У кого-то в комментах промелькнуло имя Владимира Яковлевича Лакшина!
Не Путина, не Навального – Лакшина!
Так приятно!
…С Лакшиным свел на несколько недель обеденный стол в переделкинском Доме творчества.
О разнообразии и качестве литфондовского питания драматург Михаил Рощин как-то громогласно извещал кого-то по телефону в холле старого корпуса:
– Схожу быстренько пожую какого-нибудь говна!..
Живой классик был явно несправедлив – говном писателей там не кормили, хотя многие из них использовали время в Доме творчества исключительно для производства говна литературного , которое потом массовыми тиражами скармливали вечно голодному советскому читателю – самому читающему читателю в мире.
Но я о Лакшине. О Владимире Яковлевиче.
Он всегда был подчеркнуто вежлив, суховат, ходил, опираясь на трость и всячески выказывал неудовольствие официантке Тане, периодически грозя высказать это неудовольствие директору Дома творчества, что могло быть для Тани чревато.
Таня была единственной молодой и красивой официанткой среди благообразных накрахмаленных коллег по профессии, относившихся к писателям очень душевно и по-семейному.
На всех престарелых классиков Тане было абсолютно наплевать – она терпимо относилась только ко мне, потому что лет мне было едва за тридцать и у меня в номере очень хорошо шел коньяк.
К тому же у меня при желании запросто можно было остаться на ночь, а желание это у Тани частенько имело место быть.
Однако я все-таки о Лакшине. О Владимире Яковлевиче.
Все время порывался поприставать к нему с вопросами о знаменитом «Новом мире» Твардовского и всякий раз от смущения прикусывал язык.
Довольствовался редкими случаями, когда Владимир Яковлевич сам начинал рассказывать об этом периоде своей жизни.
Таких случаев было всего ничего.
Каждый из рассказов запомнил на всю жизнь.
По причине всепобеждающей лени не записал их до сих пор.
Так вот, придурок, и запомнил Лакшина раздражительно наблюдающим, как официантка Таня, не глядя, мечет в его сторону тарелки со шницелями и сырниками, и как такие же тарелки она аккуратненько ставит передо мной, ненароком прижимаясь восхитительным бедром.
Владимиру Яковлевичу в такие моменты, наверное, очень хотелось огреть меня по башке своей тростью!
И он был бы сто раз прав!
