Отариковские штампики

Рубрики: [Музыка]  
Метки:

Хороший поэт велел: “Дай отчет обстоятельный в очерке сжатом”; ну, положим, с обстоятельностью я как-нибудь разберусь, Марусь, я по обыкновению обхитрю ее густыми метафорами, объегорю штампиками (не путать с клише: это МОИ, ОТАРИКОВСКИЕ штампики), их у меня – море разливанное (“Небосвод содержит все, что сказано и скажут”), – но как быть со сжатостью?! Какая, к черту, сжатость, Леньке Агутине 50, я велю вам помолчать, вскинув брови домиком, а после возопить, Ему 50, мне он не просто люб (мил, приятен, нравится), я обожаю его; какая сжатость?!
Недавно почивший Принс говорил (перевод мой, не шпыняйте): “Я никогда не разделял мнение о том, что музыка – это бегство от реальности. Я всегда замечал в ней мрак и тьму”.
Вот кто из вас, ушлых – дошлых, слышал, слушал и переслушал 448 раз песнь “Не позволь мне погибнуть”.
Эх, мешкотные вы шляпы, вы не слышали одну из главных песен, помогающих справиться с жизнью?
Чтобы понять и эту песню, и другие его пьесы, и вообще – то, как он устроен, надо знать мною же изобретенную байку про “Живую воду”.
“Мужики и девки сидели и пили горькую, жили они плохо, но этого не знали, жили и жили, и думали, что живут хорошо, не хуже других, но пришел захожий человек, говорит: “Чего это вы так плохо живете? Песен Лени Агутина, что ли, не слыхали? “.
Я тут ничего не измышляю специально к юбиляции, “захожий человек” – это я, и я так и говорил в разных галактиках разным дуракам, иудушкам безголовым.
Агутин ни разу не спел “про детства чистые глазенки”, но для Благоверной (превосходный альбом “Женщина шла”) соорудил такой панегирик МАМЕ И МАМАМ, включая ваших и мою, что самые кромешные потемки не страшны.
Он чуть ли не первым, еще до Кости Меладзе и Игоря Матвиенко, стал работать со звуком, как художник работает с многослойной живописью; потому что истые титаны понимают: постижение формы и есть путь к познанию сути.
Он – лютый лютеранин, вот кто он, Леня Агутин.
Лютеранин… эскапизм (Принс – про свет и мрак в поп-музыке)… чую, что если напишу про Леню, что он – пантеист музыки, услышу вопли: что все это значит?!
Времени объясняться у меня нет, Агутину 50, и я тороплюсь признаться в обожании парню, каждая новая песня которого есть ход коня, перемена теней, сдвиг, смещающий зеркало (послушайте “Все однажды кончится”).
Есть старомодные авторы, а есть – устаревшие; мне нравятся старомодные, Брайан Ферри, например, а устаревших вы видите и слышите каждый день.
Агутин пережил гигантские катаклизмы, вследствие которых многажды менялось лицо мира, да и наши рожи тоже, но он как раз из тех, кто в рассуждении себя может сказать: “Лицо стало хуже, но выражение лица – лучше”.
Да простится мне эта необходимая банальность, но нам всем нужен Агутин, покуда в мире идет бесперебойное производство злобы в промышленных объемах.
Одной “Бедной Мартой” он делает климат душевнее, чем Прилепин – дюжиной романов.
Ни один, даже самый бестрепетный артист, включая JАМIRОQUАI, не начинает песню с длинного слова “парадоксально”, а наш не только начинает, но показывает язычок псевдоэстетам: “Парадоксально, но день начинается снова”.
Более того, через минуту там же, во “Времени последних романтиков”, он устраивает ментальное обрушение тем, кто видел в Агутине гуттаперчевого менестреля: “Черный квадрат или все-таки солнечный круг? “.
Ирония всегда была каноном для Агутина, но 50 не 20, инструментарий стал разнобразнее, и ирония оборачивается экзистенциальностью.
В остальном он тот же жовиальный Леня, что жизнь тому ворвался в мир пластиковых звезд, принеся с собой вкус и запах реальности.
Сравнивать его с другими – это как сравнивать зеленое с квадратным.
Вы, мнящие себя экспертами, не забывайте, что даже Пушкин создавал шедевры, а погиб героем второстепенной беллетристики, чего уж о нас с Агутиным, он, как поет Настя Каменских, “икона, это железобетонно”.
Высокоинтеллектуальных забавников, по сути-то, вообще не осталось: я, Путин во время “Прямых линий”, Леня, выступивший с Томасом “Nеvеrgrееn” не просто дуэтом, а в формате аутостатической дисрегуляции.
Он дает интервью раз в световой цикл, но уж если дает, сразу вспоминается то ли постулат, то ли максима: “Высшая экономичность любого усилия сочетает логику с красотой”.

Найдите, если профукали, его собеседование с Берманом и Жандаревым на Первом.
В его ответах вы не услышите биения сфер, но во время самого интервью, богатого на попадания ответами в “десятку”, Агутин более всего своей улыбчиво-раздумчивой манерой похож на довлатовского персонажа: “Я мог бы ущипнуть себя, но жест показался мне слишком литературным”.
Но после Лени Агутина, как и после Валеры Меладзе и эскапад Коли Баскова, все наши артисты покажутся пораженными косностью интеллекта или, того хуже, энцефалитом; я ж говорю, интеллектуальное обаяние.
Я не знаю, как протобестия Агутин пишет песни, как он себя мытарит, но факт остается фактом: и жизнь тому назад, и сейчас ему удается достичь в песнях крылатой легкости, причем легкости ошеломительной.
Его песни одинаково не показаны занудам и типам, покушающимся на остроумие.
Напротив, они – антидоты против скудоумия и занудства.
Однажды, так получилось, мы вместе отдыхали в Эмиратах, играли в футбол, валяли дурака, я выспрашивал его, как он пишет, но оказалось, что вот эти пролегОмены, эта болтовня про “кухню творческую” ему совсем не интересны, а интересно, например, почему, за что именно публика так возлюбила перепетую им в “Старых песнях о Главном” песенку о шофере разудалом и шАлом.
Вообще, умение перепеть даже не классику, а хрестоматийные песни (“Боль моя, ты покинь меня”, “Бумажный змей”), сообщая ей свое дыхание, – это лакмус, это оселок, это проверка, насколько прочно ты держишься в седле.

Агутин – держится, судя по восторгам.

Лене Агутину 50, я превозношу его как виртуоза, но ни слова покамест не молвил насчет его человеческих качеств.
Тогда как по степени доброжелательности он располагается где-то между Котом Леопольдом, Валерой Меладзе, сериалом “Это – МЫ” и неким Кушанашвили.
“Плохой человек ТАК улыбаться не может. Не сможет”, – так говорила мамочка моя про разных людей, версию о лицедействе категорически опрокидывая, и мамочка моя, представьте, никогда не ошибалась.
Плохой человек никогда не написал бы песню “Ты не знаешь”; я знаю: ни-ко-гда.

Он всегда был вежлив с людьми, с судьбой и с лирой, на которой не бряцал, а именно что играл, – и здесь я не наблюдаю никаких изменений.

Агутин долго поднимался наверх, на самый верх, на верхотуру, обустроился, обжился, и я понимаю, глядя попеременно на него и на евойного папаню, Николая Петровича, который моложе молодых, – понимаю, что он в стратосфере прописался, ему там хорошо, как Варум в обществе кошек.
К пятидесяти годкам он добился главного: его песни стали для тех, у кого есть вкус, этапом в кодификации состава мира, сопровождающими его постижение.
В 50 он – лучшая версия самого себя: лучший сын (тут только я ему конкурент), лучший муж (обязательная оговорка: ЛУЧШЕЙ ЖЕНЫ НА СВЕТЕ), лучший отец (тут только мы с братьями Меладзе ему конкуренты), один из лучших артистов по обе стороны Цельсия.
Не пустослов, добродетелен, “ни разу не генерал”.

Его завитые серпантином красивые мелодии вкупе с точностью лексического ряда ладят с горлом, дыханием, легкими.

С сердцем.

Я спрашиваю Леню по телефону, чувствует ли он себя на 5 0, Леня заливается, он всегда знал, что мне нравится изображать дурачка.


Отар Кушанашвили


Оставьте комментарий



««« »»»