они уже пытались повалить клику Ельцина и привести на царство клику Лужкова-Примакова; спасибочко, плавали, знаем.
Газета “Консерватор” именно в силу этих причин и не может быть по-настоящему консервативной. Хотя бы потому, что люди, делающие ее, – это как раз герои раннеперестроечных времен, и представления о консерватизме, либерализме, черте, дьяволе – именно комильфотные, ограниченные рамками узко понимаемых приличий. Они будут говорить только то, что можно и принято, плести свои словесные узоры только вокруг общеизвестного, – и все вместо принципиального рывка в осмыслении истории и нашего места в ней, того рывка, какого требует от нас сегодня время. Все надо оценивать заново, всему давать новые имена, выстраивать новое государство на руинах взаимно уничтожившихся либеральной и тоталитарной концепций; но к этому не готов ни Путин, ни созданный под его переизбрание печатный орган.
Трепотней уже не отделаешься. Словоизвержение, хотя бы и самое красивое, полное цитат и аллюзий, остается словесным водопадом. Фикция есть фикция, как бы она ни называлась. Все искусство, которое в наше время требуется от журналиста, – это именно изощренное плетение словес, имитация темперамента, страсти, концепции, мысли, убежденности… Но у истинной журналистики, хотим мы того или нет, иная задача. Она должна быть инструментом общественного сознания, а не средством отмывания денег или поддержки власти. И она будет этим инструментом – жаль только, ждать долго.
В “Общей газете” были по крайней мере репортажи с мест – но кого же из стильной журналистики выманишь сегодня в командировку, особенно по осени, когда дороги такие… В “Общей газете” была иллюзия связи с реальностью, интервью с крупными политиками – но разве истинный стилист способен взять у кого-то интервью? Разве он способен заинтересоваться кем-то, кроме себя и своего промоушена? Пожалуй, единственной бесспорной добродетелью шестидесятника является активный интерес к миру; стильная журналистика – вообще оксюморон, вроде горячего снега, поскольку не стильность от нее требуется, а прежде всего социальное чутье. Но все люди с чутьем за версту чуют фальшь нового проекта – почему он и остается вотчиной рирайтеров, переписчиков. Они способны придать блеск чужому монологу, но изобрести собственный – увы. Сколько пустоту ни гримируй – торчит.
Этот материал в несколько сокращенном виде составил основу одного из моих “квиклей” – периодических (к сожалению, часто нерегулярных) обозрений, появляющихся в сетевом “Русском журнале”. Реакция на него в форумах (а только ради форумов и работает сетевой журналист, в которого мне интересно иногда поиграть) была достаточно пестрой. Многие упрекнули меня в зависти: вас, мол, в “Консерватор” не позвали…
Это верно, не позвали. Они же неглупые люди – и знают, кто и как ответит на их приглашения. Впрочем, такой ответ они, судя по всему, получили от многих: яркими именами это издание не особенно богато. Это происходит еще и потому, что рирайтеров редко знают в лицо: политики предпочитают прятать от общественности тех, кто шлифует их мысли и придает лживым банальностям вид искренних призывов и скорбных констатаций. Те, кто подбрасывает формулировки милицейским начальникам и либеральным олигархам, не любят дневного света: это условие их труда.
Но сказать, что я завидую этому статусу, было бы все же некоторым преувеличением. Я не могу завидовать тем, кто производит видимости и манипулирует кажимостями. Живем по-настоящему и умрем тоже по-настоящему. И крах, который в скором времени ожидает Отечество, если оно не посмотрит на себя трезво и не вырвется из своего болота, – тоже будет не виртуальным; тут стилистикой не отделаешься.
Не люблю я консервов. Мертвый продукт.
Дмитрий БЫКОВ.
