В новом романе писателя Елены Котовой «Период полураспада» много страниц отведено Москве. И в предыдущих ее книгах нашему городу , кипучей столичной жизни и людям из самых разных слоев тоже нашлось немало места. Мы не могли пропустить возможность знакомства с автором, у которого московская тема стала органической частью творчества.
Роман без вранья
- Вы любите Москву?
- Это больше, чем любовь. Я здесь родилась и выросла.
- В разных ваших романах Москва предстает в разном свете: космополитичной и загульной в «Легко!», фантасмагорично воландовской в «Акционерном обществе женщин», роматично-прозаичной в «Периоде полураспада»… Какая Москва вам больше по душе?
- Москва – многоликий город, как и сравнимые с нею другие мегаполисы: Париж, Лондон, Нью-Йорк… И эта многоликость часть ее обаяния. Но сегодня однозначно могу сказать – мне особенно дорога и близка та сторона Москвы, которая воссоздана в «Периоде полураспада». Это моя личная Москва, потому что это очень личный роман: обо мне, моих предках и родителях, моем сыне и даже немножко об американском внуке Сашке, о местах, где мы бывали, гуляли, влюблялись, переживали и радости, и горести… И как показали мои встречи с читателями и их письма, вот эти узнаваемые житейские ситуации, узнаваемые места вызывают у читателей ощущение, что этот роман о них.
- Рискну предположить, что среди самых дорогих московских мест вы назовете «Дом со львами» на Малой Молчановке…
- Пожалуй. Этот дом с зеркальным когда-то вестибюлем особенный для меня. В нем я родилась! В нем герои романа «Период полураспада» жили в хороводе коммунальных страстей рядом с такими колоритными, при этом реальными персонажами. Среди них и сосед Трищенко, который колотил в жестяной таз, когда мои бабушки начинали музицировать, и композитор Арам Хачатурян, в ту пору всего лишь талантливый студент-исполнитель, вечно голодный, как и все остальные, и академик живописи Александр Моравов, до революции хозяин квартиры, а после – обитатель коммуналки. Это же целый мир, со своими полюсами, конфликтами. Но наружу он был обращен своими крепкими дореволюционными стенами и был той крепостью, которая многие десятилетия хранила семью от внешних потрясений.
- Как ваши родные и близкие отнеслись к тому, что стали героями художественного произведения под собственными именами? Вы спрашивали у них одобрения или разрешения?
- Разрешения я ни у кого не спрашивала, принципиально. Я автор и имею право на собственную интерпетацию событий, на собственную правду. Роман зародился из рассказов, которые я слышала в детстве от бабушки, позже от мамы. Сейчас в живых из прежних поколений осталась одна тетя Ира, сестра мамы. Она рассказала мне многое, когда я уже собралась писать роман и поняла, что много еще не знаю. Я не могла допустить, чтобы яркий, порой трагичный, порой полный забытых сегодня радостей жизненный путь, о котором мне известно из первых уст, потерялся. Конечно, идя на эту правду, мне было страшновато. Ведь героев можно любить, но нельзя идеализировать. Поэтому и тетка, и двоюродная сестра, и сын в романе, — не говоря уже о муже, — отнюдь не лишены недостатков, слабостей, темных сторон. Но реакция родных – и тети Иры, если говорить о старшем поколении,- и мужа, и кузины Татьяны, и сына, которому в романе отведено немало страниц, была крайне доброжелательная. Единственное, в чем упрекнули меня, это в излишней беспощадности в романе к себе самой. Вот это было для меня неожиданностью.
- А это так?
- Мне хотелось написать честную книгу, «роман без вранья», если воспользоваться выражением писателя Анатолия Мариенгофа… И поскольку одна из героинь я сама, то в отношении этого персонажа главное – не допустить самолюбования, пусть лучше удивляются беспощадному к себе отношении. Но это такая ерунда: лучше характер, хуже характер. Это не главное. Книга потому и удалась, что реальные люди перевоплотились в художественных героев. Поэтому роман и зажил собственной литературной жизнью. А у моих близких хватило вкуса оценить это.
- Вернемся к дому со львами. Это тот дом, который показан в фильме «Офицеры»?
- Именно! В фильме этот дом и этих львов секунды три показывают. Муж под этим предлогом любит смотреть эту картину.
- А что теперь с этим домом?
- Ага, вижу, что вы не читали роман, а только пролистали… До революции был доходный дом. При жизни моих бабушек и родителей, и при моем младенчестве – острохарактерная, типичная советская коммуналка. Сейчас – дорогой элитный особняк. Знаковое место в Москве.
- Да, каюсь, с гораздо большим вниманием прочитал страницы, где рассказывается о вашей работе в Моссовете и потом в московском правительстве. Вы довольно драматично пишете о том, как вас снимали с поста председателя Москомимущества. Обиды на Лужкова не осталось?
- Абсолютно нет. Я сама понимала, что не справляюсь, была слишком молода и неопытна. Конечно, переживала я страшно, считала позором. Теперь это смешно вспоминать. А сам Лужков? Он крайне сильный и, как всякий сильный человек, очень сложный. Он прагматик и политик. Как-то на встрече читатели возмутились: как это он у вас в романе такой положительный, он же разворовал Москву. А Лужков там ни положительный, ни отрицательный. Он показан в романе в дни путча 1991 года. Я как участник этих событий утверждаю: роль Юрия Михайловича в победе над путчистами была великой. Это еще одно проявление его силы и прагматизма. Он спас Москву, он защищал Ельцина не по идеологическим соображениям, ему на идеологию начхать. Но он прекрасно понимал, что существует альтернативы рыночной экономике. А то, что он разошелся в конце 1990-х. в Ельциным тоже объяснимо. Он хотел лидерства в стране для себя, а Борис Николаевич тогда уже было достаточно трагикомичен, к сожалению.
Заговор на пустом месте
- Применительно к этому периоду повествования вы с признательностью отзываетесь о владельце АФК «Система» Владимире Евтушенкове. Вы до сих пор на дружеской ноге?
- Я, знаете ли, не Хлестаков и определение «на дружеской ноге» к нашим отношениям с Владимиром Петровичем совершенно не подходит. Да, мы можно сказать, дружили, когда работали вместе. Когда тот период закончился, он не забыл меня, не вычеркнул из списка людей, для которых он открыт. Это не столько моя заслуга, сколько показатель его личностного калибра, его ума и широты души. Прежде всего в этом его уникальность, это отличает его даже среди других умных, сильных и успешных. И сейчас я знаю, что мы можем не общаться год, но если мне нужен будет его совет, я могу снять трубку, а он – откликнется. Что может быть ценнее?
- А с другими «великими мира того», упомянутыми в романе – Ходорковским, Гусинским, Геращенко, Шохиным поддерживаете отношения?
- Повторюсь: я со школьных лет помню гоголевского «Ревизора» и близости моих отношений с названными вами персонами в романе, как и в жизни, не преувеличиваю. В одних обстоятельствах наши пути пересекались, в других – расходились. Навсегда ли? Скорее да, чем нет, но кто может сказать наверняка. Это яркие люди, воспоминания о них столь же яркие и, по большей части, теплые. У них обо мне, думаю, тоже.
- И как вы думаете, это естественная утрата связей или сказались ваши злоключения в ЕБРР, вылившиеся в уголовное преследование в Англии и России?
- Это естественное течение времени. Уголовное преследование тут не при чем.
- В романе вы до этого периода вашей жизни не дошли и потому эта глава вашей жизни особенно интересна. В чем же было дело, глава закончена или нет?
- В России закончена. Не так, как хотелось бы, но вполне естественным для нашей страны образом. Точнее, — убеждена,– единственно возможным. Меня осудили за странное «преступление» — приготовление к получению подкупа, — после почти четырех лет ленивого и медленно ползшего вперед расследования. В 2005-2010 годах я была членов Совета директоров в международной финансовой организации – Европейском банке реконструкции и развития. Член Совета директоров не может ничего обещать клиентам, он – политик, а не кредитный офицер и не член кредитного комитета. Как правило, он даже не сталкивается с клиентами, разве что кто-то из клиентов по каким-то причинам попросит у дирекции совета, консультации, подсказки, как лучше позиционировать проект, что делать, а чего лучше не делать. Один из клиентов банка, которого я видела раз в жизни, хотел получить именно такой совет. Ему было прямо сказано, что пытаться одной рукой получить кредит и в то же время другой рукой продавать компанию – это смешно, это даже обсуждать невозможно. Этот простой совет клиенту не понравился. Не понравилось ему и то, что я отвергла его предложение денег. А мне не понравился человек, который ставил вопрос таким образом. Я поделилась сомнениями о проекте – и о человеке – в Банке. Менеджеры банка, которые уже вложили в проект свой труд, от этой информации в восторг не пришли. Пошли звонить клиенту, интересоваться его мнением, почему российский директор отзывается о проекте без воодушевления. Нетрудно предположить, что ответил клиент. Тут банк воодушевился и уговорил клиента написать на меня донос. Вот на этом и было построено все обвинение.
В жизни много абсурда. Оправдательного приговора после трех с половиной лет следствия и десятков миллионов потраченных бюджетных денег, ждать было трудно. Судья вынес приговор с символическим наказанием за несовершенное преступление, и его в части наказания отменил Мосгорсуд по амнистии. Три с половиной года грязи, но это можно пережить и нужно просто забыть. И жить дальше. Писать романы, делать проекты и по возможности радоваться жизни.
- Звучит не вполне убедительно. Ведь дело против вас было возбуждено не только в России, но и в Великобритании. Что, весь мир сговорился против вас?
- Нет. Я просто оказалась удобной мишенью. И «дело» против меня было возбуждено не в Москве, и не в Лондоне, а в ЕБРР. По причинам, которые сегодня понять не трудно. Вы не будете спорить, думаю, что сегодняшнее отношение Запада к России формировалось уже несколько лет. В ЕБРР этот процесс начался во время кризиса 2008-2009 года. Денег всегда не хватает, в странах ЕС – кризис, в странах-кандидатах на членство в ЕС полно проблем. А Россия за годы благополучия начала нулевых – главный клиент Банка. В Россию направлялось в 2007-2008 годах почти 40% его финансирования. Этот тренд перестал быть актуальным и для европейцев, и для Штатов. Россия с сокращением своей доли в кредитном портфеле смириться не могла. Уже конфликт для ее представителя в этом учреждении. Но главное – Россия выдвинула меня кандидатом в вице-президенты Банка. Крайне конфликтная ситуация. И допускать российского представителя к этой должности не хочется, и отказать России – одному из крупнейших акционеров и крупнейшему клиенту — это по меньше мере политическая неловкость. Значит надо представить дело таким образом, что плох сам человек. Именно поэтому Банк так и воодушевился, именно поэтому и убедил клиента из России настрочить на меня донос.
- То есть все дело, как обычно, в заговоре спецслужб?
- Как бы невероятно это ни звучало, но дело именно в этом. Мои неприятности начались сразу после того, как меня пригласили на собеседование в Госдеп США – якобы для того, чтобы оценить мою кандидатуру на пост вице-президента. И оценили – негласной командой – русские у руля распределения кредитов не нужны. Тем более такие, которые не хотят знать свое место и пытаются что-то энергично отвоевывать для своей страны. Немецкого президента Банка моя кандидатура тоже устраивала мало, по тем же причинам. Получив кивок из-за океана и молчаливое одобрение из Брюсселя он завертел тщательно спланированную провокацию. Приведу лишь два доказательства того, что это был политический заказ. Во-первых, для разбирательства кляузы русского клиента – рядового, в сущности случая, согласитесь, — ЕБРР не поленился привезти из-за океана, из Вашингтона, маститого, мирового калибра следователя. Бывшего начальника криминально-следственного отдела Минюста США, ФБР-овца. В Лондоне, кишащем юристами, подходящего человека не нашлось. ФБР-овец не поленился заняться рутинной внутрикорпоративной разборкой. Банк не пожалел миллионных гонораров. А второе, это уже поведение Банка в ходе следствия и суда. Когда следователь захотел допросить десяток руководителей Банка в качестве свидетелей, Банк не только разрешил, но и все сам быстренько организовал. Когда я и мой адвокат потребовали их допроса в суде, а судья направил в ЕБРР два запроса о явке тех же свидетелей, но Банк ответил отказом. Думаю, что если бы ЕБРР хотел лишь справедливости, то нашел был политическую волю прислать на суд своих свидетелей, которых он с радостью позволил допросить обвинению, но не дал возможности задать им вопросы мне, глядя им в глаза. А в итоге что? Доля России в кредитном портфеле Банка снизилась с 40% до почти 18%.
- И все же – почему уголовное дело возникло и в Великобритании, и в России?
- В Великобритании потому, что Банк слил в нарушение всех правил конфиденциальный доклад ФБР-овца в полицию Лондона. Собственно, для этого ФБР-овец и был нужен. А в России, потому что я русская! У наших же властей в голове всегда одноходовка. Англичане подозревают нашего, российского представителя в коррупции, значит, мы сами обязаны его примерно наказать. Не защитить человека, которому ставили задачу отвоевывать для страны кредиты, а именно наказать. Чтобы англичанам утереть нос. В этом же, думаю, вы ничего удивительного не находите?
- Да уж, в этом удивительного точно нет, к сожалению. А каков статус вашего дела в Великобритании теперь?
- Есть международная норма: за одни и теже деяния человека нельзя не только наказывать дважды, но даже и преследовать в двух странах. Но этой норме противоречит изначальная установка Лондона на разоблачение «русской коррупции» в крупнейшей цитадели европейских финансов, и все таже логика ведомственной бюрократической правоохранительной машины. Три года в Лондоне шло «расследование». Я беру это слово в кавычки, потому что оно там не шло, там нет ни меня, ни свидетелей. Даже в ЕБРР лондонские следователи не обратились, там международные процедуры, сплошная головная боль. Поэтому там дело как лежало и тлело, так и сейчас тлеет. У меня хорошие шансы, что мой адвокат сумеет его в ближайшие месяцы закрыть. Именно на основании международной нормы о недопустимости двойного преследования. Но когда дело густо замешано на политике, да еще и в нынешней международной обстановке, — уверенной быть ни в чем нельзя. Можно лишь делать то, что должно и надеяться на лучшее. Испытания ведь посылаются каждому. Значит, я должна иметь силы пройти через те, что судьба послала мне.
- Как на вашей жизни сказывается это тлеющее преследование в Лондоне? Это имеет для вас реальные негативные последствия?
- Конечно, и весьма тяжкие. Я ее могу въехать ни в одну страну мира без риска быть арестованной, потому что, скорее всего, британцы заявили меня в Интерпол. Значит, я не могу полноценно заниматься писательской карьерой: ездить на книжные ярмарки, развивать связи с зарубежными издателями. По переписке это делать невозможно. Наконец, мой сын и его семья живут в Нью-Йорке. Я работала в Штатах в середине 90-х, сын окончил там школу, колледж. Это страшно, быть оторванной от самого главного человека, собственного сына. Это страшно, что могу общаться с ним лишь во время его редких приездов сюда, а в остальное время – по скайпу и телефону. Это страшно, что я не вижу, не чувствую, как растет мой внук, что он не успевает меня полюбить за две недели визита в Москву. Это тяжело, что я чувствую, что начинаю забывать английский и немецкий. На фоне сегодняшних российских проблем эти тяготы могут показаться ерундой. Но это далеко не ерунда. Это несправедливое, крайне жестокое ограничение твоей свободы, которое сводит, порой, с ума.
- Как я понимаю, писать вы стали, когда из-за этой истории с ЕБРР для вас закрылись двери в финансовый истеблишмент, другими словами – стали «писателем поневоле»?
- Некоторое упрощение. Первый роман я написала в Лондоне, причем на английском, еще в 2006 году. Потому что появилась потребность. Когда очутилась в Москве под следствием, эта потребность позволила мне создать мир за пределами пространства, в котором были допросы, обыски и травля всеми мировыми СМИ. После второго романа поняла, что просто пришло время писать. Мне есть, что рассказать, а читателям это созвучно. Долго не считала себя писателем, считала подмастерьем. Только сейчас ощущаю, что появляется мастерство, что я могу играть образами, приемами, языком. Теперь уже не смогу отказаться от этого никогда. Но, собственно, так у меня было не только с прозой. Я всегда начинаю делать что-то, потому что мне просто это интересно. Так же, в Лондоне, я из интереса решила выучить немецкий, и выучила. Свободно общаюсь на любые темы, вплоть до юридических и медицинских. В середине девяностых из интереса занялась архитектурой и дизайном. Окончила курсы, перестроила тогдашнее жилье. Потом второе, третье. В Лондоне продолжила обучение. Когда оказалась в Москве, поняла, что это ремесло только и может меня прокормить. Не финансовый истеблишмент, двери куда были закрыты, и не писательство, которое не кормит. Сделала – уже для рынка, — один проект, потом второй. Радовалась, что интерьеры становятся чище, профессиональнее с каждым разом, что появляется смелость искать сложные решения и не ошибаться. То же, что и с литературой. Делать то, что доставляет радость и постоянно ставить себе все более высокие планки. Так, наверное. А мои дизайнерские проекты – также как и мои книги, рассказы и колонки в журналах, — можно найти на моем веб-сайте.
Каторжный труд и семейное счастье
- Писать художественную прозу – это трудно? Откуда приходит вдохновение?
- Это не просто трудно, это почти каторга. Что такое вдохновение, я вообще не знаю. Я знаю, что такое мучительный поиск замысла, который где-то рядом, ты его чувствуешь, но в слова и сюжет он еще не облекся. Я знаю, что такое, когда кладешь его на бумагу. То идет легко, то – полный ступор. Кажется, что замысел негодный, но он уже так выстрадан, что отказываться от него жаль. И тут рецепт один. Как в танце. Споткнулся, не знаешь следующего па, потерял ритм, все равно надо танцевать дальше. Надо писать и знать, что рано или поздно сложится. Писать, как бы ни было тяжело, какие бы корявые строчки не ложились на бумагу. В какой-то момент все оживет. С третьего или с пятого раза – не важно. Но вот этот момент, когда ты утрачиваешь ощущения реальности, когда переселяешься в мир героев, когда они ходят вокруг тебя по комнате… Когда ты еще не знаешь, что должен в следующей реплике сказать твой персонаж, но пальцы выстукивают на компе его реплику, ту самую, заветную… Вот тут понимаешь, для чего тебе нужна была эта каторга. Не могу не процитировать писателя Александра Кабакова, которого ценю невероятно. «Литература – это особая форма безумия».
- Возвращаясь к главной теме нашего разговора, успеху вашего последнего романа «Период полураспада», все же почему в нем действуют реальные , причем хорошо известные люди. Почему вы не сочли более правильным хотя бы не называть их по имени. Это же художественный роман, а не документалистика, не мемуары.
- За вымышленными именами легче спрятаться, можно не заметить, что начинаешь кривить душой, наделять героев выдуманными качествами. А когда помнишь, что любой из моих героев имеет право призвать меня к ответу за сказанное, ну, это совершенно иная планка ответственности перед собой. А значит, и перед читателем.
- Острый момент повествования связан с вашими отношениями с сыном. С одной стороны, вы прошли периоды почти что вражды, правильно? Вы не могли принять, что сын пошел совершенно иным путем, чем тот на который надеялись… С другой – из текста видно, что он теперь занимает в вашей жизни огромное место, возможно, самый близкий вам человек? Как вы можете это прокомментировать? Вообще, почему вы решили поделиться столь личным конфликтом?
- Мы с сыном действительно прошли период не просто полного отсутствия понимания друг друга, взаимной душевной глухоты. Это был период именно вражды, ни чем иным, как адом. Думаю, что лет пять в старших классах американской школы он меня просто ненавидел. И для этого были причины – и я, и его бабушка, обе дамы достаточно авторитарные пихали его в ту жизнь, которая нам казалась правильной и необходимой, да еще в чужой стране, в Америке, где ему еще надо было освоиться. А он не хотел быть осчастливленным насильно. И сил жизненных для преодоления той планки, которую ему ставили, у него было меньше. Понятно, что он страдал. За его агрессией стояла боль потерянных ориентиров. А я этого не понимала. Вернее понимала, но не руководствовалась этим пониманием. Считала, что надо делать то, что «для него лучше», ломать его, во что бы то ни стало заставить увидеть мир моими глазами.
Осознание, что нельзя делать из сына улучшенную копию себя, нельзя вручать ему жизнь, которую ты для него приготовила, приходило долго. Я очнулась от этих попыток, которые приносили и мне, и ему лишь боль, когда он в отместку – так мне тогда казалось – заявил, что, не сообщив мне, уже полгода как бросил университет, и что собирается жениться на девушке, которую я не считала подходящей женой для него. Это было шоком, но это было и спасением. На уровне инстинкта матери, самки, теряющей детеныша, пришло понимание, что если я не приму выбор сына, то могу просто его потерять. Я его внутренне не приняла, но смирилась. Сын оценил и с этого началось долгое и непростое примирение. Сначала просто на уровне того, что неизбежное надо уметь принимать. Потом на уровне уважения к мужеству сына, сумевшего решить, что ему нужно для жизни, пусть и вопреки мне. Потом пришло понимание, что это выбор он сделал правильно, раз он счастлив. Что счастливым он сделал себя сам, и та женщина, которая мне и до сих пор не понятна. Что это его счастье, их счастье, а значит и мое. Потом, я поняла, что во многом я сама виновата перед сыном. И, наконец, ощутила благодарность к нему за то, что он простил мне мою вину. Теперь мы просто очень любим друг друга. Я знаю, что я счастливая мать, я рада тому, что сын занимает в моей жизни главное место. Тому, что и я для него значу очень многое. Большее, чем то, на что я сама могла рассчитывать.
- Как он отнесся к книге?
- Он сказал: « Мам, мне очень понравилось. Это сильная книга. Это правда. Эту книгу прочтет и мой сын, которому я бы никогда не сумел так хорошо объяснить и нашу семью, и нашу Родину» Мы же все равно русские, где бы мы ни жили.
- С какой книги вы советуете начать тем, кто не успел познакомиться с вашим творчеством?
- Не знаю. Все четыре романа очень разные и про разное. Муж, например, любит «Акционерное общество женщин», считая, что это поразительный сплав ироничной, доходящей до скабрезности оболочки, и философско-интеллектуальной основы. Ему нравится набор отсылок к классике, к Библии, ему нравятся тщательно отобранные эпиграфы к каждой главе. А я считаю это не очень удачной книгой. Кто заинтересовался моей криминальной историей – читайте триллер «Третье яблоко Ньютона». Там , как говорил шолоховский Щукарь, все «до тонкостев» прописано. Тем, кто хочет полюбоваться на «уходящую натуру»: свободных, независимых, образованных и богатых космополитов – читайте «Легко!». Для меня же пока гордостью является «Период полураспада». Пока!
- Вы собираетесь порадовать своих поклонников чем-то новеньким в ближайшее время?
- А как же! Писатель – это же почти такой же «раб на галерах», как президент. В конце марта должна выйти новая повесть «Окно наизнанку» по мотивам моего месячного пребывания в психлечебнице Кащенко, куда засунули меня русские следаки в 2013 году. Почему они это сделали, и что там со мной происходило – теперь уже нет смысла рассказывать, очень скоро это можно будет прочесть. Помимо повести в этой книге будут еще и восемь рассказов. Написанных именно в той же больнице Кащенко. Как видите, московской теме я по-прежнему верна.
Беседовал Александр НАБОКОВ,
главный редактор «Книжного обозрения».
