Банальнее заголовка для поста придумать было сложно, вот и придумался этот. А ведь сперва планировал зажмуриться, не смотреть, не читать, сохранив таким образом баланс чёрного и белого. Чёрным было отношение к шуму вокруг Серебренникова, массовый, массированный и рукодельный взрыв солидарности с режиссёром, на фоне собственного впечатления от мимолётного контакта с его “Платформой”. На “Винзаводе” попыталя арендовать у них зал “Белого вина” и, признаться, опешил от суммы, которую выкатили художники во время оно. Уж когда инфоповод “Седьмой студии” взвинтил прогресивную общественность, встрял со своим этим воспоминанием в одну полемику и очень известная девушка спросила – “Юр, а ты лично Киру знаешь? Он ведь совсем не про деньги…” Девушке ответил, что лично не знаком, но напомнил про общих с ней знакомых больших художников, ушедших и ныне здравствующих, которые будучи художниками, совмещали интерес к искусству и к деньгам. Это номально совмещается. А по поводу, опять же личного представления о Серебренникове сообщаю – присутствовал на публичном выступлении его и его коллеги Богомолова как-то. Не мои люди. Не мой театр. Не моя картинка мира.
Возвращаясь к “Лету”, доложу и про “белое”. Кусок моей жизни в период становления, пришёлся на фильм “АССА”. Не скажу, что период был воплощением всего “святого”, но чистый был кусочек, светлый. Забоялся, что Кирилл Семёнович его испачкает своим фильмом. Не предположил специальных возможностей маркетинга и решил было абстрагироваться от темы. Так бы и завис в своём коконе, но выручил уважаемый Алексей Колобродов (Alex Kolobrodoff) своим текстом про фильм. Отдельное спасибо.
Вывесил тут текст Колобородова и засобирался в кинотеатр. Отправаился туда со своим товарищем Михаилом Шахназаровым. Забегая, сообщу, что Мише фильм активно не понравился А мне наоборот.
В тексте Алексея показались провокационными два момента – про кроссворд с фильмом об отечествекнном роке из четырёх букв – не “АССА”, и утверждение про Цоя – мол, “та ещё интеллигентная штучка”.
Да, Серебренников, делая “Лето”, не просто пересматривал “АССУ”, а вступил с фильмом в художественную дискуссию. Не уверен, что удалось считать все высказывания Серебренникова, “Лето” действительно многослойное произведение, в части музыкального наполнения мне почти неведомое. Все перекрёстки звучаний и смыслов между питерским роком и западным не понял. Но и для меня – музыкального лоха, нашлось множество всего замечательного. Во-первых, в “Лете” много “АССЫ”. Оператор с уважением цитировал изобразительно Павла Тимофеевича – свет, движение камеры… Как мне показалось, рассветный приход Говорухина к Бананану перед заплывом, под “Мы стояли на плоскости…”, повторился в возвращении домой Майка – включил лампочку, выключил… Портреты Брежнева. Мы с Женькой Голынским еле-еле нашли в Ялте маляра по портретам вождей, но нашли и вывесили Брежнева на набережной. У Серебренникова Леонид Ильич в модном ныне, но в неведомом в 80-х стиле граффети монументально на стене питерского дома. Пожалуй, единственное временное несоответсвие, обнаруженное в “Лете” – в остальном чувство времени – реквизит, одежда, интерьеры, лица, как основных героев, так и на втором плане – шедеврально.
И про “интеллигентную штучку” Цоя и остальных, ныне живых и мёртвых. Вряд ли Серебренников был лично знаком со своими героями, хотя, как знать… Мне же довелось. Про Майка Науменко ничего не могу сказать – видел его и “Зоопарк” один единственный раз, в МЭЛЗе, на премьерном показе “АССЫ”, за кулисами и из зала. Кстати, тогда именно случился эпизод в несколько перевёрнутом виде отображённый в “Лете”. Майк был не в форме, к тому же не строил аппарат от слова “совсем”. В зал неслась звуковая какофония и директор ДК даже выбежал на сцену с целью прекратить выступление. Но тут в поддержку Майку вышли с гитарами БГ и ещё какие-то музавторитеты тех лет и залепили мощный джем (кажется это так называется). В “Лете” примерно так Майк поддержал Витю. Правда жизни в фильме преплетается с художественным вымыслом оч органично. И не разберёшь – что, где…
Тема “пэтэушника” Вити звучит в фильме пару раз. В разговоре с дейтельницей Рок-клуба и ещё Витя дарит свои деревянные поделки Майку и его жене Наталье. И тут про “интеллигентность”. Цой действительно закончил ПТУ на краснодеревщика. И, говорили, что увлекался таки резьбой. За что купил, за то и продаю – Витя выстругал из красного дерева хуй и носил его в рукаве. Когда ему протягивали руку для поздороваться, то он вкладывал в неё своё деревянное изделие и тем забавлялся. Такие нравы были в тогдашней рок-среде. Примерно знаю, как бы я тогда отреагировал на такое приветсвие. Впрочем, конфликт с Цоем у меня случился по другому поводу. Но сначала мы познакомились и вот как. Я трудился на картине “Здравствуй, мальчик Бананан!”(в девичестве “АССА”) замдиректора. Вёл площадку, готовил объекты, был молод, энергичен, в меру глуп, инициативен и за всё это ценим творцами. Снимали в санаторно-гостиничном комплексе “Таврида”, ну где дворик с колоннами и пальмами, атриум, по сегодняшнему. Группа работает, а я слежу чтоб всё было в поряке (ну, как администраторы Рок-клуба в первых кадрах “Лета”). Вижу высокого, худого и лохматого парня в чёрном, восточной наружности, бродящего по площадке. Подхожу. “Вы к кому?” – спрашиваю, согласно должностным уложениям. “Я к Сергею Александровичу” – отвечает. “Сергей Александрович, к вам?” – переспрашиваю, обращаясь к САСу. “Юрик, ты чё, охуел? Это же наш композитор Витя! Немедленно знакомьтесь!” Пожали руки. Без всяких вложений.
Что такое Цой и группа “Кино” я тогда не знал. Административной группе это было совсем не обязательно, да и в подготовительный период “Бананана” был на совсем другой картине. И вообще про существование такого явления как русский рок понятия не имел. Даром, что происходил этот рок совсем недалеко от моего места проживания в Ленинграде с 81-го по 84-й. Я селился на Фонтанке, 65, а Рок-клуб квартировал на Рубинштейна. Мне доводилось проходить мимо, через “Толстовские дома”, бесчисленное количество раз.
Впервые услышая Цоя на съёмках, через орущий на всю мощь фильмофонограф, в той самой “Тавриде”. Динамик хрипел проигрыш “Перемен!”, Витя и Дима Шумилов динамично проходили к сцене, Цой выкручивал себе руки с микрофоном, по-кошачьи изгибался и провалом кривого рта выдавал “Вместо тепла – зелень стекла…” Энергия песни была почти материальна и сносила, буквально прижимало уши. После первого дубля ко мне, стоящему за операторской группой, обернулся Пал Тимофеевич, видимо, оценив произведённый эффект, спросил: “ну что, Юрок, накрыло?”
Но это уже было потом, на съёмках знаменитой сцены, а в момент знакомства передо мной был высокий и нескладный парень, мой ровестник. Следуя установке САСа “знакомиться”, поискали точки соприкосновения. Понятно, что не музыка. Сошлись на теме восточных единоборств. Тогда для всех мальчиков эта тема была интересной. У Цоя на чёрной куртке висел значок с иероглифами. Он казал, что из Шао-линя. К тому времени я ещё не окончательно изжил в себе курско-бандитское и напористо так и настоятельно предложил мне его подарить. Он пообещал. После, когда отснимется. А после было уже не до значка.
Продолжение сцены в “Тавриде” снимали в Москве, в Зелёном театре. Организационно съёмка была на мне. И я подготовился, даже ещё не зная к чему. В ближайшем отделении милиции мобилизовал практически весь личный состав и на площадку в день съёмок прибыло около тридцати сотрудиков. Откуда-то взялись дружинники – порядка ста человек, многие в клетчатых штанах. Что такое сто тридцать единиц охраны на многие тысячи зрителей сегодня никому объяснять не надо – ничего. Но тогда, в 86-м, рок концерт и одновременно съёмки с такой аудиторией проводились едва ли не впервые. Анонсированный публике концерт-съёмка шёл своим чередом, шли и зрители. Очень разные. В амфитеатре Зелёного театра помещалось порядка десяти тысяч, но пришло больше, чем было мест и сидели, стояли друг у друга на головах. Поклонники рока-били и рокеры ещё как-то мирно соседствовали, а вот прибывшие клетчато-штанные “любера” сходу затеали несколько драк. Попытки навести хоть какой-нибудь порядок осуществлялись только мною – остальная группа занималась своими киношными делоами – ставили свет, разматывали кабели, работали. Сначала растворились в толпе т.н. “дружинники” – поснимали повязки и примкнули к “люберам”. Потом исчезли из поля зрения менты. Их перестало быть видно. Когда Саша Блюмин вытащил в амфитеатр два огромных короба со спичками началась натуральная вакханалия. Зрители в ожидании “Кино” развлекались запуская “дымовухи” – поджигали спичечные коробки и кидались ими друг в друга. Я, в наивном желании всё это как-то организовать, носился по театру и увещевал – требовал, просил прекратить и не ломать скамейки. В общем, ад и истерика. Как меня терпели зрители – не очень понятно, могли запросто стукнуть где-нибудь в углу и никто бы и не заметил. Но не стукнули. И так много раз.
Вываливаясь из режима, подошли к готовности снимать наш эпизод с Цоем уже в сумерках. Зазвучало “Перемен!” и зал пришёл в полное неистовство. Несколько дублей привели толпу к крайней точке кипения. Но кое-как сняли. Группа засобиралась. Передо мной же стояла задача всё это прекратить. И, желательно, без жертв.
Подхожу к Цою и пытаюсь поговорить с тем парнем, с которым разговаривал про Шао-линь. “Вить, – говорю, – сворачиваемся. Мы уже всё сняли”. Но передо мной уже другой парень – десяток тысяч вторивших его – “Перемен!”, создали уже другого Цоя – рок идола. “Я им обещал и буду ещё петь…” – сообщает мне Витя. “Витя, ты видишь что происходит? Могут погибнуть люди!” “А мне похуй, обещал и буду петь” – стоит на своём Цой. И тут у меня натурально сносит крышу – “А если я сейчас въебу тебе?!”, говорю я и, кажется, мои слова услышали в зале. “Ну попробуй…” – отвечает Витя и присаживается на заднюю ногу.
В те годы временная дистанция между желанием ударить и непосредственно ударом была у меня минимальная. Что бы со мной сделала толпа, ударь я Цоя, страшно даже подумать. Спас меня Пал Тимофеевич. Как бы мимоходом, в движении своего массивного тела зацепил меня, утлого, и вытащил со сцены со словами: “Шумило, мудак, они тебя сейчас убьют!”
К слову, желание моей гибели в тот вечер было всеобщим. Так за право расстрелять меня на месте едва не подрались какой-то пожарный чин и секретарь горкома ВЛКСМ уже в служебных помещениях Зелёного театра. В итоге я выжил, но с Цоем человеческие отноения прекратились. Нужно было доснять его “крупешники” – не успели тогда, но Цой сообщил группе, что отказывается сниматься, если на площадке буду я. Удивил САС, заявив, что без Шумило он не снимает. Перед съёмкой встретил Витю и девушку из нашей группы, с которой он познакомился у нас на картине и которая, кстати, обликом очень напоминает героиню “Лета” (вернее, наоборот), в центральном вестибюле Мосфильма. Я сдержано извинился за своё поведение в Зелёном театре, Цой холодно пожал протянутую мной руку, но после уже о Шао-лине разговор не заходил.
Всё рассказанное тут и много-много чего ещё накрыло меня в процесе просмотра “Лета”. Не отпускает и сейчас.
Вопросов к Серебренникову у меня нет. Сняв замечательное кино, он по прежнему для меня чужд своей политической позицией. Нет, я понимаю и принимаю тот факт, что люди в принципе не равны, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Просто это как-то надо артикулировать остальным. И если остальные согласятся, то и я не стану возражать. Впрочем, у Серебренникова всё будет хорошо, уверен. Всяко, спасибо ему за “Лето”. Стану ещё пересматривать.
