Некая двусмысленность названия вынуждает пуститься в пояснения: под недобитостью я разумею постоянную угрозу отставки, с которой моему сегодняшнему собеседнику приходится мириться с момента попадания в обойму ведущих российских политиков. А то, что в этой самой обойме ШОХИН не последний патрон, частично обусловлено его депутатским активничаньем в Думе, но главным образом – государственным постом, который занимает Александр Николаевич. С 1991 года Шохин неизменно входит в число первых руководителей правительства России. Успел за это время поносить разные министерские портфели, но ни разу не расставался с должностью заместителя главы правительства, надежно оккупировав вице-премьерское кресло еще три года назад.
Впрочем, так ли уж надежно? Многие пытались сковырнуть Шохина с насиженного места: и нардепы били, и из президентского окружения, случалось, “ату!” кричали, и непримиримая оппозиция вкупе с более миролюбивыми оппонентами с другого фланга увольнением грозили, и пресса поклевывала… Вот и сейчас над Александром Николаевичем тучи собираются. Другой бы уже заерзал, весь извертелся бы. А Шохин – ничего, сидит. Что за феномен такой?
ПЕРФЕКЦИОНИСТ С ДИКТАТОРСКИМИ ЗАМАШКАМИ
– Для затравки разговора я припас перепечатанную из американского журнала “Ньюсуик” статью, в которой предлагается читателям самостоятельно определить свой тип личности по эмоциональному и волевому складу. Александр Николаевич, прочитайте заметку и скажите, какой из девяти вариантов вы выбираете?
– Целых девять? Раньше, вроде, поменьше было – флегматики, сангвиники, холерики и меланхолики.
– Видно, наука после Гиппократа не стояла на месте. Расширили классификацию. Кстати, в статье написано, что эту методику взяло на вооружение Центральное разведывательное управление США для оценки поведения зарубежных лидеров. Так что мы с вами заодно доброе дело и для ЦРУ сделаем. Может, спасибо скажут.
– Так-так, посмотрим. Пожалуй, мне больше подходит две характеристики: перфекционист – стремящийся к совершенству, добросовестный, совестливый, рациональный, критически мыслящий, строгий и босс – диктатор, боец, защитник, берущий на себя ответственность, обожающий хорошую драку.
– Диктатор, жаждущий совершенства? Крутой коктейль.
– Ну, диктатор я только в производственном плане. Может, по мне это не очень видно, но я терпеть не могу непрофессионально, неряшливо сделанную работу. Не люблю, когда под видом дела пытаются решать свои личные проблемы. Стоит мне это заметить, как во мне пробуждается диктатор. Правда, в существующих условиях реализовывать свои властные замашки довольно трудно – наши бюрократы подобны хорошей трясине, способной практически безболезненно для себя глушить любые вспышки начальственного гнева. Добиться беспрекословного выполнения распоряжений очень сложно. Могу привести свежий пример. Несколько дней назад я попросил департаменты аппарата правительства доработать проект постановления о создании совета по экономической реформе. Мы с премьером продумали структуру нового совета и отдали документ, по сути, для редакционной правки. Обратно мы его получили не через час, как думали, а через пять дней – причем проект изуродовали до невозможности. В такой момент мне очень хочется побыть в роли диктатора, но, к сожалению, это недостижимо. Что же касается политической сферы, то здесь желания подмять всех под себя даже не возникает.
– В силу – чего?
– В силу глубоких демократических убеждений, разумеется!
– А, понятно. Извините, мог и сам догадаться.
Но в “Ньюсуик”, кстати, написано, что перфекционист нередко отличается нетерпимостью к чужим мениям. Как-то не слишком это вяжется с демократическим образом, верно?
– Видите, не дали мне статью до конца прочитать, а теперь ловите на нестыках. Мое упущение. А если серьезно, то, думается, я доказал свою терпимость к иным точкам зрения участием в процедурах различных переговоров. Напротив, многие даже обвиняют меня в излишнем конформизме по той причине, что в декабре 92-го я вместе с Егором Гайдаром и Петром Авеном не ушел из правительства. Борис Федоров, которого я в том же декабре убедил занять место министра финансов, позже, уйдя в отставку, говорил, что Шохину кем бы ни работать, лишь бы остаться в Совмине. Мол, он готов быть и министром обороны, и министром сельского хозяйства, только бы портфель сохранить.
На деле, все не так. То, чем я занимаюсь в правительстве, совпадает с моими профессиональными навыками, по этой причине Павел Грачев может не опасаться конкуренции с моей стороны – в военной области я не спец. К тому же, посты министра сельского хозяйства или обороны мне никто не предлагал.
За три года я сменил несколько вице-премьерских амплуа. Был зампредом по социальной политике, заместителем председателя Совмина России по внешнеэкономическим вопросам, сейчас отвечаю за экономический курс правительства в целом. Да, когда-то я считался узким специалистом по социальным вопросам – это тема моих кандидатской и докторской диссертаций, но с 1988 года я занимался уже исключительно общеэкономическими вопросами. В течение трех с половиной лет я работал в МИДе СССР и изучал внешнюю экономику. В 91-м году я чуть не стал директором академического института социально-экономического профиля. Словом, в правительство я пришел, имея разностороннюю подготовку, поэтому достаточно легко переношу нападки оппонентов, обвиняющих меня в некомпетентности. Упреки в другом я могу еще рассматривать, в этом – нет.
НАБОР ВЫСОТЫ
– По-моему, вы настолько поглощены бесконечными экономическими проблемами, что ни о чем другом разговаривать не можете. Во всяком случае, такое впечатление складывается после прочтения интервью с вами. Инфляция, выполнение госбюджета, погашение внешнего долга, инвестиции и тэ дэ. Ни слова о любви!
– Да, об этом пока меня еще никто не спрашивал…
И все же я надеюсь, что со мной можно поговорить на любые темы. Другое дело, насколько интересно читателю знать, что думает вице-премьер не о предстоящих колебаниях курса доллара или темпах инфляции к концу года, а, скажем, по поводу московских театральных премьер. Здесь все зависит от того, вызывает ли данный политик любопытство у сограждан. Если вопросы, так сказать, по профилю предопределены местом, на котором сидит человек, то разговоры по душам – это признание того, что обладатель кресла представляет интерес для общества и вне связи с занимаемым постом. Если меня не спрашивают о моей жизни вне профессии, то, наверное, я еще не стал фигурой, факты личной биографии которой интересны многим, так?
– Ой, кокетничаете, Александр Николаевич! Давайте все же попробуем тягомотину о курсе доллара оставить для других изданий, а сами попытаемся доказать, что и вице-премьерам знакомо нечто человеческое.
– Попробуем, только зря вы так о курсе доллара. Не сомневаюсь, что эта тема волнует людей не меньше, чем то, когда я родился или где крестился.
– Согласен. Но об экономике вы уже дали тысячу интервью, еще столько же у вас впереди. А когда в следующий раз согласитесь “за жизнь” поговорить?
– Тогда вам придется “жизненные” вопросы задавать.
– Для начала предлагаю пролить свет на некоторые факты вашей биографии. Объясните, как вам, обычному завлабу академического института, удалось в одночасье стать советником члена Политбюро ЦК КПСС, министра иностранных дел СССР Шеварднадзе?
– Не поверите, но это для меня самого по сей день остается не до конца разгаданной загадкой. Конечно, я пытался восстановить события, однако полной ясности нет. Дело было так: летом 87-го года Шеварднадзе попросил тогдашнего академика-секретаря отделения экономики АН СССР Абела Аганбегяна порекомендовать ему несколько экономистов, которые, с одной стороны, были бы достаточно известны и пользовались уважением коллег, а с другой, не успели закостенеть и сохранили способность воспринимать реформаторские новшества. Аганбегян подготовил список из пяти кандидатур, в который попал и я. С каждым из нас провел собеседование самый мудрый мидовец Лев Дмитриевич Менделевич. Я оказался единственным, кто категорически отклонил лестное и соблазнительное предложение, но именно меня Менделевич рекомендовал для встречи с Шеварднадзе. Хорошо хоть я в тот день при галстуке был! Эдуарду Амвросиевичу я в течение часа повторял все те же свои аргументы: о нелюбви к казенно-бюрократической работе, о необходимости закончить докторскую диссертацию, о научных планах. Шеварднадзе меня не слушал – он принял решение заранее, поэтому моего согласия никто как бы и не спрашивал. Выйдя из МИДа, я в результате так и не понял до конца, чем же закончился наш разговор. Спасибо мидовским чиновникам: они постарались замурыжить распоряжение министра, так как очень не хотели допускать в ближайшее окружение шефа человека со стороны, некарьерного дипломата. Я продолжил работу в институте, прошел месяц-другой, постепенно я уже и думать о МИДе забыл. Но тут Шеварднадзе вспомнил о своем новом помощнике и потребовал его пред ясные очи. Когда надо, и бюрократы могут проявить сноровку, поэтому в 24 часа был оформлен мой перевод в МИД.
– Докторскую к тому моменту вы уже защитили?
– Написал и обсудил. Так что одно из моих возражений автоматически отпало.
Работая советником по экономике члена Политбюро ЦК КПСС и министра Шеварднадзе, я чувствовал себя комфортно. Когда же перед своим уходом со Смоленской площади в декабре 90-го Эдуард Амвросиевич сделал меня начальником внешнеэкономического департамента, возникла проблема. Я не хотел превращаться в чиновника и управленца, субординированная казенная жизнь меня не устраивала, и я стал всерьез подумывать о возвращении в академическую науку. Летом 91-го я из МИДа ушел.
– Но дипломатический ранг получить успели?
– Да. Горбачев произвел меня в чрезвычайные полномочные посланники первого класса. До посла так пока и не дослужился, Козырев не представляет к следующему званию.
– Может, конкуренции боится?
– Я спрашивал об этом Андрея Владимировича как бы в шутку. Мол, как-никак четыре года в посланниках хожу, не пора ли?
По-моему, Козырев моего юмора не понял. Мне пришлось даже сказать: “Андрей, ты не бойся. Я и сам к тебе в подчинение не пойду.” Чересчур долго я проработал на высоком посту, чтобы отвыкнуть от большого количества начальников над своей головой.
– Значит, вам ранг посла как бы не нужен?
– Поймите, мне и без этого есть что написать на визитной карточке. Вице-премьер, профессор, доктор наук, академик… Лишний титул, чтобы получать повышенный гонорар за консультации и лекции после отставки? Несерьезно.
Кстати, все эти титулы и звания я получил еще до прихода в правительство. От поступающих сегодня мантий и почетных членств отказываюсь из этических соображений – я государственный служащий.
– Однако посольский мандат можно рассматривать как запасной плацдарм.
– Если понадобится мне такой плацдарм, будет и ранг. Впрочем, я уже сказал вам, что привык к свободе мысли и действий, поэтому после отставки в послы не пойду. Работа не для меня. Исключено.
Да, в первый год работы в правительстве, когда мы от каждого съезда народных депутатов ждали коллективной отставки или индивидуального отстрела отдельных членов кабинета, я порой задумывался о своей судьбе после ухода из правительства. Я даже следил за посольскими вакансиями. А сейчас… Устал ждать, когда ветер подует не в ту сторону и сдует тебя с поста.
ОТСТАВКА БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЖИЗНЬ
– Кстати, об оставках.
– Когда в ноябре 91-го года мы сформировали правительство, я дал себе срок до весны следующего года. Дольше продержаться не рассчитывал. Почему? В центр программы реформ тогда ставилась либерализация цен, и в условиях инфляции и роста народного недовольства вице-премьеру, отвечающему за социальные вопросы, пришлось бы первому лечь на амбразуру. Предполагалось, что пожертвуют мной ради сохранения правительства.
Конечно, я мог бы выбрать себе местечко и поспокойнее. Разрабатывавший структуру правительства Гайдар любил рисовать квадратики: этот квадрат – Минфин, этот – Минэкономики. Егор Тимурович предлагал мне возглавить министерство экономики. Я отказался. В результате, опасаясь прихода на этот пост нереформатора, Гайдар слил Минфин с Минэкономикой и возглавил новое министерство сам, а я остановился на социальной сфере.
– И тем не менее вы пересидели не только весну 92-го, но и две следующие.
– Единственный способ хоть как-то обезопасить себя от вероятных наскоков заключался, по моему мнению, в профессиональном выполнении своих обязанностей. Это я и стремился делать. И все же раз пять меня едва не сняли в работы. Впервые Верховный Совет России потребовал моей отставки, когда я резко выступил против принятия закона об индексациях в редакции, на мой взгляд, не пригодной для периода высокой инфляции. На шестом съезде народных депутатов были даже собраны несколько сот подписей под призывом убрать Шохина за антинародные, антисоциальные происки. Тогда это не прошло. Потом были новые попытки. Весной 93-го снять меня пробовали уже люди из президентского окружения – за якобы нелояльное отношение к Борису Николаевичу. Это было вызвано моим особым взглядом на известный президентский указ от 20 марта об порядке управления страной. Я тогда на закрытом заседании президиума правительства заявил, что нельзя допускать в указе даже намек на нарушение Конституции, дабы не давать повод народным депутатам ставить вопрос об импичменте. Так потом и сделали: указ в окончательной редакции получился “мягким”, но кто-то из доброжелателей доложил об особой позиции Шохина президенту… И снова меня судьба миловала. Как будет дальше, не знаю. Разве реально в нашей стране что-нибудь загадывать? От Госдумы уже в ближайшее время можно ожидать новых нападок на правительство и даже постановки вопроса о доверии этому составу кабинета. Есть много желающих разыграть карту народного недовольства, поэтому предсказать ход событий в ближайший месяц – два не возьмусь. Одно могу повторить: ощущение опасности, дамоклова меча, постоянно висящего над темечком, давно уже притупилось. Нельзя бесконечно долго жить в ожидании приговора. С какого-то момента к возможному уходу из правительства я стал относиться спокойно и не треплю себе нервы попусту.
– Как же все-таки вам удалось уцелеть?
– Вы ставите вопрос так, словно я в одиночку вел борьбу. Между тем, была определенная тактика спасения кабинета министров в условиях перманентного кризиса власти в России. Например, на одном из этапов мы не рекомендовали Егору Тимуровичу баллотироваться на пост премьера. Нами назывались различные компромиссные кандидатуры главы правительства взамен на сохранение костяка команды. Пока Гайдар придерживался нашего плана, все было более-менее нормально, но в декабре 92-го Егор Тимурович занял самостоятельную позицию, что и привело к расколу в команде, к отставке Гайдара.
– О вашем уходе тогда вопрос также возник?
– Да, но его поставил не я и даже не новый премьер Виктор Черномырдин. Честно говоря, мне не слишком приятно вспоминать ту ситуацию, но… Словом, моей отставки добивался Егор Гайдар.
– Насколько я знаю, это и послужило причиной вашего конфликта с Егором Тимуровичем?
– Даже не конфликта – после этого мы разошлись в разные стороны.
Покидая правительство, Гайдар сделал все, чтобы как можно больше его соратников ушло за ним.
– С целью?
– Вслух говорилось, что каждый волен поступать сообразно собственным взглядам и убеждениям, а на самом деле…
– То есть принцип “чем хуже, тем лучше”? Мол, мы уйдем, и пусть потом кусают локти, увидев, кого потеряли?
– Не хочется подозревать Егора Тимуровича именно в этих тайных мотивах, но никакого другого объяснения я найти не могу. По сути, у Гайдара было только два кадровых предпочтения – Чубайс и Салтыков. Что касается остальных основных членов команды, то Егор Тимурович сопроводил оценки их работы такими комментариями, которые были равносильны настойчивой рекомендации президенту и новому премьеру под разными предлогами убрать этих людей из правительства.
– Вас обвинили в некомпетентности?
– Я до сих пор не знаю, какие конкретно претензии предъявил Гайдар – в некомпетентности, нелояльности или еще в чем-то. Но факт остается фактом: Егор Тимурович стремился вывести нас из игры.
– Характеристики членам кабинета выдавались за вашей спиной?
– К сожалению. Когда я узнал о случившемся от первых лиц, то сразу предпринял шаги, позволявшие, как мне думалось, оказать противодействие линии Гайдара. Эмоциональная встряска, конечно, не способствует принятию оптимальных решений, но я постарался сделать все, чтобы отстоять перед президентом и премьером членов прежнего кабинета. Фактически мы потеряли только Петра Авена. Но мне удалось привести в правительство людей, способных, как мне казалось, продолжать курс реформ, в частности, уже упоминавшегося Бориса Федорова, которого я уговорил вернуться из Вашингтона и стать министром финансов. На место Авена для демонстрации преемственности “вытянул” Сергея Глазьева. У меня было сильное желание не то чтобы назло Гайдару, но во всяком случае, вопреки концепции “чем хуже, тем лучше” сохранить правительство и продолжить работу. Кстати, активное стремление Егора Тимуровича убрать нас привело к обратному эффекту: Виктор Черномырдин решил не торопиться с решением и присмотреться к людям, которых так старательно топил Гайдар.
ГАЙДАР – НЕ ДРУГ. ИСТИНА ДОРОЖЕ
– С Егором Тимуровичем вы не пытались тогда, в декабре 92-го, поговорить?
– Поговорили. В довольно резких выражениях.
– Обоюдно резких?
– Егор Тимурович пытался свести все к тому, что не он, а его сдали. Я же квалифицировал поведение Гайдара как предательство.
Считаю, что Егор Тимурович как достаточно опытный политик должен был понимать, что его шансы на избрание премьером седьмым съездом практически равнялись нулю, если, конечно, не брать в расчет экзотические варианты типа разгона Ельциным депутатов. Я полагал, что класть на алтарь интересы стабильности и спокойствия ради личных амбиций недопустимо. Тем не менее Гайдар отказался от компромиссов, пошел на голосование, проиграл и стал тянуть за собой остальных. Егор Тимурович сдал всех, кого мог, даже не посоветовавшись с нами по вопросу своей отставки. Уверен, Гайдару надо было оставаться в правительстве – хоть и на должности первого вице-премьера – министра финансов. Гайдар мог бы продолжать проводить собственную экономическую политику. Егор Тимурович не стал нас слушать, взыграли амбиции.
В сентябре 93-го он, заскучав без дела, согласится на пост, от которого отмахнулся в декабре 92-го, но будет поздно, ситуация в правительстве станет для Гайдара принципиально иной.
– Вы окончательно разругались с бывшим единомышленником?
– Мною неоднократно предпринимались попытки выйти на контакт, в частности, после возвращения Гайдара в правительство. Ничего не получилось. Более того, Егор Тимурович даже свой приход в кабинет министров осенью 93-го связывал с моей отставкой с поста вице-премьера. Мне хотели предложить должность министра по делам СНГ. Сентябрьское противостояние с Верховным Советом отвлекло от иных проблем, и кадровые перестановки в правительстве тогда не последовали.
Еще один довольно сильный накат на меня был совершен Гайдаром в самом конце прошлого года – после выборов в Федеральное собрание. Нас с Шахраем обвинили в расколе демократического лагеря, в том, что создав ПРЕС, мы отобрали часть голосов у “Выбора России” и способствовали победе Жириновского. Меня открыто подталкивали к уходу на постоянную работу в Государственную думу, даже обещали похлопотать за место вице-спикера. Я тогда пошел к Черномырдину и прямо сказал: “Виктор Степанович, сам я из правительства не уйду, пока вы мне не скажете, что я вам не нужен”.
Что касается раскола в демлагере, то за два дня до съезда “Выбора России” я по личной инициативе пришел к Гайдару и сказал, что чувствую за собой определенные моральные обязательства перед демократическим движением, поэтому готов поработать вместе. Но у меня были условия: не делать движение “ВР” чрезмерно радикальным, убрать из предвыборного списка наиболее ортодоксальные фамилии.
– Кого конкретно вы имели в виду?
– Например, Михаила Полторанина или Глеба Якунина. Я считал, что такие люди отпугивают от “ВР” многих потенциальных союзников.
Егор Тимурович тогда, вероятно, уповал на абсолютную и безоговорочную победу “Выбора России”, поэтому отверг мои предложения. Более того, потом мне рассказывали, в каких словах Гайдар передавал наш разговор. Мол, прибегал Шохин и клянчил у выбороссов министерский портфель в будущем правительстве.
– А это правда, что в период научной деятельности вы являлись начальником Гайдара?
– Понимаю, для вас это была бы пикантная подробность, но увы, должен разочаровать: я никогда не состоял начальником у Егора Тимуровича. Да, мы работали в одном институте: я заведовал лабораторией, а Гайдар был ведущим научным сотрудником в соседней. Мы сидели через стену, вместе писали научные доклады. Например, составляли экономический прогноз до 2010 года. Видите, какие смельчаки мы были? Сегодня правительство максимум на три года вперед заглядывает…
– Я правильно понял, что с зимы 92-го Егор Тимурович знаться с вами не желает?
– Не желает. Его постоянные попытки убрать меня с дороги отдают, похоже, уже некоей патологией. Между мной и Гайдаром сегодня лежит определенная неприязнь. С его стороны – по крайней мере. Я же человек хоть и эмоциональный, но голову стараюсь не терять.
Хуже всего, что этот конфликт вредит делу, мешает нормальному сотрудничеству.
Гайдар считает, что я нанес ему личную обиду в декабре 92-го года в присутствии свидетелей. Я же полагаю, что у меня были основания для резкости. Видно, мы никогда уже друг друга не поймем.
ВЕЧЕРНИЙ БУТЕРБРОД И ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ТЕННИС
– А ведь в свое время об обстановке в гайдаровской команде легенды рассказывали. Например, о вечерних бутербродах в Совмине.
– Это была идея не Гайдара, а Бурбулиса. Действительно, мы регулярно проводили бутербродные заседания кабинета министров. На то имелись свои причины. Если помните, одно время правительство возглавлял президент, и мы, молодые, неопытные руководители, думали, что если начнем выяснять отношения при Ельцине, то подорвем не только свой авторитет, но и авторитет правительства. Поэтому мы собирались на вечерние неформальные заседания, на которых обсуждали все вопросы, включенные в повестку дня совещаний с участием президента. Словом, мы как бы проводили предварительную мозговую атаку. Кстати, многие министры-отраслевики с опытом аппаратной работы до сих пор с ностальгией вспоминают те бутербродные Совмины – такого ведь никогда прежде не было. На тех посиделках все решалось как-то проще и безболезненнее.
– С Черномырдиным вы уже не чаевничаете?
– У Виктора Степановича нет необходимости в черновых заседаниях. Документы сразу выносятся на правительство. Хотя иногда сожалеешь об отсутствии упреждающего проговора повестки дня. Из-за неповоротливости бюрократического аппарата порой приходится заниматься второстепенными вопросами, а актуальное остается за рамками.
– Может, вечерний бутерброд в состоянии заменить, как выразились “Известия”, правительственный футбол и президентский теннис? Та же неформальная обстановка, возможность решать вопросы накоротке.
– В правительственный футбол я честно играл с апреля 92-го года по май нынешнего. Врать не буду: силовой футбол мне не нравится. Не люблю, когда по ногам бьют и очки ломают.
Один раз ветераны “Динамо” мне так запулили, что бровь рассекли. Даже очки треснули. После этого я с футболом завязал, переключился на теннис. Правда, президентским теннисом не увлекаюсь.
– Не подпускают или … ?
– И то, и другое. Я плохо отношусь к неформальным процедурам принятия решений. Может, это оттого, что во время одной из теннисных партий Борис Николаевич едва не снял меня с работы. Партнер Ельцина подал такую идею, и никто из присутствующих ему не возразил. Предложение как бы повисло в воздухе – некое молчаливое согласие.
– А кто в тот раз оказался партнером президента?
– Один из начинающих игроков (разумеется, в теннис, а не в политику). Дело не в фамилии, а в стиле и методе. Повторю, мне претит подобная форма решения кадровых и иных важных вопросов, поэтому я ищу на корте исключительно спортивных, а не политических партнеров.
– Может, поэтому вас и за “Большую шляпу” побороться не зовут?
– В этот раз приз разыгрывался в Сочи, когда я уже уехал с отдыха, лететь же специально, чтобы поучаствовать в турнире – не так бы поняли.
Ну и потом – к чему лукавить? – я не отношусь к ближнему кольцу президентского окружения. И не потому, что плохо пробиваюсь, а потому, что вовсе этого не делаю. Мне достаточно того, что у нас с Борисом Николаевичем полное взаимопонимание по профессиональным вопросам.
– Ельцин глубоко разбирается в экономических проблемах?
– Во многих – безусловно. Кроме того, у него есть интуиция, позволяющая принимать правильное решение. Для руководителя это очень ценный дар.
ПОЛЕТЫ И ПИНКИ
– Достигнув степеней известных, вам поневоле приходится соответствовать, играть по определенным правилам. Скажем, охрана вашей семье положена?
– Я последний из вице-премьеров, кто получил ее. Но речь не о моих личных телохранителях, а о так называемом охраняемом объекте.
– На вас пока наездов не было?
– Как же! “Московский комсомолец” однажды даже заметку озаглавил так: “Шохину дали под зад”. Описывалась ситуация, когда в мою машину врезалась чужая легковушка.
– Но я имел в виду не буквальные наезды.
– Политических хватает, я же вам уже рассказывал. А от мафиозных Бог миловал. Хотя зарекаться глупо. Признаться, я отношусь к этому как фаталист: если кому-то понадобится меня убрать, то и бронированные стены не спасут.
– Убедили, Александр Николаевич. Не пойду я в министры, и не уговаривайте. Лучше уж журналистом быть.
– И правильно сделаете, если не пойдете. Я бы тоже, пожалуй, не ввязывался в это дело, доведись все сначала начать. Впрочем, нет, все равно сюда бы пришел. Мне эта работа нравится. Другое дело, что сегодня уже очень трудно завлечь толковых людей на государственную службу.
– Да, с бизнесменами вам не тягаться. Кабинет-то у вас большой, но дача – государственная. И костюмчик, извините, явно отечественного пошива.
– Одежку мою не обижайте. Хороший костюм.
…Покаюсь: есть и у государственных мужей дополнительный источник доходов – суточные и представительские, выдаваемые в загранкомандировках. Может, нехорошо в этом в газете признаваться, но это правда: однажды я за неделю умудрился в четырех командировках побывать, в Москву не залетая. А у нас такое правило: вице-премьеру положены на командировку представительские помимо суточных. Словом, я за неделю заработал больше, чем за несколько месяцев на государственной службе.
– Знаете, Александр Николаевич, я передумал: пойду в министры. Но только на неделю.
– Честно говоря, не будь этих представительских, с деньгами было бы в семье совсем тяжело. Пришлось бы или подрабатывать, или взятки брать.
– А дают?
– Сам удивляюсь, но не дают. Наверное, видят, что не возьму. Если же говорить серьезно, я стараюсь сейчас создавать универсальные механизмы, исключающие субъективные и эксклюзивные решения, то есть ликвидировать саму природу взяточничества.
– Не одно, так другое. Не будет взяток, протекционизм силу наберет. Кстати, мне говорили, что и вы однокашникам в просьбах отказать не можете. Например, якобы покровительствуете Красноярскому краю по той причине, что там ваш бывший сокурсник по МГУ Кузьмин работает заместителем главы краевой администрации.
– Пока не появился в Красноярске новый губернатор Зубов, я с Кузьминым контактов практически не поддерживал. А Зубов действительно развернул бурную деятельность, разработал программу для Нижнего Приангарья, затащил нас в край, повозил по разным местам, все показал. Было принято решение о выделении средств, но реальные деньги пока в край не поступали – возможно, не только потому, что еще не завершена окончательная разработка программы, но по той причине, что в Красноярске работает мой сокурсник. В таких вопросах я очень щепетилен.
Что касается сокурсников, то я, например, учился вместе с министром труда Меликьяном. А нынешний и.о. министра финансов Дубинин исключал меня из комсомола.
– За что?
– За идеологическую невыдержанность, выразившуюся в организации конференции “Мировая революция”. Нас заподозрили в троцкизме. Опасения оказались напрасными, но для профилактики нам влепили по выговору с занесением в учетную карточку.
Из-за этого выговора, кстати, меня потом не приняли в аспирантуру МГУ, не взяли на работу на экономический факультет. Мои дорогие сокурснички накатали на меня “телегу”, за что я им сегодня, задним числом, безмерно благодарен. Вместо преподавания политэкономии социализма я вынужден был тогда заняться практической экономикой, что очень помогло мне в дальнейшем.
НЕЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
– Кажется, Александр Николаевич, подходящий момент от политики с экономикой к более плотному разговору “за жизнь” переходить, да?
Правду рассказывают, что у вас детство тяжелое было?
– На мой взгляд, самое обыкновенное. Как говорится, жили вместе с народом. Отец у меня из рабочих, он всю войну крутил баранку и, в конце концов, в поисках длинного рубля завернул в Архангельскую область, куда и привез мать с годовалым ребенком на руках и вторым чадом в чреве. Вскоре после того, как я родился, мы и из архангельских краев уехали. Мать воспитывала нас, по сути, одна – родители разошлись, когда мне было лет тринадцать. Мама по образованию учительница математики, но работала, в основном, в жилищно-строительном хозяйстве, что давало определенные виды на получение жилья. Лишние деньги в доме не водились, и после восьмого класса я каждое лето вынужден был подрабатывать – на АЗЛК, в совхозе “Белые дачи”, на хлебозаводе в Люберцах. В студенческие годы протоптал дорожку на станцию Курская-товарная. Правда, в стройотряды меня по здоровью не брали – окулисты разрешения не давали.
– Знаю, что у вас зрение минус 15. Группа особого риска. Вас врачи не пытаются ограничить в чтении, в работе с бумагами?
– Пробовали. А что толку? Очки я ношу с первого класса, и зрение падало постоянно. Я привык работать не в одну, а в две смены. Обычно я начинаю день в Белом доме в половине девятого утра, а ухожу из кабинета в десять вечера. У меня просто нет выбора: или полностью отказаться от того, чем я занимаюсь, и переквалифицироваться в сторожа или лесника, либо же рисковать.
В принципе, я к очкам привык. Неудобство испытываю только при игре в футбол или теннис. В этом году мне дочь подарила импортную резинку, которая очки хорошо держит во время спортивных соревнований. Особенно удобно было на море – плавать, кататься на водных лыжах и гидроцикле, не боясь упасть в воду и утопить очки. Достаточно того, что одна моя пара уже покоится на дне Белого моря, другая – Черного.
– Машину водить вам, конечно, не разрешают?
– И слава Богу! Хотя в школе я ходил в авто– и мотокружки. Но даже если бы я имел сегодня водительские права, то после рабочего дня, боюсь, просто не доехал бы живой до дачи. Усталость – это одно, а второе – посмотрите, как сейчас по Москве ездят: никто правил не соблюдает.
– Но ведь и вы с мигалкой на крыше подливаете масла, сами знаете, куда!
– Считаю, терять время в пробках – непозволительная роскошь. Я же не к теще на блины спешу. Утром надо на службу, вечером мечтаешь поскорее добраться до казенной дачи в Архангельском, передохнуть и – по новой.
Но порядок на дорогах наводить надо. Иногда смотрю и думаю: а что если бы мой сын, как я когда-то, по Москве на велосипеде катался? Ни за что не отпустил бы! Я же в свое время много объездил. Сначала у меня был трехскоростной велосипед “Спутник”, потом я приобрел десятискоростную шоссейную профессиональную машину. Крутил педали!
– С кем вы соседствуете по даче?
– За стеной живет семейство Бурбулисов.
– И как?
– Что – как? Нормальные отношения. Соседские. Чай иногда пьем вместе.
– Вы в земле поковыряться любитель?
– Год назад жена купила складную теплицу, которая должна собираться без единого гвоздя – прямо, как церковь в Кижах. Таня хотела, чтобы я провел время на свежем воздухе, теплицу устанавливая. В результате я два воскресенья честно прокопался, но так до конца конструкцию и не слепил. Жена позвала обедать, в этот момент ветер налетел, и вся конструкция рухнула. Пришлось вызывать столяров, и те гвоздями все сколотили. Однако воздухом я подышал. В минувшем сентябре сумел дважды с семьей выбраться в Калужскую область за грибами. Так что иногда даже удается отдохнуть.
– У вас дома целых две собаки и кошка. Не многовато?
– Это случайно получилось. В августе 91-го года мы уехали в отпуск, а наша Нэнси должна была рожать. Вернулись, а роды уже начались. Я подхватил собаку и понесся к ветеринару. Нашел какого-то платного специалиста, тот, чтобы спасти мать и щенков, вынужден был сделать кесарево сечение. Я выполнял функции ассистента. Жутко, скажу вам, с непривычки держать в руках теплые живые внутренности… Родились два щенка. Один на следующий день умер – получил травму во время родов. А второго нам продавать стало жалко, оставили себе. Хотя это тоже сука, мы для красоты назвали вторую собаку Ронни – Рональд. В честь четы Рейганов получилось.
Так у нас пара скотч-терьеров завелась. А бродячую кошку дочка принесла.
– Живность мирится между собой?
– Поначалу собаки очень нервничали, но сейчас свою кошку уже не трогают, зато другим проходу не дают – отыгрываются.
– Говорят, вы сравнительно недавно в новую квартиру въехали?
– Когда на 6-м съезде правительству отставкой пригрозили, жена мне сказала: хоть что-то ты от этой работы, кроме невроза, получить должен. Я обратился с просьбой, и нам дали ордер на четырехкомнатную квартиру. Случилось это накануне очередного съезда. Жена занервничала: успеем ли прописаться на новом месте, со старого-то ведь уже выписались. Неровен час, нардепы мужа снимут, и останемся на улице – ни кола, ни двора.
Ничего, успели. Зато у меня теперь даже свой кабинет есть – ведущий на балкон коридорчик площадью два с половиной метра квадратных под это дело переоборудовал.
– А где дом-то?
– На Плющихе. Там же живут Чубайс, Хижа, Шумейко, члены Конституционного суда, Солженицын. А наш сосед по лестничной площадке – крутой бизнесмен. У его дверей постоянно двое охранников дежурят. Мои дети даже боятся, что если соседа взрывать придут, и наша квартира пострадать может.
Я успокаиваю: мол, прорвемся. И не такие нас бить пытались – и ничего. Шохины без боя не сдаются.
