“Кинотавр” финишировал. Вчера по сочинской звездной дорожке под “ахи”, “охи”, вздохи толпы, под яростные вспышки фотоаппаратов, под ровный гул телекамер прошло НАШЕ КИНО.
В следующем номере мы подробно познакомим вас с результатами сочинского форума и опубликуем эксклюзивный фоторепортаж наших спецкоров. А сегодня – интервью с прародителем успешно завершившегося фестиваля. В 12-й уже раз.
Слово Марку Григорьевичу РУДИНШТЕЙНУ.
– Марк Григорьевич, говорят, что актер – это не профессия, актер – это диагноз. А продюсер – это тоже диагноз?
– О, это полное собрание диагнозов! Чтобы стать продюсером, надо впитать в себя такое количество диагнозов, которое позволит тебе на равных общаться с каждым больным.
– Вам не кажется, что “Кинотавр”, слепленный вами двенадцать лет назад из того, извините, что было, и потому особенно сильно вами любимый, есть не что иное, как ярмарка тщеславия?
– Абсолютно правильно. Только почему, скажите, нам нужно так сильно бояться этого словосочетания – ярмарка тщеславия? Тщеславным может быть человек талантливый, способный, менее способный. А кинофестиваль – это действительно ярмарка тщеславия. После которой это тщеславие, если оно имеет талант, зерно таланта, должно уйти в народ.
Кинофестиваль – это эпицентр взрыва тщеславия, тщеславных планов. И ничего страшного в этом нет.
Маленькие люди – а мы все в том или ином смысле маленькие люди – страдают, как правило, комплексом Наполеона. Это не такой уж плохой комплекс. Если он не переходит в шизофрению.
– А ваше тщеславие как продюсера – в чем оно состоит?
– Мое тщеславие – самое простенькое. Просто то, что я делаю, должно создавать вокруг меня жизнь. Не мертвое поле, а жизнь.
То, что я делаю, должно получаться. Должно вызывать интерес. За этим следуют признание, женщины, любовь женщин… Все, что ни делается на свете, делается во имя женщин.
– Теперь несколько слов о ваших “доброжелателях”…
– К “доброжелателям” привыкаешь, как и к красоте любимой женщины. Кстати. Это как в вечной сказке – борьба добра со злом. Если ты делаешь добро, ты должен четко понимать, что добро должно победить зло.
– А так бывает?
– Безусловно. Иначе мы бы не жили. Но в то же время мы бы не жили, если бы не было зла. Мы бы просто не выжили. У нас не было бы хребта, позвоночника, мускулатуры.
Если это понять, твои “доброжелатели” станут твоими союзниками. Они заставят тебя жить в напряжении. Они заставят тебя делать что-то лучше, чем они делают.
А если бы этого не было, ты стал бы амебой. Растворился бы.
– К вопросу о “доброжелателях”-союзниках. Как складываются нынче ваши отношения с Никитой Михалковым?
– У меня отношения с Михалковым, как с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским: что дружить, что быть врагом – одно и то же.
– Вы бы взялись продюсировать его картину?
– Безусловно. Потому что это тот режиссер, который знает, для кого он делает кино и зачем он делает. Для меня существует Михалков-художник.
– А художник может быть администратором?
– Не должен. Руководить художник не должен и не имеет права. Потому что он субъективен, и это нормально. Он должен быть субъективен. И именно поэтому он не имеет права администрировать процесс организации культуры.
– Марк Григорьевич, так исторически сложилось, что вы возглавляете кинофестиваль. А могли бы вы, например, возглавить колбасный завод?
– Нет, конечно. Я всегда пугаюсь людей, которые могут возглавлять все.
Мы как-то с Янковским пришли к вице-премьеру Ярову – ну там о кино поговорить и все такое. Сидели, разговаривали, и он нам сказал так, между прочим: “Вы знаете, когда я возглавлял завод сельскохозяйственной техники, так у нас была точно такая же ситуация!”
Точ-но та-кая же ситуация.
– Но ведь у вас в свое время был другой бизнес…
– У меня никогда не было другого бизнеса. Вы знаете, я ведь вообще бизнесмен по несчастью. Я учился в Щукинском училище, хотел стать режиссером… Потом братья уехали за границу, начались неприятности. Это надо еще переложить на те годы, когда это было. 72-й – первый поток эмиграции.
У меня была куча неприятностей. И меня выбили, будем так говорить, из творчества. Поэтому пришлось, чтобы выжить, стать администратором. Цирк – администратором, Москонцерт – администратором и т.д.
У меня сложилось так, что я вертелся и направил свою деятельность туда, где я хотел быть – пусть и в другом качестве. Я помогаю тем, кем хотел быть сам.
– Вы хотели быть актером?
– Я и хотел, и был. Я и сейчас играю в фильмах. Конечно, я готовил себя. У меня был факультет режиссерско-актерский. Я Ленина играл на 3-м курсе…
– Ну, столько воды утекло с вашего 3-го курса! А сейчас камеры не боитесь?
– Какую камеру вы имеете в виду? Если киношную, то нет.
– А когда вы работаете в кадре, например, с Янковским, неужели вас не посещают многочисленные комплексы неполноценности?
– Комплексов нет. Есть радость. Есть невероятное обожание этого гениального актера. Я видел, как он работает на съемочной площадке. Я видел его глаза, в которых может отразиться все. И гений, и злодейство, и миллион других самых независимых друг от друга состояний.
Если бы меня спросили, кого я ставлю выше как актера – Янковского или Де Ниро, я бы без колебаний ответил: Янковского.
– Де Ниро – маленький актер?
– Ну зачем же так? Де Ниро – блистательный, великолепный, великий актер. Но свое мнение я вам уже высказал.
– Марк Григорьевич, отвечая на последний вопрос, вы почему-то стали очень серьезны…
– Это потому, что я говорю не о себе. Говорить о себе серьезно, думать о себе серьезно – последнее дело. Ну кто я такой в конце концов, чтобы думать о себе серьезно?
– Ну и напоследок. Скажите, что нужно Марку Рудинштейну, чтобы достойно встретить старость?
– Вот к старости я как раз и не готов. К смерти готов – случится так случится. А вот к старости – нет, не готов. Не хотел бы ее достойно встречать.
Александр КОГАН.