ПЕЛЬМЕНИ ЭРНСТА НЕИЗВЕСТНОГО

Он сидел в просторном мягком кресле, непринужденно закинув ногу на ногу, его сильные руки то взлетали – жестикулируя, то замирали в сплетении, холодно поблескивая крупным перстнем и циферблатом больших часов, показывающих нью-йоркское время. Фразы, словно вырубленные из гранита, стремительно выстраивались в жесткие логические конструкции, и каждая мысль казалась отточенной до совершенства и завершенной в своей бесспорности. Слушать его было чертовски интересно, не хотелось отвлекать вопросами, но мои заготовки были просты и приземлены – о дочери, о маме, о доме… От этих вопросов он на мгновение замолкал, словно наткнувшись на невидимую стену, но все же – словно на ощупь подбирая слова – отвечал, и снова с облегчением выходил на привычные темы.

- Эрнст Иосифович, мне приходилось слышать ваши слова о том что ваш дом там, где ваши скульптуры. Но скульптуры в Америке, Швеции, Финляндии… и меньше всего в России. Так где же сегодня ваш дом?

- Сложный вопрос… Наверное – В Екатеринобурге, Воркуте, Магадане, где я строю памятнике сталинским жертвам. Когда я уезжал из Нью-Йорка, моя старенькая мама сказала: “Как хорошо, что переименовали Свердловск в Екатеринобург. Это город моей молодости. Но сыночка, может, ты там разыщешь прекрасный монумент Екатерине – я присутствовала при его снятии. Возможно тебе удастся найти его и, как скульптору, ты сможешь добиться, чтобы монумент вернули на место?” Но памятник по моему убеждению – неподвижен. Нельзя, чтобы он был гулящим.

- Скажите, а с каким чувством ваша мама провожала вас сюда, в страну, которая хоть и родная, но жутко непредсказуемая. Она не боится за вас, не просит поостеречься?

- Если она, в возрасте под девяносто, приезжала сюда с лекциями сама – чего ей за меня бояться, она уже отбоялась, привыкла за прошлые годы, когда меня и травили, и грозили.

- А сейчас вам приходится испытывать чувство удовлетворения от того, что ваши “кураторы” из ЦК КПСС потерпели поражение и система, которая столько лет пыталась вас сломать, наконец рухнула?

- Скорее – у меня чувство смятения, я не могу, правда, его точно сформулировать. Я вижу, что процессы, как будто, развиваются правильно и это, конечно же, хорошо. Но ведь чисто возрастно у властных структур еще не стоят совсем молодые люди, которые и должны стоять в такие решительные моменты – это же им жить в том будущем, которое они строят. Сейчас управленческий аппарат отстает от происходящих процессов. Вместо того, чтобы быть впереди, как и положено в революционных ситуациях, они все время отстают. И это очень страшно, потому что при таких ситуациях возникают социальные катаклизмы, после которых к власти приходят люди, как правило более опасные.

- Те события, что происходят в нашей стране, заметно обострили отношения между поколениями, коснулось ли это и вас?

- Не хочу хвастать, но у меня с молодежью не возникает расхождений ни в Америке, ни здесь. Во всяком случае, так мне кажется.

- С посторонними это может не всегда ощущаться, а, например, с дочерью, тем более, что она живет здесь, в Москве, а вы – в Америке?

- Расхождения на бытовом уровне у нас бывают, но не на идеологическом. Хотя, и про бытовой, пожалуй, соврал. Нет у меня с ней никаких расхождений. Понимаете, просто я – несерьезный человек. А это – залог подвижности, поэтому мне с молодежью легко. Кроме того, меня лупили всю жизнь, я не мог свободно продохнуть, и все, что я хотел – осталось у меня впереди. А у людей моего поколения все позади, они только вспоминают, я же терпеть не могу мемуары – прямо какие-то глаза на затылке.

- Вы замечаете, с каждым приездом – на свежий взгляд – как стремительно наша великая и могучая матушка Русь превращается в безнадежно убогую, пошедшую по миру за подаянием…

- Это не правильно. Это имперское представление о величие. Вы что думаете, если все маршируют в ногу – то это величие, а если ходят – то убогость? Несмотря на страдания, на проголодь, на разруху Россия сегодня выглядит гораздо более великой, чем, скажем, при Брежневе с его парадами, орденами и показным могуществом. Если бы то было величие – оно бы выстояло. А так это – нежить. Как в русской сказке, где Иван-дурак да солдатик всякой нежити говорил в конце-концов “брысь” и она распадалась. Кроме того, вы должны учесть и другую вещь. Я часто здесь сталкиваюсь с комплексом неполноценности, которое считаю неоправданным. Ведь материальное преимущество чаще всего не имеет ничего общего с духовным преимуществом. Возьмите историю цивилизации и увидите – существовал и Египет, Вавилон, Рим… Сейчас даже трудно представить, какого уровня были эти цивилизации. Мы же теперь, несмотря на всю компьютеризацию, в сравнении с ними – жалкие плебеи. Так что совершенно необязательно думать, что великие идеи рождаются на асфальте в Нью-Йорке или между Лувром и Монмартром. Они могут возникнуть на Урале, родиться здесь, на этой помойке. Не надо, конечно, зазнаваться, что мы, мол, в дерьме – но лучшие. Но и комплексовать не стоит.

- Скажите, а как вы решаете свои проблемы – я имею в виду бытовой уровень. Или ваше состояние дает вам возможность об этом не задумываться?

- То, о чем вы говорите – для меня действительно ужасная проблема, одна из самых тревожных. Дело в том, что если здесь карьера делалась через пребывание в каких-то общественных структурах, от чего я всегда отказывался и никем, кроме как скульптором, не был (и это становилось причиной моих несчастий), то в Америке произошло примерно то же самое. Там неизменный спутник карьеры – светская жизнь, мелькания в свете, приемы… Одно время мой друг подгонял к семи вечера за мной машину, мы с ним бывали в пяти-шести местах, показывались, улыбались, жали руки… В конце-концов мне это надоело и я сказал – больше не могу. Тут надо заседать, там – мелькать, мне на то и на другое жаль тратить время. И ничего, не пропал, заметили, только, может, откинул свою карьеру лет на десять.

*А когда к вам приходят друзья, кто у вас готовит, накрывает на стол?

- Спросите Карякина, он знает. У меня так же, как и в России в холодильнике всегда лежат пельмени. И еще – бульонные кубики, там они очень вкусные. Бросаю все это в воду, варю – и все довольны.

- Значит, фирменного блюда Неизвестного нет?

- Можете считать моим фирменным – пельмени.

Валерий Яков


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

МАТАДОР
ХИТ-ПАРАД СЕРГЕЯ СОЛОВЬЕВА
АЛМАЗНАЯ ДОРОГА или ПРИГОВОРЕННЫЕ К ЖИЗНИ
ЧАПАЕВ ПЕРЕПЛЫЛ УРАЛ!
«Папаша» Кобзон и его мафия
СЛОВО К НАРОДУ
СОЛОВЬИЗМ НОМЕР РАЗ
ХРОНИКА ПАДАЮЩЕГО ТЕЛЕВИЗОРА
ЛЮБИ ВСЕ, ЧТО ШЕВЕЛИТСЯ
ПИТИЕ ОПРЕДЕЛЯЕТ СОЗНАНИЕ
ГЛЯЖУ КАК БЕЗУМНЫЙ


»»»