Не будем попусту терять время ради морализаторства на тему о причудах и превратностях судьбы. И без лишних слов все понятно: принцип качелей – то вознесет, то оземь шмякнет.
Стремительный взлет, а затем и безудержное падение Геннадия Янаева происходило на наших глазах. Правда, головокружительная карьера первого и последнего вице-президента Советского Союза была сколь крута, столь и непродолжительна. Поэтому многие, пожалуй, так и не успели толком рассмотреть, что же за человек Геннадий Иванович.
КОМСОМОЛ – НЕ ПРОСТО ВОЗРАСТ
– Как говорится, лучше позже, чем… Расскажите немного о себе – откуда вы, какого роду-племени?
– Родился я в печально знаменитом 37-м. Жила наша семья в Горьковской области. Мать работала по сельскому хозяйству, агрономом. Она фактически одна воспитывала троих детей. Это была железная женщина, жизненную закалку я получил именно от нее. Я очень тяжело переживал кончину матери, хотя она и умерла в преклонном возрасте…
Я закончил Горьковский сельхозинститут по специальности инженер-механик. Тогда была модной песня “Здесь, на далеком Алтае, голос мне слышится твой”, и я, исполненный комсомольской романтики, выбил себе направление в Алтайский край – с превеликим, кстати, трудом. Направление-то я себе выбил, только меня там никто не ждал. Помыкался я в одном колхозе, в другом и… вернулся в Горьковскую область. Долго не мог найти себе работу, пока не устроился начальником торфомелиоративного отряда, лазал по болотам, торф заготавливал. К 63-му году дослужился до начальника “Райсельхозтехники”. Потом меня совершенно неожиданно избирают вторым секретарем обкома комсомола. Вскоре я стал первым.
А в 68-м году на секретариате и Политбюро ЦК КПСС меня утверждают председателем Комитета молодежных организаций СССР. КМО всю жизнь занимался международными связями комсомола, и то, что назначили меня, было, на первый взгляд, весьма удивительно, если иметь в виду, что в ту пору Горький оставался городом закрытым, куда иностранцев ни под каким соусом не допускали. Словом, опыт общения с этой публикой у меня был практически нулевой. Думаю, это обстоятельство и сыграло решающую роль. Тогда в ЦК ВЛКСМ и КМО разгорелся скандал, связанный с какими-то взятками, воровством. Очевидно, потребовался новый человек – со стороны, незапятнанный. Вот меня, как комиссара в кожанке, и бросили на комитет.
Пришлось начинать с азов, приехал-то я из Горького лопух лопухом. Пахал, как негр, во все вникал, во все дырки лез. Ничего, потихоньку освоился, мир объездил, даже кандидатскую диссертацию написал.
– Поди, из загранкомандировок не вылезали?
– Пришлось помотаться, хотя к этим вояжам я всегда относился без восторга. В Москве чувствовал себя комфортнее.
– Долго вы просидели в КМО?
– Двенадцать лет. До 1980 года.
– Погодите, Геннадий Иванович, дайте соображу: это до какого же возраста вы, задрав штаны, бежали за комсомолом?
– Стыдно сказать, дорогой мой. Из ЦК ВЛКСМ я ушел, когда мне уже стукнуло 43 года. Я к тому моменту успел стать подпольным дедом, внуку исполнилось два года…
С некоторых пор я заметил, что в КМО под меня начали активно подкапываться. С одной стороны, мой возраст, а с другой – старательно двигали наверх Игоря Щелокова, сына министра внутренних дел. Подготавливали местечко для любимого дитяти, ну и мне всякие предложения делали.
– Например?
– Сватали на генеральские должности в МВД, потом хотели направить секретарем парткома в посольство в Чехословакии. Я отказался. Я не военный, поэтому погоны мне ни к чему. И за границей я больше трех дней находиться не могу, домой тянет. Характер такой!
Короче, в 80-м году я оказался в кресле зампреда Союза советских обществ дружбы. Отвечал за связи с Японией, США, Канадой, странами Юго-Восточной Азии. Интересный регион.
В 86-м году тогдашний председатель ВЦСПС Шалаев позвал меня к себе. Все было нормально, пока до секретариата ЦК КПСС дело не дошло. Там Егору Кузьмичу Лигачеву чем-то моя анкета не понравилась, комсомольское прошлое его смутило. Только со второго раза попал я в профсоюзы. Так тогда ни с одним из живых портретов – членов ПБ – мне и не удалось пообщаться.
К XXVIII съезду КПСС я уже был председателем ВЦСПС. Накануне съезда вызывает меня к себе Горбачев и говорит: “Мы посоветовались и решили, что пора тебе попробовать себя в Политбюро. Выбирай, какие вопросы вести будешь”. Меня еще тогда подобный подход удивил: как это “выбирай”? А Горбачев продолжает: “За идеологию возьмешься?” Я наотрез отказался. И за социальные вопросы браться не стал. Я всю жизнь занимался международной проблематикой, если уж переходить в ЦК, то для того, чтобы делать свое дело.
Михаил Сергеевич поразительно легко согласился с моим предложением. Тогда специально для меня и придумали вариант с двумя кураторами международной тематики, что, на мой взгляд, являлось совершенно излишним. Из всего этого я сделал вывод, что меня просто обкатывают.
“МИШКА, МИШКА, ГДЕ ТВОЯ УЛЫБКА?”
– А с Горбачевым когда вы познакомились?
– Только в марте 89-го, накануне I съезда народных депутатов СССР. Была встреча московской делегации с Михаилом Сергеевичем. Часть агрессивно настроенных депутатов-демократов решила дать тогда Горбачеву первый бой. Выступали очень жестко – и Сахаров, и Гдлян, и Афанасьев, и другие. Михаил Сергеевич занервничал, возбудился и бросил в запальчивости в зал: “Выходит, все, собравшиеся здесь, против меня настроены? Другим возразить нечего?” Сказано это было в запальчивости, но в аудитории повисла недобрая тишина. У меня же натура такая: не могу подобно премудрому пескарю отсиживаться и молчать, если что-то не по мне. Короче, я полез за Горбачева драться.
– Михал Сергеевич вас и приметил?
– Надо думать. В тот раз у него других защитников не было.
Затем и на съездах депутатских я лез из-за Горбачева несколько раз на трибуну, высказывал ему свою поддержку. Не потому, что мне хотелось верноподданнические чувства продемонстрировать или баллы в расчете на будущее заработать. Тогда я верил этому человеку, считал своим долгом помочь ему, поскольку видел, как он одинок. Никто ему не протягивал руку помощи, боялись подставиться. Мне же терять было не хрена.
– То есть как? Терять всегда есть что…
– Я с детства не привык ловчить. Помню, в школе воспитывал характер тем, что подмечал ошибки учителей, а потом обязательно при всех поправлял их. Доказывал себе и другим, что не струшу… Еще я питал особое пристрастие к умным словам, мог отвечать на какой-нибудь пустяковый вопрос на уроке и засандалить в конце фразу: “Резюмируя вышеизложенное…”
Я такой. Я всегда во все лез. Помните стихотворную строчку, которую я цитировал в нашем предыдущем интервью? “Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал”. Это обо мне. Просто я по-другому не могу.
Наверняка найдутся такие, кто заподозрит меня в тайной корысти, в том, что я сознательно лизал Горбачеву, рассчитывая на вознаграждение в будущем. Поверьте, мною руководили элементарные человеческие порядочность и жалость. Мне было больно смотреть, как клевали тогда Горбачева. Я думал: вы, гады, претесь сейчас на трибуну, чтобы облить М.С. грязью, но ведь языки развязал вам именно он. Именно он начал перестройку, а вы теперь его же и молотите!
– Словом, М.С. увидел в вас преданного товарища и ввел вас на Олимп, сделав членом ПБ?
– Какой Олимп? Я пришел в ЦК, когда все уже бежали с тонущего корабля. Горбачев не пользовался поддержкой даже в родном Центральном Комитете. Многие были склонны требовать его отставки с поста генсека. В принципе, с большинством аргументов оппонентов Михаила Сергеевича я готов был согласиться, но тем не менее использовал все свои связи, знакомства с секретарями обкомов и крайкомов партии, чтобы отвести удар от Горбачева. Пуще всего я опасался раскола в КПСС. Кроме того, для меня было абсолютно очевидно, что если М.С. потеряет партию, то через пару месяцев он останется и без президентского кресла.
– Горбачев ценил вашу преданность?
– Я долго не мог разобраться в его отношении ко мне. Скажем, в один из дней он огорошил меня предложением стать председателем… Гостелерадио СССР, сменить в этой должности Михаила Ненашева. У меня прямо челюсть отвисла. Я тогда заявил, что если кого-то не устраивает моя работа в Политбюро, пусть мне об этом открыто скажут, я готов уйти. Но соваться на телевидение… Я же прекрасно понимал, что буду там чужим, что меня не примут и в результате придется меня из “Останкино” на бронетранспортере эвакуировать. Про БТР я в шутку загнул…
Горбачев мои возражения не принимал, твердил: “Это самый важный участок, ты там нужен.” Я убеждал, что с таким же успехом можно направить меня руководить Центром подготовки космонавтов. Нельзя человека в кожанке посылать туда, где необходим классный специалист.
В общем, наш разговор закончился ничем, каждый при своем остался. Договорились еще подумать. Я очень расстроился, вернулся в свой кабинет, хожу из угла в угол, психую. Вечером – звонок от Горбачева: “Не нервничай. Вопрос снимается”.
Я продолжаю работать в Политбюро. Но вскоре следует очередной заход. Второй этап съезда Российской компартии. Михаил Сергеевич вызывает меня к себе и заявляет: “Будешь первым секретарем ЦК КП России вместо Ивана Полозкова”. Ничего себе шараханья! Одно из двух: или у человека совершенно не осталось под рукой кадров, или же ему нужно срочно избавиться от меня.
Больше было похоже, что верна первая причина – от Горбачева к тому моменту переметнулись на сторону Ельцина или просто отошли Шеварднадзе, Яковлев, Бакатин. Но в любом случае дергаться я не люблю. Если уж взялся тянуть лямку, то… Кроме того, я считал, что момент для смены Ивана Кузьмича выбран не самый лучший. Бедного Полозкова исполосовали вдоль и поперек. Если бы мы его заменили, то фактически признали бы свое поражение перед теми силами, которые давно уже требовали отставки первого секретаря. Надо было выждать хотя бы месяц, а потом уж менять Полозкова. В этом случае инициатива как бы оставалась на нашей стороне.
Я привел Горбачеву все эти доводы. Он даже рассердился: “Не капризничай, как принцесса на горошине! Это задание партии, будь любезен подчиниться”. Я не уступаю: “Нет, Михаил Сергеевич, собирай Политбюро, будем советоваться”. А мы уже все обсудили, следует ответ.
Ни хрена себе! Меня женят и даже в известность об этом не ставят! Тут уж я не сдержался и свой норов проявил, поступив, возможно, даже не очень хорошо по отношению к генсеку, ибо субординацию нарушил. Словом, я решил апеллировать непосредственно к первым секретарям обкомов, им объяснить свою позицию. Во время перерыва между заседаниями съезда мне удалось со многими переговорить, поэтому когда началось совещание руководителей делегаций по кандидатуре первого секретаря, никто предложение Горбачева об отставке Полозкова не поддержал. Обо мне просто речь не шла.
НАС ВЫБИРАЮТ, МЫ ВЫБИРАЕМ
– В очередной раз Горбачев попытался выдвинуть вас в декабре 90-го – теперь уже в вице-президенты, ведь так? И здесь вы согласились…
– А вы знаете, что он даже не предупредил меня заранее? У меня не было времени обдумать все, платформу сформулировать.
– Инициатива Михаила Сергеевича стала для вас полным сюрпризом?
– Именно так. Свою фамилию я услышал, сидя в зале съезда. В этой ситуации как-то неудобно было отказываться, отнекиваться. Ничего не оставалось, как подниматься на трибуну и что-то говорить.
– Ну а позже вы спрашивали, почему вам было отдано предпочтение?
– Спрашивал, но Михаил Сергеевич не стал распространяться на эту тему, ограничившись фразой: “Не твое дело. Ты нужен мне здесь. Работай”.
– Это вся аргументация?
– Произносились еще слова о моем опыте, универсальных связях, высоком международном авторитете.
– Тогда на съезде нардепов голосование пришлось проводить дважды. В первом туре вы не набрали необходимого количества голосов депутатов. После второго ходили упорные слухи о подтасовке результатов выборов. Вы ведь знаете об этом?
– О чем, о подтасовке? Признаться, я совершенно подобным не интересовался ни тогда, ни теперь. Я вообще на те выборы прореагировал очень индифферентно.
Мне жена сразу сказала: ты совершаешь глупость с этим вице-президентством. Меня многие уговаривали не привязывать себя к человеку, политическая карьера которого катилась к закату. Характер не позволил мне отказаться, хотя я уже тогда все понимал, и от этого настроение было неважнецкое. Я видел, что своим отказом поставлю Горбачева в очень трудное положение, поскольку второй кандидатуры у него не имелось. Я вынужден был согласиться.
– Какие слова сказал вам президент после вашего избрания?
– Несколько раз повторил, что впереди огромная работа, что страна рушится и необходимо остановить падение в пропасть.
Горбачев почти сразу переложил на меня межнациональные проблемы, социальные вопросы. Первая же моя командировка в ранге вице-президента была в Кузбасс, к шахтерам. Постоянно в зоне моего внимания находились Нагорный Карабах, Южная Осетия…
Я добывал медикаменты, продукты питания для городов и регионов, подобно диспетчеру, следил за прохождением составов с народнохозяйственными грузами, просил Назарбаева подкинуть зерно в Кемерово, а кемеровчан – отправить уголек в Казахстан…
– Насколько доверительные отношения у вас сложились с Михаилом Сергеевичем?
– Вроде бы вполне. Я старался за его спиной никогда не играть ни в оппозиционера, ни во фрондера.
Он называл меня Геннадием, я же обращался только по имени-отчеству, хотя за глаза и звал его порой Мишелем или Майклом.
“САМАЯ НЕЛЕПАЯ ОШИБКА, МИШКА, ТО, ЧТО ТЫ УХОДИШЬ ОТ МЕНЯ”
– Самое время вспомнить об августе 91-го… Тогда вы своему Мишелю такую фигу в кармане скрутили!
– Это еще надо разобраться, кто кому скрутил.
Горбачев улетел в Форос, а меня оставил на хозяйстве, настоятельно попросив быть бдительным, поскольку обстановка в обществе очень нестабильна и произойти может всякое.
Я занимался текущими вопросами, проблем, как обычно, было более чем. О ГКЧП же я ни слухом ни духом. Только значительно позже из материалов дела мне стало известно, что какая-то подготовительная работа в тот период уже велась.
Но до 18 августа ничего о ГКЧП я не знал.
Если помните, было воскресенье. С утра я работал, а потом поехал навестить приятеля, которого давно не видел. Посидели, немного выпили, как нормальные два мужика. Если бы я предполагал участвовать в заговоре, наверное, воздержался бы от спиртного, как-нибудь обошелся бы, правда?
Словом, позвонили мне из Кремля и попросили срочно приехать. В половине девятого вечера 18-го я попал на первое заседание ГКЧП. Тут меня и проинформировали о результатах полета к Горбачеву в Форос. Поскольку Михаил Сергеевич сам струсил вводить чрезвычайное положение в стране, решили предложить это сделать мне.
– А кто именно высказал идею назвать Горбачева больным?
– Думаю, это не столь важно.
– Отчего же, деталь весьма существенная.
– Павлов в своих показаниях говорит, что Янаев поначалу вообще не хотел подписывать указ об отстранении Горбачева в связи с болезнью.
Действительно, я исходил из того, что ни к чему народ дурачить. Если уж мы решили Михаила Сергеевича временно отключить, то давайте так и скажем: вице-президент вводит ЧП и несет ответственность за все последующие действия.
К сожалению, мне не удалось убедить товарищей и пришлось подписывать указ о болезни Горбачева.
– Кем был подготовлен проект указа?
– Все документы шли из ведомства Крючкова. Знаю, что КГБ помогали и армейские чины, в частности, в разработке рекомендаций для ГКЧП активно участвовал Грачев, нынешний министр обороны России.
– Ну а Ельцин? Что знал он?
– Уже в шесть тридцать утра 19 августа он был поставлен в известность: никакие ВДВ штурмовать Белый дом – храм русской демократии – не станут. Все тот же Грачев, до последнего момента сотрудничавший с ГКЧП, на всякий случай подготовил себе отходные позиции, заручившись гарантией Бориса Николаевича, что против него никаких репрессий не будет. Меня информировали, что Грачев по нескольку раз в день докладывает по телефону Ельцину обо всех действиях и планах ГКЧП.
Генерал Лебедь по личному рапоряжению Грачева взял под охрану Белый дом.
– Но если так любовно оберегали штаб-квартиру Ельцина, почему не побеспокоились о Кремле?
– С чего вы взяли, что не позаботились? И в Кремле стояли танки. Другое дело, что там никто не призывал ложиться под гусеницы.
Мы ведь армию в город вводили не для запугивания или устрашения. Это была элементарная перестраховка: черт его знает, что может случиться в экстремальной обстановке. Понимаете, порой бывает достаточно искры, чтобы все взлетело на воздух. Хотя сегодня, конечно, я понимаю, что ввод войск в Москву был нашей ошибкой. Но это только дурак думкою богатеет: что толку мучиться, если все равно уже ничего не изменишь?
– И тем не менее. 20 августа по городу ходили упорные разговоры о готовящемся штурме Белого дома. Если слухи не соответствовали действительности, почему вы сразу же публично не заявили об этом?
– Представьте себе ситуацию, когда перед Белым домом беснуется многотысячная толпа и надо сделать все, чтобы процесс не вышел из-под контроля. Там, на баррикадах, ведь находились разные люди – и искренне верившие, что грядет фашизм и надо спасать страну, и биржевики, и брокеры, прибежавшие защищать свои миллионы. Но все же большинство составляли зеваки. Они первыми и пострадали бы при любом эксцессе. Призывы тогда на площади звучали самые резкие, вплоть до физического уничтожения хунты, как нас хлестко величали. Мы объявили в Москве комендантский час, но где гарантия, что не произошло бы непоправимое, кровь человеческая не пролилась бы? Ведь определенным силам же нужна была кровь, причем не случайная кровь тех парнишек, которые пали жертвами политических интриг, а настоящее кровопролитие. В наши планы подобное не входило, поэтому Крючков, Язов и Пуго получили от ГКЧП категорический приказ обеспечить в городе спокойствие и порядок. Я сам трое суток практически только этим и занимался да еще тем, что пытался пробить через Совмин указ о снижении цен на отдельные виды товаров.
Когда тем не менее поползли разговоры о вероятном штурме, я на заседании ГКЧП вечером 20 августа предложил выступить по телевидению и успокоить население. Однако товарищи меня не поддержали, возразив, что нечего из-за каждого слуха бегать оправдываться.
– Но ведь позже, ночью 20-го, у Крючкова все же собирались некоторые члены комитета, и тема штурма опять возникала.
– Да, но я об этом ничего не знал. Хотя в любом случае в КГБ тогда никакого решения о взятии Белого дома так и не было принято. Я Крючкову прямо сказал: “Владимир Александрович, пойми мой характер, если хоть один человек погибнет, я жить не смогу”. Разыскал я в ту ночь и Лукьянова, попросил его тоже позвонить Крючкову и Язову, о благоразумии напомнить.
В час ночи 21-го впервые за трое суток я позволил себе на минутку прилечь, как звонок: на Калининском проспекте стрельба! Утром 21-го мы начали вывод войск из Москвы.
“КОЕ-КОМУ ПОРТРЕТ Я ВСЕ-ТАКИ ПОПОРЧУ”
– А что за история произошла с повторным полетом ГКЧПистов в Форос? Господин Степанков в своей книжке изображает все, как бег наперегонки ради замаливания грехов перед Михаилом Сергеевичем.
– Домыслы писателя Степанкова оставлю на его совести. Что же касается самого факта полета, то действительно, план этой поездки со мной не согласовывался. Единственное мое ЦУ товарищам было такое: привезите в Москву президента.
– Но ведь вы могли и по телефону поговорить с Михаилом Сергеевичем, потребовать восстановить связь.
– На тот момент я продолжал работать в связке с другими. Те, кто летел в Форос, не знали, что их ожидает: возможно, даже смерть. Разве я позволил бы себе за их спиной вступить в переговоры с президентом, разве это было бы этично? Подобное ниже моего достоинства. Лишь когда я узнал, что Горбачев отказался принять прилетевших к нему ГКЧПистов, что их все равно ждет арест, только тогда я подписал указ, объявивший все решения ГКЧП незаконными. Было это 21 августа во второй половине дня.
– После вы сидели и ждали ареста?
– Я понимал, что это неизбежно. Не поверите, в ночь на 22 августа я впервые за много суток нормально отдохнул. Все разговоры о том, что меня брали пьяным, что я в штанину попасть ногой не мог – чушь! Меня ведь лично Степанков арестовывал, поэтому я потребовал, чтобы он весь этот бред опроверг. С видимой неохотой господин генпрокурор вынужден был это сделать.
– Но вы же не станете утверждать, что ведете трезвый образ жизни? Не спрашиваю, употребляете ли вы, вопрос в том, не злоупотребляете ли?
– Я, конечно, не трезвенник, но и не алкоголик. По праздникам, само собой, позволяю себе. Ну, иногда еще поводы бывают. Однако ведь и вы, журналисты, не самые святые, верно?
Я алкоголь воспринимаю нормально. Причем мой организм был всегда таков, что я мог уложить всех товарищей, а сам остаться при памяти. Поэтому глупо говорить, что Янаев заявился пьяным на заседание ГКЧП. У меня после пары рюмок лишь лицо краснеет – и все, но тут уж ничего не поделаешь.
Я, безусловно, не такой трезвенник, как Борис Ельцин, но любой мой знакомый, если, конечно, это не тварь какая-нибудь, подтвердит, что Янаев – нормальный мужик. Я об этом и с трибуны съезда, когда меня вице-президентом выбирали, сказать хотел, но меня неправильно поняли. Ваши братья-журналисты как вцепились, так до сих пор отмыться не могу.
– Но на той первой пресс-конференции руки у вас дрожали от мандража или с похмелья?
– Мы же все люди, все человеки. Я перед этим ночь пропсиховал, ибо понимал, что делаю, во что ввязываюсь. Естественно, мандраж прошибал. Я ведь сжигал себя в любом случае. Президентом даже при победе ГКЧП я не стал бы, это мною было оговорено сразу. Максимум – исполняющий обязанности сроком до недели.
– Калиф на час по имени Янаев?
– Абсолютно, абсолютно! Можно сказать еще – камикадзе. Наверное, я мог бы отсидеться, как некоторые другие, но не стал. Я все делал сознательно, руководствуясь пониманием долга государственного деятеля.
Так что на ту пресс-конференцию я шел, как на Голгофу. Плюс к нервному напрягу еще и простуда, у меня температура была под 39, я платок от носа не отнимал.
– А с кем вы по-мужски разобраться предполагаете, против кого в “Матросской тишине” бицепсы качали? В предыдущем интервью вы так и не ответили на этот мой вопрос.
– Но это же шутка. Не стану же я драться.
Я психологически крепко закален. За все время в СИЗО мною не написано ни одной просьбы о медицинском освидетельствовании, о послаблении режима, не отправлено ни одного письма – ни хамского, ни слезного – ни Горбачеву, ни Ельцину. Если уж за решеткой не сломался…
Конечно, можно вести речь о предательстве многих. Люди, которым доверял, верил, в трудную минуту дали слабину. Наверное, часть испугалась, часть что-то недопоняла. Надо ведь было разобраться, что мы не руководствовались логикой путча. У нас и в мыслях, скажем, не было отстранять Горбачева от власти. Мы ему просто предложили: не хочешь делать грязную работу – отдохни недельку, не мешай.
Но Горбачев – тут все понятно. Были и такие, кто постоянно играл на два фронта.
Поэтому и морду я бить никому не хочу. Слишком многим бы пришлось физиономию попортить.
– И все-таки с кого бы вы предпочли начать?
– С некоторых военачальников, которые сверкают большими звездами на погонах. Фамилии? Шапошников и Грачев. Пока достаточно этих двоих.
– Почему-то думал, что первым непременно окажется Горбачев.
– Нет, об него я даже руки марать не стану. Противно.
Андрей ВАНДЕНКО.
