С самоидентификацией у меня все плохо. Я говорю на русском и на иврите. Пишу книги, правда, на русском. На иврите пробовал, даже написал несколько штучек, но трепать потертые струны лиры у меня явно получается лучше на русском.
Я родился в сосново-березовом крае, в маленьком городке на самом краю России. Невозможно не любить этот край, потому что там все идеально. Реки, озера, тенистые леса, мягкие и снежные зимы, теплое и ласковое лето. Там бабушка, там запах черемухи и детство. Разве есть в этом что-то, что можно не любить?
Но уже тогда мне то и дело намекали.
- Не понимаю, зачем вам надо было Христа распинать?- спросил меня мальчик Сережа Плющенко.
- Я никого не распинал – пожал плечами я.
- Распинал, распинал – высунул язык Сережа Плющенко и отказался играть со мной.
- Небось колбасу черной икрой намазываете?- спросил меня пьяный сосед дядя Коля.
- Ничего мы не намазываем – пожал плечами я.
- Намазываете, намазываете – сказал дядя Коля и отрыгнув, громко икнул.
- Вот скажи мне, зачем же вы страну нашу продали? Вы же сами тут живете! – возмущалась Галина Тимофеевна, мама девочки Наташи, когда та пригласила меня на чай.
- Не продавал я ничего, Галина Тимофеевна.
- Продавал, продавал. Потому, Натах, замуж за этого еврейчика иди, с ним не пропадешь- отвечала Галина Тимофеевна и подкладывала мне в блюдце кусок пирога с вишней.
- Хороший ты, парень, Саня, хоть и еврей- хлопал меня по плечу однокурсник Толик Чугунов.
- Хоть и еврей?- иронично переспрашивал я.
- Хоть и еврей, хоть и еврей- утвердительно кивал Толик Чугунов и подливал в мой стакан недорогой портвейн.
- И как ты такой вот в нашу часть попал? У нас же секретка! – гнусавил хриплым голосом подполковник Рагозин.
- Не знаю, товарищ подполковник. А у вас точно секретка?
- Секретка, секретка – хрипел подполковник Разгозин и постукивал шариковой ручкой по столешнице стола.
- Вы чего тут?!!! Водку пьете??! – орал комендант общежития Котлов.
- Выпуск отмечаем. Мы совершеннолетние, нельзя что ли?
- Нельзя!! А таким, как ты вообще нельзя!!! – топал ногами комендант общежития Котлов, и лицо его наливалась кровью.
- Тебе хорошо, ты если что свалишь в свой Израиль, а нам тут страну на ноги ставить. Тебе-то что, Россия тебе не родная- упрекал меня коллега Петя Алешин, затягиваясь сигаретой в курилке.
- Почему это не родная?- удивлялся я.
- Не родная потому, что Не родная – отвечал Петя Алешин и бычковал окурок в пепельнице.
Одним словом, намеки были неоднозначные, и я даже к ним привык. За откровенные намеки бил в морду, а не откровенные намеки били меня по щекам сами.
И все-таки было не возможным не любить этот край. Я тут родился. Родина и стихи вросли в меня, как береста в березу.
А потом был Израиль. Мне перестали намекать. Для меня это было шоком. Я мог спокойно рассуждать о чем угодно и думать об этой стране, как о своей.
Нет, и о России я думал и думаю, как о своей стране, но не вслух. Потому что как только я начинаю делать это громко, мне кто-то мягко, интеллигентно, очень деликатно намекает. Сами понимаете на что. Сами понимаете почему.
Но я уже говорил о том, что я привык? И потом, кто вам ещё напишет про русские березы и сосновый край так, как обычный еврей из волжского города? Пока вы меня слушаете, у меня иммунитет к любым намекам. Чтоб вы мне были здоровы.
