ВИТАЛИЙ ЛАЗАРЕНКО,
Главный размышлятель “НВ”
Вы никогда не задумывались: насколько нравственна (или безнравственна) профессия журналиста? Кем быть лучше – хорошим журналистом или хорошим человеком?
Не зря нас еще в школе учили: не сотвори себе кумира. А так хотелось. И увидеть, и услышать, и потрогать его хотелось, кумира своего. Даже несмотря на предупреждение уважаемого Андрея Макаревича, оброненное им на какой-то газетной полосе: “Никогда не встречайтесь со своими кумирами. Разочаруетесь. Слушайте, читайте, смотрите их лучше у себя дома”. Эх, мудрость-то, она с годами приходит. А тогда…
Тогда я был прилежным студентом факультета журналистики. Сидел в библиотеках. Читал учебники, “рекомендованную литературу”. И вырезал из газет статьи своего кумира. Тайком, лезвием, складывал листочки в папочку. И мечтал писать так, как он. А писал он классно. Темы откапывал жгучие, волнующие, часто просто трагичные. После каждой статьи хотелось кричать: “Гады! Сволочи! Бездушные люди!”. Хотелось ехать в другой город – разбираться с несправедливыми ментами, хотелось врезать по морде какому-нибудь секретарю горкома, спевшемуся с бандитами. Классно писал Х, ничего не скажешь. Недаром Х из “Комсомолки” в “Литературку” пригласили. “Литературка”, писательская газета, тогда была пределом журналистских мечтаний.
Подражая Х, я как-то сделал материал о том, как в школу на вечера встреч выпускников ребят пускали выборочно. Был хорошистом – заходи. Был двоечником – пошел вон. Двоечники обижались и били стекла. Добрее надо быть, товарищи учителя, и двоечники к вам потянутся – взывал я со страниц своей газетки. После этого паренька, который рассказал мне историю, чуть из школы не выгнали. Меня – чуть было из газеты. Но заметка была хорошая. Я решил похвастаться, отправил ее потрясающему Х. Заодно пожаловался на несправедливость. И мэтр мне ответил. Мэтр меня успокоил. И, видимо, автоматически приписал в конце своего письма: “Пиши. Звони. Приезжай”. Я приглашение понял прямолинейно.
Вечер. Снег. Темно. Страшно. Очаково. Дикая окраина. Открывает дверь невысокого, совсем не геройского вида человек в какой-то простенькой курточке. Однокомнатная квартирка. Бардак. Разбросанные кругом газеты, листы бумаги. Иисус из дерева. Рядом на стене – какие-то таблички странные, типа: “Магнитофоны не включать!”. Тогда я не знал, что выдающиеся люди, как правило, чудаковаты.
“Ну как дела, революционер?” – спрашивает Х.
Я, кажется, начал задавать ему какие-то хрестоматийные вопросы в духе банального интервью на тему: как вы стали журналистом?
Меня потрясло, как он говорил. Не о чем, а именно как. Х говорил, употребляя “ненормативную лексику”. Он матерился! У меня выпала челюсть. “Литературная газета” – писательская газета… В голове роились безумные мысли. Может быть, я перепутал квартиру? Может быть, это – брат Х? Да, друзья, тогда еще не была напечатана книжка “Это я, Эдичка” Лимонова… Кое-как, собрав мысли в кучку, я задал Х еще один вопрос:
“А кто, в основном, пишет в “Литературку”?”.
“Да еб…тые всякие. Нормальные люди писать в газету не станут”.
Тут я вообще ох…ел. Это было не потрясение. Это был шок. Словно Х чем-то тяжелым меня по голове. Конечно, нужно было расспросить его подробнее: почему “еб…тые”? Ведь эти еб…тые время от времени подбрасывают темы для материалов?.. По инерции я задал еще несколько глупых вопросов и поспешил уйти. Вышел и долго стоял – не мог вспомнить дорогу обратно. Кое-как вспомнил и пошел. Шел и ох…евал. По правде говоря, я ох…евал от этой встречи, от этого разговора несколько лет подряд. Такое, друзья, было время. Столько нам тогда говна впихивали в головы на тему: что нужно писать и как нужно писать. Заставляли наизусть учить “Партийную организацию и партийную литературу” Ульянова-Ленина. Вычеркивали из материалов те места, которые читатели, по мнению “партхозактива”, не поймут. Вместо этого – полно всякой херни вдалбливалось через журналистов в головы ни в чем не повинных читателей.
Сегодня – по-другому. Разрешенно смелая “Литературка” превратилась в скучнейший талмуд. Интереснее читать те издания, где матерятся. Изменился и я. У меня самого сейчас дома все разбросано и перепутано, бумаги валяются где попало, на стенах черт-те что висит. Далеки правильные “совковые” времена. Но что-то невынутой занозой сидело глубоко внутри.
И вдруг недавно проявился в памяти кусочек той встречи, того разговора. Х, расхваливая своих коллег Ваксберга и Гамаюнова: “Горячо пишут, напряженно”, кисло оценил Евгения Богата: “Холодные материалы, скучные”. Богат умер. Имя его стали забывать. Через некоторое время в “Литературке” – материал о нем. “Даже после смерти из зон ему идут в газету десятки писем. На него надеялись. Он был рад помочь каждому. Умер рано – на всех сердца не хватило”. Примерно так было написано.
Да, Богат был не так изящен, как Х. Его материалы со временем забывались. (“На качелях” Х я помню до сих пор). И тут я понял – у Х другой стиль журналистики.
Журналистика – театр. В нем журналист – лицедей. Изящное чистописание. Герои – отдельно, газеты – отдельно. Дан: сюжет из “тревожного письма”. Имеем: гвоздь в газете. Раздается барабанная дробь. Газета октрывается. Перед вами – Х. Ария. Занавес. Газета закрывается. И в урну. Шекспира будут помнить в веках. Талантливого актера, игравшего его спектакли, – лет сто. Шекспир будет стоять на книжной полке всю жизнь. Сборник газетных очерков можно будет выбросить лет через десять. Но чтобы имя звучало эти десять лет, нужно талантливо исполнить арию. По нотам “жизненного материала”. Который потом превращается в шлак. И выбрасывается. Мне почему-то кажется, что Х специально никогда не интересовался дальнейшей судьбой своих героев. Циничная эта профессия – журналистика. Древнейшая. И чем лучше журналист, тем он…
А может, все-таки, пусть лучше письма приходят. Из зон. Может, все-таки лучше – не имя крупными буквами на первой полосе, а чье-то рукопожатие, чье-то “спасибо”? Может ли быть талантливый журналист талантливым человеком? Коварная это профессия – журналистика. Особенно, если долго писать на темы морали.
Еще совсем недавно Х часто появлялся на телеэкранах. Были с ним интервью в газетах. Вышел фильм по его сценарию. Книжки. Но – зажглись сверхновые звезды на небосклоне журналистики. Звезда Х, к сожалению, уже не первой величины. Депутатствует к тому же. Может, Х достиг всего того, о чем мечтал? К чему еще стремиться? Впрочем, иногда что-то интересное у него появляется на страницах одной новой газеты. Как жалко, что я все-таки с ним тогда встретился. Читал бы время от времени Х сегодняшнего и сравнивал его с тем, знаменитым Х 70-х – 80-х. И не задавал бы себе вопросов.
