Мой Говорухин

Рубрики: [Фейсбук]  

Он не был античным богом – не воплощал собой олимпийское совершенство и, как выяснилось, увы, не обладал и бессмертием. Но был из породы безусловных, могучих титанов. Таких уже не делают. В моей фартовой на пересечения с замечательными людьми жизни занимал особое место. Многим ему обязан. Любил его, восхищался им, переживал, когда между нами случались недопонимания, а они случались.

Хорошо ли я его знал? Не уверен. Хотя за более чем тридцать лет знакомства со Станиславом Сергеевичем есть много чего вспомнить. Вот и попробую.
Поздней осенью 86 года в зале Массовки Мосфильма группой фильма “Здравствуй, мальчик Бананан!” проводилась “проба плёнки”. Аналогичное мероприятие у военных называется боевым слаживанием – группа посмотрела друг на друга, а художники “щупали” настроение, изобразительную фактуру грядущего полотна. В зал Массовки нагнали множество пёстро одетых людей, запустили фильмофонографом песенку одноимённую с рабочим названием фильма “АССА”. Тогда я впервые и разглядел Соловьёва, Лебешева, Таню Друбич, Серёжу Африку и Говорухина.

Кажется, я не ассоциировал Станислава Сергеевича с автором фильма “Место встречи…” – исполнитель главной роли, вроде сам режиссёр. Крупный, красиво лысеющий дядька с почти металлическим взглядом, цвета олова. Держался он несколько отсранённо, показалось, даже что свысока. Контрастировал с гурьбой рок-молодёжи, которых, к слову, я увидел тоже впервые. После встречи Нового 87-го года начали снимать в Ялте. На площадке мы с ним не общались – не моего уровня было общение с ним. Я административно вёл площадку, готовил объекты и общения более чем хватало. Долгое время не был уверен в том, что Говорухин знает меня по имени. На площадке, пересекаясь, здоровался – “Здрасьте, Станислав Сергеевич!”, в ответ слышал – “Угу”. И поди-разбери – со мной поздоровался или просто в мою сторону. Так и прошла ялтинская съёмочная зима.
Вернулись в Москву. Снимали сцену на ипподроме – в Крыму ипподрома не было. За день до этого случилась знаменитая съёмка в Зелёном театре. Да, та самая, со спичками и песенным требованием Цоя “Перемен!”. Я там отличился – разругался с Витей, чуть не до драки и, вдобавок, отвозя рапортичку в диспетческую студии, поделился эмоциями и расказом о произошедшем с девушкой-диспетчером. Та, утром также простодушно поделилась моими эмоциями с главным диспетчером студии, а тот, в свою очередь, сделал сообщение на утреннем директорском, дескать, Соловьёв организовал в Зелёном театре некий шабаш городского масштаба.
А уже на следующий день студия гудела от пересказов этого шабаша, скандал ширился и рос. Но я про это ничего не знал – у нас был выходной и я проводил его в том же Зелёном театре, утрясая с администрацией результаты разрушений. В день съёмок на ипподроме, отправил туда со студии группу, а сам приехал чуть позднее – пригонял операторскую “Чайку”. По дороге мне козыряли гаишники, это веселило и прибыл на площадку в самом распрекрасном расположении духа. Пробежался по хозяйству, поздоровался, с кем ещё не виделся, услышал говорухинкое “Угу”. И тут меня подзывают стоящие чуть в стороне от всех Соловьёв, Лебешев и директор картины Дудин. И надобно сообщеть, что все косяки администрации обычно вешали на меня и критике я подвергался систематически. У творцов даже развлечение было такое – поругать меня. Ор исходил от Соловьёва и был привычен. А тут все трое спокойно и рассудительно, без криков, вполголоса принялись мне выговаривать – “Ну какой же ты, Шумило, мудак. Кто тебя за язык тянул?” От справедливости критики, а главное от спокойного её изложения я психанул, и выдал, что-то типа – “Если так, если не цените, то я вообще с картины уйду!” и повернулся уходить. И в этот момент случилось совсем неожиданное – стоявший недалеко Говорухин вдруг обратился ко мне: “Юр, а где здесь можно коньяку выпить?”
То, что Станислав Сергеевич не дурак выпить неожиданность не было, а вот то, что он знает моё имя, было… Я принялся объяснять где находится буфет, но был прерван – “Пойдём, проводишь.” К нам присоединился Андрей Халявин – однокласник САСа и иполнитель роли “Бороды” и мы втроём пошли в буфет. “Три по пятьдесят коньяку” – коротко заказал там Говорухин. “Я не пью на работе, Станислав Сергеевич” – соврал ему я. “Так ты ж с картины собрался уходить… Пей!” – приказал он.
Выпили мы в общей сложности по сто пятьдесят и за время выпивания с Говорухиным произошла удивительная метаморфоза – куда-то девался оловянный взгляд, он хлопал меня по плечу и говорил просто и по-человечьи. “Ну куда тебе, дураку, идти, Юр? Не делай глупостей, они (творцы) тебя любят и каждый вечер после съёмок только и говорят – что ты за день отчебучил”. Я расплакался и мы разбежались – Говорухин играть Крымова, а я организовывать оцепление.
На картине я остался и получил таким образом ту самую жизнь, которую и живу. Говорухин же вновь напустил на себя свой особый взгляд и по-прежнему продолжил односложно угукать на мои приветсвия. Словно ничего и не было. Но именно тогда он впервые обозначился в моей жизни человеком если не самым основным, то сильно значимым, человеком которому обязан, человеком, для которого готов на многое. И однажды отомстил ему. Как смог.
Через пару недель после ипподрома отправились снова в Ялту снимать сцену заплыва Говорухина с Африкой. Кроме того надобно было переснять пару планов на фуникулёре – ну, тех которые после вошли в замечательный клип “АССЫ” – “Под небом голубым”. Отсняли канатную дорогу и спустились к морю, посмотреть не место, где на следующий день предполагалось снимать заплыв. Был конец мая, солнце жарило изо всех сил, но вода была градусов десять. Мне это не мешало залезть в море, о чём я опрометчиво и хвастливо сообщил Соловьёву. Походили по волнорезу, полюбовались на свинцовую воду и тут САСу пришла в голову мысль. Он отозвал меня в сторону и тихим зловещим шопотом велел лезть в воду и сделать вид, что она совсем не холодная. Ну, чтоб артистов в этом убедить для завтра. К тому времени я как раз засобирался получить наконец высшее профильное образование и поступить во ВГИК. Сдать математику было нереально и я приставал к САСу с просьбой подсобить административным ресурсом. Соловьёв же не отказывал, но изводил меня шуточками, типа: “А ты меня коррумпируй!” При этих словах он хитро щурился, склонял голову на бок и пальчиками демонстрировал – как он считает купюры. Когда поступило предложение залезть в холодную воду, я попробовал поторговаться – “ВГИК, Сергей Александрович!” В ответ снова пальчики, пребирающие дензнаки. Попрепирались таким образом, но в воду я таки залез.

Артист из меня никакой и Говорухин затею Соловьёва считал. Он отошёл от нас в сторону, потрогал воду и, видимо понял – что его ожидает на завтрашней съёмке. Наша толпа двинула к Морпорту, по гостиницам. Впереди шли Соловьёв, Лебешев и сопровождающие их лица. За ними, на нектором расстоянии одиноко шёл Говорухин, а ещё чуть дальше, в компании двух ребят из операторской группы, шёл я. В одних плавках, синий и щёлкая зубами от переохлаждения. Так и шли. Расстояние мпежду мной и Говорухиным было метров семь-восемь. Вижу, как Станислав Сергеевич поравнялся с группой каких-то ребят лет двадцати пяти и между ними случился короткий диалог. До меня долетели слова Говорухина сказанные повышенным тоном – “Ну ты, козёл!” Как позже выяснилось, СС, готовясь к завтрашнему купанию решил продышаться, это услышали парни и зачем-то заговорили с ним – “Мужик, чего так дышишь?”, на что Говорухин им закономерно ответил – “А какое ваше дело?” На это прозвучало совсем уж неприличное – “Да ладно тебе, лысый” И уж после слова “лысый” прозвучало слово “козёл”.
В те времена на кримминальном арго “козёл” приравнивалось к слову “пидор” и услышав от Говорухина такое обращение один из парней сдвинулся ему за спину и характерно присел на толчковую ногу. Я всё это наблюдал с указанной ранее дистанции и вполне себе понимал к чему идёт дело. Если бы не холодное купание, то я, тогдашний, мог бы и успеть доскочить до СС и предотвратить удар, но заиндевелость моя сковала и тело не слушалось. Удар последовал. Станислав Сергеевич чуть оклонился и получил по касательной. И тут уже подоспел я – за секунду до говорухинской ответки. Вдвоём мы настучали всем, до кого дотянулись. Парни кинулись наутёк, а я припустил за ударившим СС. Преследовал его аж до гостиницы “Южная”, рядом образовался бегущий Соловьёв, а за ним Говорухин. Оба на бегу мне советовали. Разное. Соловьёв, в момент когда я достал преследуемого с руки и уронил, потребовал, чтоб я добил его ногами, а СС – великодушно – “Да ладно, Юр, оставь его…”
В жизни до и после доставалось и мне от меня, но самые, наверное, праведные побои от меня случились именно тогда. В мае 97-го, в Ялте.
Мы никогда не обсуждали с Говорухиным случившийся эпизод, но наши с ним отношение перешли в более тёплые, что ли. “Угу” сменилось на “Привет, Юр.” Ну и тема физкультурности в них появилась и оставалась приоритетной многие годы. Иногда встречаясь в монтажном цеху он учил меня без спецприспособлений взбираться по проёмам – упираясь ногами и руками в стены. Боролись на руках. Даже уже в стенах Госдумы. Он всегда на руках клал меня. И вовсе не потому, что я ему поддавался. Могуч был.
А ещё помню, как привёз самую первую копию “АССЫ” в Одессу на говорухинский фестиваль “Одесская альтернатива”, впоследствии “Золотой Дюк”. Там ему было совсем не до меня, но довелось побывать у него дома. Припёрся я туда сопровождая Соловьёва после пьяной постпремьерной ночи. Самого его дома не было, принимала нас его волшебная жена Галя, Галина Борисовна. Дивный его пёс Антип, море красного вина, хлебосольная Галя… Такие вот маленькие кусочки жизни разъяснили его оловянный взгяд и отстранённость. Разъясняли ширмой, бронежилетом для общения с докучающим миром, способом держать дистанцию. Иногда он сдвигал ширму, сбрасывал броник и становился другим. Ну, как на ипподроме…
А после был период Госдумы. После “АССЫ” мы лет пять-шесть встречались изредка. Сначала на худсоветах соловьёвской студии “Круг”, куда меня пускали по причине моей там должности старшего редактора. В коридорах Мосфильма… Году в 95-м я принялся издавать журнал “Кинопроизводство”. Основная трудность, она же глупость, была эта деятельность в отсуствии финансирования. Делал всё сначала на свои деньги, а после, когда они иссякли, начал занимать. Со всеми вытекающими. Однажды заходит в редакцию мой друг и соратник Алик Липков, Алекандр Иосифович, и сообщает, что, оказывается, теперича культурой из Думы руководит Говорухин. “Ты ж с ним знаком? Давай сходим, может поможет с финансированием”. Записались на приём через секретариат, приходим с Липковым. Огромная приёмная, двери в кабинет, как в Рейхсканцелярии – бывший Госплан, как же. Всё подавляюще величественно. Ждём в приёмной. Секретарша говорит – заходите. На пороге огромного кабинета застываем. СС сидит за огромным столом с зелёным суконным покрытием, лампа… а за ним во всю стену карта СССР, на нас не смотрит – оловянный взгляд в никуда, пыхтит трубкой. Пауза невыносимая. Кашляем в дверях – он, ноль внимания. Наконец, я сдавленным голосом спрашиваю – “Это прачечная?” Ответил Станислав Сергеевич как положено. Вскорости я стал его помощником. Говорухин, как мог хотел помочь мне с финансированием журнала, но мне, тогдашнему, было сложно помочь. Сам не понимал – чего хочу, был непростительно глуп и амбициозен. Но ксивой помощника пользовался вовсю. Порой мог запросто подставить шефа. Но обошлось…
Сегодня сорок дней. В православной традиции именно сегодня душа новопреставленного завершает всё земное и перемещается в отведённое ей Богом местоположение – дожидаться Страшного Суда. Посмертное пребывание души Станислава Сергеевича, если таковое и существует – то тема не моего разумения. Не припомню и его прижизненной особой религиозности, возможно, что-то пропустил. Но на сороковину у нас принято поминать усопшего. Естественно, добром. Жанр доноса Богу – не наше всё. Да и сообщить Богу хулу невозможно за неимением. Но и поливать Станислава Сергеевича елеем из брандспойта тоже не гоже. Напишу о наших недопониманиях и разночтениях, про которые упоминал уже, и вина за которые, естественно, на мне одном. Тем более, что разное понимание жизни никогда не мешало искренне его уважать, любить и осознавать разницу – кто он и кто я.
На первых порах моего пребывания в его помощником по Думе обнаружилось принципиально разное с ним толкование текущего момента. Я, под влиянием тогдашней среды общения, был ярым либералом, в наивном толковании этого политического термина самого начала 90-х. Оглядка на сегодняшний день приводит к грустной констатации – человека можно убедить в чём угодно. Для обретения собственной точки зрения нужны критическое отношение к жизни и жизненный же опыт. У Говорухина тогда всё это было, а у меня не было. Его совести тогда было некомфортно видеть происходящее со страной, а у меня и совесть-то только-только начала образовываться в качестве внутреннего органа. Я славословил правительству реформаторов, а Говорухин на эти мои глупости раздражался. Заниматься моим политвоспитанием ему было некогда и он в основном сердился на мою политическую близорукость и малограмотность. Помимо политических глупостей, которыми меня несло, я ещё и давал другие разные раздражающие поводы. Так мне сложно было держать официальный формат. И до сих пор не всегда попадаю в форматы бытования чиновничества, а тогда помню его недоумение, когда прибыл его встречать на вокзал Курска в рваных шортах… Уговорил тогда шефа затеять переоборудование кинотеатра моего детства им. Щепкина в модный в ту пору мультиплекс и СС отправился договариваться по этому поводу с губернатором Руцким. К слову, договорился, и если бы не кризис 98-го, то кинофикация моего родного города была бы «более лучшей».
Были ещё разные поездки с Говорухиным. Поехали как-то в Кавминводы, на Ставрополье, его тогдашний избирательный округ. Снимать предвыборный фильм о регионе. Наверное, было это самым распрекрасным кусочком нашего с ним общения. Много шутили, пререкались по политическим позициям – мне грубовато доставалось за всех младореформаторов вместе взятых, а я норовил поддеть шефа разными бытовыми шутками юмора. Да, надо сказать, что Говорухину очень нравилось нравиться женщинам. Всем, всегда и везде. Он был безусловным альфа самцом, при этом, как я понял, непосредственно адюльтер вовсе не стоял задачей – просто нравилось нравиться. И получалось это у него, как ни у кого. Везде и всюду женщины в его присутствии прихорашивались, расцветали, садились поближе, говорили всякие ласковые слова. В той поездке, помню, заселились в какую-то крутую гостиницу, я поднялся на несколько минут в номер, а СС завис в лобби. Спускаюсь через несколько минут и вижу, как местные барышни, ну, которые невысокой социальной ответственности, начали кружить вокруг него, заговаривать и СС вполне приветливо с ними общался – как говорится, не чинясь, без тузовства. Отзываю его в сторонку и (тоже мне моралист), пытаюсь нравоучить шефа… Он мне на голубом глазу: «Да ты что, Юр, это ж мои избиратели…» Чувством юмора обладал отменным.
Ну и к перечисленному. Сказать, что у Станислава Сергеевича был очень непростой характер – ничего не сказать. Опять же, к слову, режиссёров с простым характером встречать не доводилось. Но характер у Говорухина был куда сложнее среднережиссёрского – в наборе присутствовала всякая политика. И одной из составляющих его политической принципиальности было человеческое упрямство. Во всём. Собственно, упрямство тоже профессиональная черта режиссёров, но у Говорухин был шире всего режиссёрского племени и у него упрямство умножалось кратно гражданской позицией.
Про упрямое его упорство вспомнилось: тоже режиссёр и тоже уже ушедший, одним из первых, с середины 80-х, оседлавший в Москве иномарки и привыкший, что даже при движении по встречке ему испуганно уступают остальные участники движения, рассказал как-то. «Еду от Зоопарка, мимо Белого дома на Кутузовский. Пробка у светофора перед выездом на мост. Ну, я по встречке. Все уступают, принимают вправо… Вижу, белая «семёрка» прямо в лоб мне летит. На таран. Притормозили капот перед капотом. Кто ты думаешь за рулём? Говорухин!» Режиссёры тогда встретились на улице – один на «мерседесе», другой на «жигулях». А до этого так же, лоб в лоб, встречались на худсоветах студии «Круг». Владелец иномарок исповедовал т.н. «элитаное» кино, и Говорухин для этой славной кагоры художников был как бы простоват – его специализацией было кино «зрительское», понятное всем и каждому и бередящее простые человечьи рецепторы души, далёкие от непонятных элитарных изысков. С этим своим художественным упрямством он и шёл по всей жизни. А последние его картины удивительным образом поженили в себе удивительную художественность, с безусловной зрительностью. Я про «Уикэнд» и «Конец прекрасной эпохи»
Уже читал у кого-то, что уход Станислава Сергеевича – уход эпохи. Да, могучий титан, античный герой. Таких больше не делают.
Мы не виделись с ним последние полтора года. Расстались на непонимании. По разному смотрели на журнал «Военный». Иначе и быть не могло. Мы с ним разные – он по возрасту годился мне в отцы и в этом, наверное, извечный конфликтный заряд присутствовал. Без него будет иначе. Память светла.


Карл Шуман


Оставьте комментарий



««« »»»