1987 г. — пик горбачевской перестройки, окончание ее «розового» этапа, то есть все более полное осознание того печального факта, что косметический ремонт системы на сей раз не удастся и отказ от всего советского — идеологии, экономики, ментальности, — становится лишь вопросом времени. 1987 г. — время, когда Горбачев впервые перестает контролировать запущенный им процесс и предчувствует, что станет жертвой этого процесса. Главная беда российской поздне- и послеперестроечной действительности — отсутствие законодательства, которое могло бы регулировать процесс реформирования общества и делать его менее болезненным, — впервые заявляет о себе именно теперь: инерция распада, разрушения, копившаяся больше полувека, оказывается слишком велика. В 1987 г. скрепы ослабли, привычные представления рухнули, но эйфория еще продолжается.

Пресса существует на пересечении всех этих тенденций и вполне отвечает переломному характеру эпохи. Правда, в 1987 г. она уже не едина: именно в это время в советскую (еще!) печать возвращается дискуссионность, настоящая, а не подпольная борьба идей. Долгая полемика идеологов нового почвенничества и старого либерализма (условно говоря, Александр Солженицын и Илья Шафаревич против Андрея Сахарова и Андрея Амальрика) выходит на поверхность и впервые за посленэповские годы раскалывает печать на либеральную и консервативную. Спор «Октября» и «Нового мира» в 1960-е гг. кажется детской стычкой на фоне зубодробительных полемик, разворачивающихся между «Московскими новостями» и «Нашим современником», «Огоньком» и «Советской Россией»: печатные СМИ обретают лицо.

Новых СМИ (именно в этом году из аббревиатуры СМИП выпадет буква «П» — пропаганда) в должном количестве еще не появляется, их бум придется на первую половину 1990-х гг. Пока же стремительно меняются старые: флагманом перестройки становится все более смелый «Огонек» Виталия Коротича, за «Московским комсомольцем» и «Собеседником» выстраиваются очереди с пяти часов утра, тиражи достигают астрономических цифр. Основными жанрами газетных публикаций и телевизионных передач становятся дискуссии и читательские письма (появляется само понятие «обратная связь»), а со второй половины 1987 г. — репортажи-расследования. И в прессе, и на телевидении беспрерывно организуются социологические опросы, разговоры с молодежью на улице (стенографические отчеты о таких уличных форумах пишутся, а чаще придумываются сотнями). В 1987 г. благодаря программе «Взгляд», которую Эдуард Сагалаев в октябре начинает делать с молодыми ведущими (в основном из либеральной зарубежной редакции Всесоюзного радио), на телевидении практически не остается запретных тем. Пресса тоже все отважнее упоминает вещи, о которых немыслимо было говорить вслух: наркомания, проституция, профашистские НОМ (аббревиатура тех лет — «Неформальное объединение молодежи»), афганская война и дедовщина.

Партийная пресса пока играет в либерализм, и даже мастодонты из «Правды» еще не решаются в открытую критиковать Горбачева — или тем более называть его предателем. Сам генсек все еще вне критики, и, стремясь подражать его либеральности и открытости, либеральничают самые официозные издания. Большинство партийных журналистов все еще верит, что перестройка ограничится сменой лозунгов. Любопытно, что самые смелые публицисты из числа либералов-радикалов не представляют, сколь разрушительное действие окажут их разоблачения: в 1987 г. редко кто считает дальше, чем на 2 хода вперед.

Начальство поменялось практически во всех центральных и республиканских газетах: к власти пришли осторожные реформаторы, сторонники «соцреализма с человеческим лицом». В целом даже самые прогрессивные издания сохраняют следы досадной половинчатости. О сталинских репрессиях упоминать уже можно, но — вскользь. В партийной прессе лейтмотивом звучит требование «Больше критики», «Больше самокритики», «Больше света» — однако для равновесия тут же помещается какой-нибудь предельно ретроградный материал, то бичующий новомодное увлечение религией, то предостерегающий от рабского преклонения перед Западом.

Язык прессы пока еще довольно однообразен, журналисты со сколько-нибудь индивидуализированным стилем — на вес золота. В газетах преобладает смесь двух новоязов: это язык прежней эпохи, сильно разбавленный англицизмами. Почвенники и наиболее ортодоксальные шестидесятники высказывают опасения, что молодое поколение чересчур прагматично, что для него нет ничего святого. Однако молодое поколение — в основном дети тех самых шестидесятников Владимир Яковлев, Артем Боровик, Дмитрий Лиханов, Евгений Додолев, Александр Любимов, — уже берет свое. Представители недавней «золотой молодежи», выросшие в огромных квартирах или проведшие отрочество за границей, молодые выпускники международного отделения журфака МГУ, они начинают делать погоду на телевидении и в прессе. Отличные стартовые возможности и врожденное отсутствие страха позволяет им в течение полугода растабуировать все запретные темы и посетить все горячие точки, куда прежде не ступала нога советского журналиста. Одновременно зарождается мощная молодежная культура — журналисты все охотнее пишут о роке.

Между тем, несмотря на все эти проявления вольнолюбивости и отваги, в прессе не убывает количество упоминаний о партийных кампаниях, да и большинство публикаций появляются по отмашке, проходя многоступенчатое согласование. Александр Яковлев лично пробивает разрешение на тот или иной материал, Коротич и Егор Яковлев ездят к Горбачеву еженедельно — то добывать санкцию на публикацию, то оправдываться после нее. «Жилье — 2000» и Продовольственная программа, ставшие темой бесчисленных анекдотов, по-прежнему остаются первополосными темами. Зарубежным изданиям начинают уделять серьезное внимание — их цитируют, на них оглядываются, — но многие имена эмигрантов третьей волны все еще под запретом, их по-прежнему называют отщепенцами. Пресса русского зарубежья платит советским коллегам взаимностью, осуждая их сервилизм и отрицая саму возможность реформирования режима «сверху». Тема «борьбы за мир» и типично советские акции, посвященные ей (вроде массовой отправки посланий президенту Рональду Рейгану с требованием разоружиться или выпустить на свободу борца за свободу индейцев), остаются не просто дозволенными, но излюбленными приемами советских политических обозревателей: образ врага еще актуален, и в телерепортажах Америка и Западная Германия по-прежнему предстают царством желтого дьявола и технократического кошмара. Однако «советская Саманта» — Катя Лычева — уже слетала в США в качестве посла мира и осталась очень довольна.

1987 г. — это год, когда все уже многое понимают, но еще остаются вместе и продолжают верить, что это навсегда. Один народ. Одна страна. Одно будущее.

Это последний год национального подъема, расплата за который растянется на десять лет.

Любовь АРКУС, Дмитрий БЫКОВ

Новейшая история отечественного кино. 1986-2000.

Кино и контекст. Т. IV. СПб, Сеанс, 2002

«Энциклопедия отечественного кино»