История (переросшая в эпопею) Дианы Шурыгиной, история, которой очень подходит поговорка “Все божья роса”, – это наш общий гомерический провал.Но про провал я скажу, и скажу много слов, ниже, а пока – про манеры и лексику.
Даже больше про лексику.
То, как у А.Н. Малахова формулируют мысли, – чтобы ТАК формулировать, поверьте филологу, надо обладать особенным талантом в области риторики.
Знаю, что АНМ не будет возражать против того, что я наблюл давным-давно, но говорю об этом только сейчас, после дивного в кавычках дивертисмента в полуистеричном исполнении дотоле уважаемой мной Ольги Львовны Свибловой.
У многих людей, подобных ей, как писал Станислав Ежи Лец (который, при всем остроумии, на малаховском шоу был бы не жилец,), “интересный дефект общения – они не понимают иронии”.
Тут важно понимать вот что: приведенный постулат суть продолжение мысли: “Там, где все портит избыточная патетика, все может спасти ирония”.
Иногда в союзе с сарказмом.
Я хочу, чтобы вы все это прочитали и усвоили.
Один очень умный человек сказал, что все многообразие драматических коллизий основано на 36 повторяющихся сюжетах: мольба, спасение, внезапное несчастье, месть, безумие, честолюбие, далее по списку.
А вы думали, что такое Лев Толстой, а вы полагали, что есть весь Шекспир? А Томас Манн? А Диккенс?
(Прошу прощения у бывших, настоящих и будущих вурдалаков из Дома-666, что щеголяю напрочь неведомыми им фамилиями, про которые ни в “Жизни”, ни в “Татлере” не встретишь ни строчки).
Все эти почтенные господа оставили мне, Малахову, вам великую литературу, а великая литература есть набор типических конфликтов.
Вот именно эти конфликты вы и наблюдаете либо ежедень, либо изолированно в “Пусть говорят”.
Ведь, по гамбургскому счету, Свиблова Ольга, Рустэм Солнцев, я и Диана Шурыгина – это одно: сплошное честолюбие да мольба пополам с безумием.
Характеристики нравственных физиономий – одинаковая. Сложно пишу, да? Как про пассионарную теорию этногенеза, да?
Если проще, на такие шоу ходят, потому что “хочут свою вченость показать”; там все меньше и реже появляются такие сентиментальные уродцы, как я.
Во время съемок программы про пресловутую Шурыгину с площадки убежала славная девушка Наташа, совершенно деморализованная происходившим, и я чувствую перед ней вину, и я готов попросить у нее прощения (Наташа тоже жертва насилия, а теперь еще и жертва балагана), хотя, казалось бы, я-то в чем виноват? Мне даже микрофон не выдали, но к черту блохоискательство, “всегда можно найти повод быть несчастливым”.
Я хожу к Малахову, чтобы сверить свои часы с его часами, чтобы узнать, насколько стерилен мир, насколько он мертв, насколько безжизненны селебрити, говорящие газетными заголовками, но уже считающие себя виртуозами в заплевывании оппонентов.
Знаменитостей парализует страх забвения, все остальные хотят стать знаменитостями. Слава и успех не тождественны счастью; но как об этом скажешь, как это внушишь девочке, когда у тебя один микрофон на троих, а сама она смотрит на свое изображение на плазме с нескрываемым удовольствием, а когда ее костерят, моментально меняет регистр:
“Губя печально дни младые,
Приметно вяну я, родные!”.
Я и сам был таким долгое время, посему знаю, что и о чем говорю: для подавляющего большинства участников малаховского шоу участие в нем – возможность показать всему миру высочайший класс неостановимого самолюбования.
Публицист Валерий Зеленогорский, один из самых остроумных пишущих малых, сетует, что в телевизоре одна “концентрированная падаль”, виной чему – “отрицательная селекция”.
Так и есть, но тупицы вселенские – это ладно, им хватает своей смердящей реальности, они воплощают безжизненную штампованно-канцелярскую виртуозность.
Хуже другие. О которых я спросил Малахова, напомнив ему о редакторской колонке в “Стархите”. Людишки, о которых писал в своем журнале культовый А.Н. Малахов и которые хотят попользовать Шурыгину, покуда о ней судачит жадная до грязи страна, – эти люди много хуже тех, кто участвовал в ульяновской оргии.
Людоедство и ток-шоу – понятия, находящиеся при всем различии смыслов в глубинном родстве.
Намекал товарищу (своему) Малахову, говорю начистоту вам: и Шурыгину, и китайца в зале, и экспертов-брешущих бобиков, и блогеров, и какого-нибудь Артемия Лебедева, и Ольгу Свиблову, беспричинно обрушившуюся на меня, и Бородину, обидевшуюся на меня, – всех спасает лишь одна простая деталь – зашкаливающий уровень бесстыдства.
Малахов же умеет, как я (только мы вдвоем и умеем) перевести эпический масштаб в интимное измерение, и я еще раз прошу прощения у девушки Наташи, сбежавшей из зала; я не знал про ее боль, про нее не судачит страна, но пусть она знает, что мне тоже больно, я просто научился боль скрывать.
