Человек не только предмет искусства, но и творец своей персональной life story, которую порой очень интересно рассмотреть с точки зрения драматургии биографии, органичности характера и ценности авторского концепта.
Ведь Homo sapiens божественно триедин в своих земных ипостасях: он и актер, и режиссер, и автор уникального экзистенциального произведения.
Никита Михалков – один из немногих представителей нашего социума, жизнь которого с самого детства протекает на глазах у всего народа. Он рос в известной на всю страну семье, ставшей местом пересечения старых традиций и новой идеологии, а зрел в элите времен оттепели – паноптикуме разнородных элементов, вобравшем в себя детей партноменклатуры, сестер Вертинских, танцоров Большого, поэтов-стадионщиков, торговцев ювелиркой, ценителей антиквариата и тому подобную экзотику. В богемной мозаике шестидесятых вслед за Андроном Кончаловским занял свое место и его брат Никита. И до сих пор идут споры, кто из братьев «круче»: равномерный Андрон или чрезмерный Никита.
«Я был тенью старшего брата по своей воле, – рассказывает Никита Сергеевич (НС), – я его очень любил. А он меня колотил. Зато я имел возможность общаться с его товарищами и вообще предпочитал общество старших. Но брат не был для меня представителем мира взрослых. У него был свой мир, запретный и очень интересный, населенный кинематографистами и музыкантами, мир, куда мне очень хотелось попасть».
Эти слова обретают особую значимость после знакомства с мемуарами Андрея Сергеевича, содержащими ряд незабываемых сцен, освещающих взаимоотношения братьев. «Проблеск вины, – пишет Андрон, – появился лишь однажды, я тут же постарался его загасить. Ко мне должна была прийти девушка; я попросил Никиту уйти из дома, подождать на улице, на углу – потом подхвачу его на машине, мы поедем на дачу. И забыл про него. Был жуткий мороз. Он ждал меня, а я поехал в кафе и только через час – через два про него вспомнил. Квартира заперта, ключи у меня. Я вернулся, смотрю – в телефонной будке, на корточках, спит Никита. Стекла запотели, ушанка завязана на подбородке, на глазах замерзшие слезы. Он всегда был и есть человек исключительной преданности».
Эта преданность, равно как и прочие трогательные порывы детства, явно остались неоцененными, что в свою очередь привело к неожиданному результату – рано проснувшемуся дару пародировать окружающих и вообще смешить. Младший Михалков быстро понял, что высокое не может конкурировать с низким, поэтому все возвышенное следует тщательно маскировать. Да и вообще человек, прошедший сквозь жесткую школу глумлений и насмешек, не может выйти к людям таким, какой он есть. Если он умен, то появится в самой крепкой броне, какая только существует – броне комического. Ибо нельзя осмеять лишь то, что уже по определению смешно.
Таким образом, юный Михалков изначально был вынужден бороться за серьезное к себе отношение в агрессивной конкурентной среде. Поэтому в «догнать и перегнать» было вложено столько энергии, что НС, как резвый скакун, брал барьер за барьером пока не оказался на самом верху иерархии, творческим отображением чему стала исполненная им роль Императора Александра Третьего в фильме «Сибирский цирюльник». И действительно, на момент выхода ленты НС стоял вровень с неосовковыми политиками и экскомсомольскими олигархами, оставаясь при этом странным вкраплением в убогий постсоветский бомонд. Со стороны все выглядело так, словно необработанный алмаз запихнули в груду ржавого металлолома и положили под пресс. Раздавить не получается – крепок, сиять не запретишь – хорош, но глаз режет…
Актер
Амбивалентность – вот ключ к образу Михалкова. Он не то доктор Джекил, не то мистер Хайд, не то привлекательный, не то отталкивающий, не то холодный, не то теплый, не то добрый, не то злой, не то свой, не то чужой, потому и отношение к нему всегда балансировало на грани приятие/неприятие. К тому же режиссер Михалков (именно режиссер – слово «манипулятор» НС в отношении себя не признает) постоянно подсовывал публике вместо себя настоящего свои колоритные художественные образы, один из которых и слился ныне с его именем.
Случилось это как-то незаметно. Сначала был трогательный юноша времен «Я шагаю по Москве» (тот, что просматривается в «Низких истинах» Андрона Кончаловского), потом появился есаул из фильма «Свой среди чужих», а затем из дымовой завесы незабываемых отрицательных ролей («Жестокий романс», «Вокзал для двоих», «Жмурки») явился миру новый характер, и с той поры не покидает ощущение, что в выданный НС при рождении аватар, «аффтар» заселил кого-то другого.
Актерские работы безусловно влияют на восприятие их исполнителя. Что закономерно – артисты сами выбирают, кого и где играть. Любопытно, что параметры внешности и мера таланта позволили бы НС изобразить любого романтического героя – хоть Гамлета, хоть Печорина, хоть Чацкого, но он поставил свой актерский дар на службу неотразимой приземленности, простодушной меркантильности, инфантильному тщеславию, душевному убожеству, собственно, тем качествам, которые теперь многие считают имманентными самому НС.
В этом смысле забавно сравнить две актерские судьбы – Янковского и Михалкова. Олег Иванович воплотил на экране самые возвышенные и чистые мужские образы отечественного кино – Сказочника из «Обыкновенного чуда» и барона Мюнгхаузена. Не совпадая с ними ни по одному пункту. То есть нес в мир именно то, чего был напрочь лишен сам – высокий аристократизм. А изысканной сын Натальи Кончаловской породил галерею неотразимых подонков, изобразил людей, променявших бессмертную душу на тленную мишуру, и тоже показал миру те качества, которых лишен сам. В результате про Янковского слова критического нельзя сказать – он полностью слился со своими положительными героями, зато про Никиту нельзя сказать ничего хорошего, ибо он тиражирует персонажи, противоположные тому, что считается правильным.
Таким образом оба – и Михалков и Янковский – отыграли то, что им не дано. Просто с разным результатом: один упокоился как романтический герой, хотя сюжет его жизни никак нельзя назвать достойным произведением, а другой, не нагрешив по сути, купается в негативе. «У моих врагов нет ни аргументов, ни сил, ни энергии, ни правоты, – печально констатирует НС. – Мама говорила в таких случаях: «Значит так надо». Какая глубина в одной фразе…».
Каким образом в головах происходит замена человеческой сути актера на художественный образ, им созданный, не вполне понятно. Ведь помимо ролей есть и жизнь с поступками, но, как показывает практика, явное, в отличие от тайного, редко бывает востребованным – чем созерцать мир во всем его убожестве, гораздо увлекательнее искать в темной комнате черного кота, которого там нет, и кричать «поймали!». Поэтому на поверхности, где все так неказисто, никто ничего и не ищет.
Так же обстоит дело и с «открытыми» людьми – даже если каждый их шаг известен, мотивацию и объяснение поступков ищут не в сфере очевидного, а в меру своей испорченности. И понять человека не получается, потому что прозрачная броня открытости скрывает содержимое личности лучше любого сейфа с семью печатями. А исполненная роль лишь добавляет искажения.
Поэтому настоящий НС уже давно и надежно скрыт от посторонних глаз, а вот сделал он это нарочно или так получилось случайно, – бог весть. Но факт остается фактом: who is Mr. Mihalkov, этот enfant terrible советской номенклатуры, любимец западного бомонда и баловень российской судьбы, знают разве что близкие люди. Если, конечно, и их наш герой не обвел вокруг пальца или какой-нибудь другой части своего 187-сантиметрового тела.
Драматург
Трудно расти в тени больших деревьев – под пышной кроной слишком мало света. То же относится и к детям талантливых или очень успешных родителей, на которых гений потому и отдыхает, что им с детства задается планка, которую страшно брать. Ведь идея сравнения для человека губительна, и проигрыш часто засчитывается до начала игры. При этом на долю ребенка, рожденного в «особой» семье, может выпасть уйма родительской любви и внимания, как, допустим, в случае Дмитрия Набокова, но искреннего восторга точно будет мало. Соответственно, и результат окажется скромным – отсутствие этой вдохновенной эмоции действует на возможности маленького человека, как сбывшееся желание на шагреневую кожу. Поэтому никогда и ничью личную судьбу нельзя рассматривать вне контекста. Особенно, если речь идет об отпрыске благородного семейства.
Никита Михалков, получил в наследство от судьбы обстоятельства утроенной сложности: яркая мать, талантливый отец, небездарный старший брат. На таком фоне выделиться совсем сложно. Поэтому все действия Никиты Сергеевича отличались избыточным усилием. С разочаровывающим порой результатом – если вышибать бревном незапертые ворота, рискуешь оказаться поверженным.
Но как бы там ни было, сюжет его жизни с самого начала развивался в точном соответствии с законами драматического жанра. Завязка была яркой – удачный дебют в кино, яркий роман с несравненной Анастасией Вертинской, внезапная армия, гениальный «Свой среди чужих», галерея прекрасных картин, удовлетворивших как нашу придирчивую интеллигенцию, так и западных эстетов. К середине фильма/жизни «Никита Михалков» у аудитории создалось впечатление, которое и должно было создаться перед кульминацией, – герою все удалось, враги побеждены, женщины покорены, престижные премии собраны и непонятно чего ему еще желать.
Но не будем забывать, что мы имеем дело с Мастером… Появился «Сибирский цирюльник», повлекший за собой разлад с окружающей средой – той самой интеллигенцией, которая потом заразила вирусом неприятия все поле СМИ. И с выходом фильма «Предстояние» конфликт наконец достиг апогея. НС теперь лукаво сокрушается: «Я все молился: «Господи, сделай так, чтобы эта моя картина была больше чем фильм!», и он сказал «На!», но я-то другое имел в виду…». Но можно ли ему верить? Ведь в любой грамотной голливудской ленте, подступая к последней трети фильма, зритель обязательно хватается за голову, переживая за героя: «и как же он теперь выйдет из положения???». Детям обычно в этот момент шепчут на ушко: «все будет хорошо… это же кино…». Но вопрос тем не менее интересный. Ведь фишка в том, что настоящий творец не ведает, что творит. Не ведает этого и Михалков.
Режиссер
Никита Сергеевич употребляет слово «стая», говоря о тех, кто нападает на него компактной группой. И действительно, один на один никто с боксером Михалковым состязаться явно не готов, хотя шипение вслед раздается постоянно. Неприязнь к себе НС связывает с завистью, которую могут испытывать менее удачливые и одаренные люди. Но тут он, конечно же, неправ. Все дело в унижении, которое испытывают члены кинематографического & медийного сообщества оттого, что Великан от кино, устремленный душою не то ввысь, не то вдаль, не то вширь, не способен, глядя себе под ноги, отличить одного муравья от другого. А они хоть и мелкие, но гордые. И много лет старательно ползали в надежде быть замеченным и оцененным. Но оказались подавленными… К тому же Никита Михалков так устроен, что не слышит даже писка под ногами – слишком высока его голова, да и в ушах свистят иные ветры…
Униженные и оскорбленные не смирились. Как ребенок, не добившись внимания хорошим поведением, гарантированно добивается его, разбив окно, так и стая решила свой вопрос, пойдя на прорыв. И в произведении «Никита Михалков» случился кульминационный поворот сюжета – вместо восторженных рецензий на интереснейшее «Предстояние» со всех сторон посыпались ядовитые стрелы критики.
НС отрицает, что в конфронтации с общественностью реализуется его режиссерский замысел. «У СМИ я никогда не был любимцем, – вспоминает НС. – Уже после фильма «Свой среди чужих» кто-то написал, что «за такую наглость следовало бы выпороть модного режиссера». Но настоящий антагонизм возник после «Сибирского цирюльника». Я это связываю с тем, что моя позиция не может устраивать ту часть либеральной интеллигенции, которая видит страну другой. И для меня спасение, что я не прочел все, что про меня пишут, потому что вал лжи и несправедливости таков, что может снести и более крепкого человека». Конечно же, НС не вполне справедлив – после «Неоконченной пьесы для механического пианино», «Пяти вечеров», «Рабы любви» его, конечно же, любили. Как, впрочем, любят и сейчас. Просто сложным амбивалентным чувством.
Человек
Так who is Mr. Mihalkov? Письмо, написанное молодым Никитой из армии своему другу Алексею Артемьеву, информирует читателя о тонкой душевной организации НС значительно полнее, чем все рассказы очевидцев, вместе взятые:
«Сидел сегодня в курилке у себя в части, чего-то ребята пели, я сидел, слушал, дождь шел…
И вдруг с какой-то отчаянной пронзительностью почувствовал твою музыку в нашей картине. Коленки мои задрожали. Я стал представлять кадр за кадром, то, о чем мы с тобой говорили взахлеб… а потом вспомнил дачу, и весенний луг… и тебя в халате, и вино из горлышка… и рояль… и как плакали мы с тобой, дорогой мой россиянин, а потом на веранде, в зябком вечере, пили чай и водку смородиновую, и читали китайские сказки…
Все это кажется теперь сном. Было ли вообще? Бог его знает. Я знаю теперь то, что есть…
Есть еще и то, что я называю «память чувства». Может быть, это и есть самое главное. Не знаю, но надеюсь… И еще есть вера… Она пока не покидает меня, и это – великое счастье.
Ужель так все дальше и пойдет? Ужель Бог не смилуется над нами – людьми, никому не желающими зла, а, наоборот, желающими только одного: творчеством своим и верою сказать остальным, что нужно обняться и посмотреть кругом полными радостных слез глазами, и увидеть сосны, и реку, и росу на траве… и гнать по мокрой дороге жестяную банку, пиная ее ногой, и падать в холодную воду, и ощущать ладонями нагретый солнцем сыпучий песок…».
Эти строки были написаны 19 августа 1972 года. А на вопрос, что означает столь старомодный для семидесятых годов прошлого века стиль изложения, а главное – тип эмоций, НС отвечает: «Ну бывало так… Выходим с Артемьевым, бухие в поле, видим церковь на берегу реки… закат солнца… и плачем. Может, от красоты такой, а может, потому, что выпили… хрен его знает. Но слезы, это то, что невозможно объяснить… Похожие чувства я могу испытать и стоя у обрыва где-нибудь в Калифорнии, но это не то же самое. Там мои ощущения не будут иметь ничего общего с Америкой – океан принадлежит всем. А то, что я чувствую здесь, имеет непосредственное отношение к России».
Вот он какой наш герой…
«Чувство страны» и ощущение единства с ней у НС возникло сравнительно рано. Да и с простыми людьми отношения изначально складывались гармоничнее, чем со средой обитания, что проявилось в полной мере в армии, куда молодой Никита угодил по личным можно сказать обстоятельствам. Вопреки тому, что можно было бы предположить, он чувствовал себя в рядах Вооруженных Сил великолепно, и до сих пор вспоминает о том времени с теплом. «Я сразу взял маску Швейка. Все ждали, что я буду выпендриваться, я же абсолютно спокойно выполнял глупейшие приказы, и ощущал при этом полный покой, чем и поставил всех в тупик: «А это вообще он???». От того бездумного подчинения я испытывал такой моральный комфорт, какой не испытывал больше никогда, ни до, ни после. Потрясающее чувство: «построят – скажут». То было самое безответственное, счастливейшее время, надо было лишь правильно настроиться, и мне это удалось. Армия мне вообще очень много дала. Что именно? Трудно объяснимое ощущение огромного преимущества и осознание масштабов страны – помню, как прошел на собаках 117 км от Камчатки до северной Чукотки. Это было потрясающе! Сохранились, кстати, мои армейские дневники… Я их тщательно прятал, ужасно боялся, что найдут. Если опубликовать – точно будет бестселлер…».
С особой гордостью НС вспоминает, как его провожали на дембель. Отъезд случился в момент показа фильма «Операция Ы», а киносеанс на флоте можно было прерывать только по двум причинам – если тревога или привезли свежий хлеб, который надо срочно разгрузить. Все остальное не имело значения, даже приезд генерала, кинопросмотр считался святым временем. Но чтобы проводить Никиту, сеанс прервали: «Это было так пронзительно… Высший пилотаж отношений!» – вспоминает НС чуть что не со слезой.
Вообще Михалков прекрасно ладит с теми, кто близко. Актеры его обожают, друзья любят, соратники ценят, про женщин и вовсе речь молчит. Сам он считает (на словах по крайней мере), что интереснее людей вообще ничего в жизни нет, хотя занимают они его не как индивидуальные и неповторимые сущности, а как типажи. «Меня интересует не конкретная личность, а явление в ней, – поясняет НС. – Помню мы обсуждали эпизод из «Предстояния» и я объяснял группе, что нужен актер типа Гафта. Потом подумал: «А почему не Гафт?» Звоню: «Валя у меня есть для тебя роль на 20 секунд». «Где?» «Там-то». «Когда?» «Завтра» «Привезете или самому приехать?» «Привезем». 40 минут гримировались, 40 минут одевались, 15 минут снимали. «Сколько я вам должен?» – спросил Гафт. Вот это человек… Меня интересуют явления. Не конкретные люди, а именно явления».
Но фиксируясь на общем, Михалков автоматом попадает в поле комического, а концентрируясь на индивидуальном, переходит в драму. Сочетание смешного с драматическим и образуют фирменную смесь Михалкова. Как писал Анри Бергсон: «Комическое для полноты своего действия требует как бы кратковременной анестезии сердца. Оно обращается к чистому разуму. Но только разум, к которому обращается комическое, должен находиться в общении с разумом других людей». А драма требует противоположного – мобилизации сострадания. И концентрации на уникальном.
Так вот Михалков обожает заниматься эмоциональной эквилибристикой – балансировать между драмой и комедией. И получается у него не смех сквозь слезы, а смех над слезами. Оттого «Предстояние» и вызвало у многих негодование, что оценить эту ленту могут лишь люди с адекватным михалковскому разумом и лабильной психикой, то есть зрители, умеющие перестраиваться из комического в трагическое словно кокаинист на трассе и понимающие, каким кодом расшифровывать этого автора. Или имеющие соответствующий рецептор, позволяющий вскрыть замок навороченного михалковского сознания без каких-либо кодов, и с наслаждением смотреть его незабываемые сны.
Оглядывая более чем полувековую историю этого шедеврического персонажа (да простят грамотеи сей новояз, но подходящего эпитета в русском литературном не нашлось), можно с уверенностью сказать, что, в отличие от нашей полуинтеллигентной полуэлиты (за расшифровкой термина «полуинтеллигент» следует отправиться к Ивану Ильину – любимому философу НС), мастера русской литературы XIX века точно оценили бы Михалкова по достоинству. Ведь в основе его непростого характера лежит чисто русская способность говорить с Богом напрямую (о которой упоминал еще Фердинанд де Соссюр), способность ставить себе внутренние задачи и решать их без поправки на внешнюю ситуацию, способность к раздвоению личности, столь свойственную носителям русскоязычного менталитета, талант не замечать чувств других людей, конфликт модуса конфронтации с модусом компромисса, и многое, многое другое, что на самом деле всем нам близко и понятно. Может, оттого произведение «Никита Михалков» и стало воистину народным. И теперь зрители замерли в ожидании развязки и наперебой гадают, какой же поворот сюжета задумал драматург Михалков, как отрежиссирует самую важную часть своей персональной истории режиссер Михалков, и какой актерский выход конем наметил себе лицедей Михалков.
А чтобы удостовериться в том, что все вышеизложенное – правда, достаточно будет прочесть книгу «12 вечеров с Никитой Михалковым», которая планируется к публикации в следующем году.
Фрагменты из книги «12 вечеров с Никитой Михалковым»:
У нас дома было запрещено разрезать ножом или ножницами веревочку на коробке с пирожными. Нужно было развязать. И вот стоишь в Столешниковом переулке перед здоровенной бабищей, которая, разговаривая с кассиршей, быстро-быстро завязывает узелок за узелком, а в коробке уже лежат корзиночка, два эклера, картошка, пирожное песочное, а она все завязывает и завязывает, а мне надо будет развязывать…
Так в нас воспитывали терпение. Специально на этот случай у меня были спрятаны иголки, которыми я поддевал узелки, но если ленточка была шелковая, а не обычная бечева, развязать было еще труднее. И вот начинаешь дома все это растягивать, распутывать и постепенно втягиваешься, начинаешь думать «так… иголка тут сломается, надо взять вилку…», идешь, берешь вилку, смотришь – нет, эта толстая, надо десертную, и не дай Бог, если веревочка порвется! И только, когда развязал, можно наконец съесть пирожное. Это было потрясающе…
***
Ребенком я не понимал, что у меня особенная семья. Помню, как однажды честно рассказал учительнице, что опоздал в школу, потому что долго не мог уснуть – пьяный Рихтер колотил по роялю за стенкой так, что лопнуло две струны. Учительница процедила в ответ что-то типа: «Рихтер ему играл… Понятно…». А я ведь не вкладывал в свои слова ничего, кроме того, что какой-то Рихтер дубасил по роялю, и я из-за него не мог спать. Она же смотрела на меня с презрением, считая, что я именем великого человека пытаюсь оправдать свое опоздание и показываю окружающим их место.
***
В школе меня часто колотили. Пришлось-таки в результате записаться в секцию бокса. Я был аппетитный, толстый, наверное, меня просто было приятно бить… А может, они понимали, что я сын Михалкова, это я этого не понимал… А когда понял… В четвертом классе я соврал ребятам, что вовсе не Михалков. Придумал целую историю о том, что я подкидыш, что в 45 году меня где-то там нашли, приютили и усыновили. Когда родители узнали… Ох, что было… Маме об этом рассказали на родительском собрании, когда я сам уже давно обо всем забыл. Скандал разразился дикий. Меня не били, нет, но очень жестко сказали, что я могу думать что угодно, делать что угодно и поступать как угодно, но я не имею права отказываться от своего имени. Для меня это был хороший урок.
***
Как я попал в армию? Это романтическая история… В октябре 1972 года я должен был выйти из призывного возраста, а в мае вовсю шли съемки у Сережи Соловьева. Работа над картиной должна была занять еще несколько месяцев, так что была надежда избежать призыва. Но у меня случился роман с дочерью члена политбюро и в какой-то момент я написал ей письмо, в котором объяснил, что мы не можем быть вместе, потому что я не хочу, чтобы моя будущая карьера была омрачена возможностью предположить, что я всего добился через выгодный брак. Как полный идиот я запечатал письмо и отдал конверт лифтерше в их доме, милой такой старушке, которая тут же отнесла его отцу. Так я оказался на городском сборном пункте.
Никакие разговоры про незаконченное озвучание не помогли, я был призван, но рассчитывал, как все кинематографисты, отслужить год в кавалерийском полку в Балабино. И вдруг на ГСП мне объявляют, что я должен ехать в Навои, причем в стройбат. А в стройбат отправляли только людей со средним образованием. Я возмутился, пошел к начальнику, представился и спросил, что все это значит. Ответ был: «Хочешь в Москве остаться?» Я возразил, что не понимаю, почему должен махать лопатой – у меня одно законченное высшее образование и одно незаконченное. Он ответил: «Ступай, куда расписали, или скажи честно, что хочешь остаться в Москве!». Я разозлился: «Не хочу в Москве! Где у вас самая дальняя команда?» «На Камчатке» «Ну вот туда меня и запишите…» «Пиши заявление, а то с меня потом шкуру снимут…». Я написал, и вся эта история вылилась в необычайное приключение, а рассказы про то, что, дескать, отец куда-то ходил и хлопотал – полное вранье. Из учебки даже писать нельзя, пока не принял присягу. Поэтому связи с домом поначалу нет вообще, просто родители, как правило, знают, куда направили их чадо. Я же был определен в одно место, а попал в другое. Следы вели в Навои, а я оказался на Дальнем Востоке, и только после присяги дал знать, где нахожусь.
Кстати, искушение у меня в момент призыва случилось фантастическое. В те времена призывников собирали по 7-10 человек по районам и прикрепляли к ним служащих, которые за отгулы доставляли новобранцев на ГСП и пасли их там до самой отправки. К нашей группе тоже прикрепили какого-то не то инженера, не то архитектора, который хранил наши военные билеты.
Вскоре всех остальных призывников отправили по месту службы, и на его попечении остался я один. И вот торчим мы на ГСП… А что такое ГСП? Это КПП, забор, КПП, забор, забор и… лес! Через который ко мне с бутылками стали приходить Паша Лебешев, Саша Адабашьян, мы начали квасить целыми днями, пока призывники приходили и отбывали. Сопровождающий мой потихоньку начал спиваться, к тому же по вечерам я уводил его вместе с дежурным по ГСП в Дом Кино, гулять в ресторан. Утром мы возвращались на ГСП, где скоро стало совсем пусто, а команды насчет меня все не было. И в портфеле у него болтался один мой военный билет.
В какой-то момент иду я в сортир и вижу, что в длинном таком писсуаре бьется что-то красненькое. Подошел ближе, смотрю – военный билет. Вгляделся – мой военный билет. Как он туда попал, непонятно. Я думаю: в октябре мне исполнится 27… Стоит мне спустить воду… Все документы придется собирать заново и в этот призыв уже не успеть!
То было настоящее искушение. Но тут я вспомнил слова мамы: «Если тебе идет в руки что-то такое, чего тебе очень хочется, и для этого нужно просто протянуть руку и взять, подумай сколько человек из десяти от этого бы не отказались? И если больше пяти – не делай этого». Вот я и подумал: ну сколько из 10 не воспользовались бы такой ситуацией? Ответ был однозначным. Поэтому я достал свой билет, высушил его, он стал толстым, страшным, и я засунул его сопровождающему обратно в портфель, после чего отправился служить.
Михалковы говорили (это мне отец рассказывал): «от службы не отказывайся, на службу не напрашивайся». Не будь того письма, я закончил бы работу над фильмом, и скорее всего меня бы уже не призвали.
Марина ЛЕСКО.
