После выхода на экраны фильма МИХАЛКОВА «Предстояние» разве что ленивый не пнул мастера. Тему отработали и профессиональные критики, и блогосфера с кулуарами. Заявить во всеуслышание, что Никита Сергеевич снял ужасный фильм, стало поступком из разряда must, словно в Германии во времена Рейха вскинуть руку в приветственном возгласе «Хайль!».
Канны нашим не указ
Настрой перед просмотром «Утомленных солнцем 2» был однозначным – коллективный разум постановил, что Бог наказал мастера за дурной характер и лишил его таланта. И в том, что фильм не получился, у входящего в зал (если он, конечно, читает прессу) сомнений не было никаких. Тем более, что предыдущая лента Михалкова «12» была откровенно неудачной. После первой недели проката страсти достигли такого градуса, что популярный пражский ЖЖ-блоггер пожаловался товарищам, что был отринут значительным количеством своих родписчиков после лояльного поста о картине.
Каково же было изумление, когда оказалось, что фильм «Предстояние» вовсе не плох! Просто совершенно не соответствует (ни по стилю, ни по жанру, ни по содержанию) тому, что ожидалось. Заметим, что негативную медийную оценку не поколебал даже отчет о просмотре в Каннах, где картину приняли вполне доброжелательно. И по-прежнему фразу «мне фильм понравился…» можно произносить лишь шепотом, близкому человеку и на ушко. Иначе остракизма не миновать. Окажешься врагом, предателем & отщепенцем в сакральном кругу «интеллигенции», где словосочетание «Михалков снял хороший фильм» по смыслу равносильно высказыванию «я не с вами – я против вас».
Конечно, учитывая анамнез, удивляться такому негативу не приходится. «Процесс пошел» не вчера и не позавчера, а гораздо раньше, когда по тусовке стала гулять эпиграмма, приписанная Валентину Гафту: «Россия! Слышишь страшный зуд! Три Михалкова по тебе ползут». В минус пошла и роль Александра Третьего, исполненная Никитой Сергеевичем в «Сибирском цирюльнике», и удар ногой в лицо пацану-нацболу, и масса других неизящных эпизодов, включая оттюнингованный Михалковым-старшим государственный гимн. Все эти события привели к стойкой аллергии богемной тусовки на «святое семейство». Так что удивительно не то, что Михалкова в целом не любят. Удивительно другое. То, как эти «высокие чувства» автоматом, словно у девушки-гимназистки, проецируют на то, что он делает.
И Фрейд ошибался
Обругать, как мы знаем, можно все, что угодно. История учит, что масса талантов & шедевров была отринута современниками, после чего страстно воспета потомками. Но в случае Никит-Сергеича поражает не столько само неприятие всего того, что он порождает, сколько сила аффекта, которая приводит к полной профессиональной неадекватности коллег да критиков. Получается, что ни один из наших «агентов культурного поля» (как выразился бы великий социолог Пьер Бурдье) не понял, что за фильм снял рулевой Союза кинематографистов. И приятнее думать, что речь идет об ослеплении страстью, чем допустить мысль о полной безграмотности наших кинодеятелей.
Подавляющее большинство рецензентов сошлись во мнении, что фильм «Предстояние» образец «соцреализма», что по жанру это драма на военную тему, что в картине много лобовых заимствований из знаменитых фильмов, что там много несуразиц типа возраста героини, которой по сюжету 12 лет, а по виду двадцать. Критики так же констатировали, что Сталин в картине слишком высокий, уровень достоверности происходящего в кадре слишком низкий… Что ветераны себя не узнают и так далее, и тому подобное.
Добавил топлива в адское пекло и сам режиссер, который, вместо того чтобы отмолчаться, все время пытается объяснить аудитории свой творческий замысел. К сожалению (или к счастью), автор далеко не всегда понимает, что сотворил. И не его это дело – разжевывать продукт. Его дело «родить» и отойти. Иллюстрировать данный тезис можно историей ссоры Тургенева с Добролюбовым (по поводу повести «Накануне») или рецензией Фрейда на фильм Бунюэля & Дали «Андалузский пес». Короче, в случае «Предстояния» изначально была сформирована неправильная установка, что, безусловно, помешало прокату ленты.
Отсутствие какой-либо установки не мешает восприятию, просто потребитель чуть позже «въезжает» в то, что ему показывают. Адекватный же настрой (известный заранее жанр, к примеру) облегчает дело. И профи, знакомые с киноделом, прекрасно понимают, что если, допустим, анонсировать драму «Титаник» как молодежную комедию, то в зал набьются подростки, которые первую треть фильма будут громко хохотать, потом начнут раздражаться, что шутки в картине какие-то неприкольные, спустя час догадаются, наконец, что речь совсем не о том; и разойдутся разочарованные, с ощущением, что фильм отстой. Любая реклама зрелища строится именно на подготовке восприятия, и не стоит даже останавливаться на разжевывании этого пункта, достаточно констатировать, что картина «Предстояние» была подана аудитории неправильно. И великий слоган про великий фильм внес в это свою великую лепту.
«Утомленных» никак нельзя считать классической драмой, тем более лентой, снятой в духе реализма. Это не фильм-эпопея типа «Освобождения», а фильм-сказка про Иванушку-дурачка эпохи модернизма. Сделанный мастером эпохи постмодернизма, воспринимающим действительность фрагментарно и дискретно. Герой ленты был заявлен как квазисказочный еще в первой картине трилогии – его образ изначально содержал элементы гротеска. Котов, как и хрестоматийный Иванушка, простой парень. Он отважен и смекалист, в годы революции ему несказанно повезло: он стал другом Сталина (Царя) и женился на царевне (дворянке Марусе), перебежав дорогу царевичу (дворянину Мите).
Как Шекспир не поведал миру о том, что случилось бы с небесным чувством Ромео & Джульетты, останься юные любовники в живых, так и сказки про Иванушку-дурачка всегда обрываются в момент его торжества. Михалков же векториально двигается вглубь гипотетического сказания. И уже в первой части трилогии показывает нам начало новой жизни сказочного героя. То есть крах его успехов.
Чтобы удостовериться в том, что такая трактовка верна, достаточно вспомнить, что в первом фильме трилогии, помимо гротеска, много и условных сюжетных ходов. А вторая лента с самого начала заявляется как абстракция – первая сцена является парафразом классического «торта в лицо». Гениально сыгранный Максимом Сухановым эпизод, казалось бы, четко показывает вектор авторской мысли, но сакраментальный message почему-то никто не получает. А ведь это своего рода эпиграф картины. И это сон. Который снится Михалкову, а мы его вместе с ним смотрим. Кстати, «Андалузский пес» – тоже сон…
«Они любят стриптиз…»
Автор же в утверждении жанра последователен. Во второй части трилогии мы находим героя в лагере, то есть там, где по уму и должен был оказаться смекалистый Иванушка при сталинской регрессии. Революция, дающая возможность перемещаться со дна на самый верх, окончена, система окостенела, поэтому одиночка-маргинал (а русский Иванушка, конечно же, отвязанный маргинал – человек, выбирающий свой, особый путь) оказывается в изгоях.
Отсыл к образу Иванушки дается и на внешнем уровне – белобрысая вихрастая челка делает уже немолодого Котова утрированным, почти мультипликационным персонажем, а потому и все происходящее с ним не может квалифицироваться как «соцреализм». В том числе и стремительное взросление его дочери: в сказках, как мы знаем, растут не по дням, а по часам. Кстати, Котов бежит из тюрьмы с другим белобрысым Иванушкой, представителем молодого поколения, и его судьба, видимо, еще будет отслеживаться автором в финале трилогии.
Итак Иванушка/Котов – герой эпохи перемен. Поэтому война – его стихия и его спасение. Рванул он во времена утверждения новых смыслов, эру новых героев, но с конца тридцатых годов сгинул в ментальной агонии. И пока персонаж Никиты Михалкова ходит по своим мукам, мы вместе с режиссером рассматриваем траекторию его движения сквозь призму постмодернистского релятивизма. Фрагментарность восприятия художника дает нам возможность любоваться цветными стеклышками/сценами сломанного калейдоскопа жизни. И зритель, вслед за автором, должен был бы пытаться понять то страшное время, когда юные пионерки доносили на подружек, а взрослые мужчины теряли человеческий облик, потому что страх убивал их души, а вместо этого, с подачи киножурналистов, аудитория пытается углядеть что-то вроде военной героики. И не находит искомого.
Лишь свободный от ложных установок человек, может пуститься в путь и вместе с режиссером наблюдать, что выпало на долю бедному Иванушке. Он потерял все, что ему чудом досталось, захоронил себя в штрафбате, ибо в сталинской реальности его место не во дворце с Царевной, и даже не на печи в избе, а на свалке. То ли дело его оппонент Митя. Тот занял место и при Царе, и при Царевне. И это очень любопытный нюанс, ведь молодые поколения не знают, как великолепно чувствовали себя ассимилировавшиеся дворяне при Советской власти, как легко обыгрывали они своих глупых и необразованных покровителей, как прекрасно и сытно вживались в социалистическую реальность. Точно как Митя. И нисколько не мучились угрызениями совести – дневниковых свидетельств тому предостаточно, только читай…
Каждая новелла из приключений Иванушки/Котова резюмируется пословицей или поговоркой. Например, эпизод с дверью, которая спасла солдату жизнь, – это иллюстрация к пословице «береженого Бог бережет». Случаются и пересечения: например, «моя хата с краю» относится сразу к двум эпизодам: фрагменту, где героиня стучится в деревенские дома, пытаясь спрятаться от немца-насильника и ей никто не открывает, и эпизоду с пароходом, который ее же в открытых водах не подобрал. В обоих случаях мораль предъявлена четко, как и должно быть в сказке – все, кто попрятались по углам, будут наказаны и погибнут. Не за идею и не в дерзком порыве, как раненый, стрелявший из ракетницы в голую задницу немецкого летчика, а бессмысленно и по-скотски, как погибают карателями сожженные крестьяне.
Вывод: лучше умереть стоя, чем все равно умереть, но на коленях… Поэтому и бомбы у Михалкова, как почтальоны «звонят дважды», карая или милуя. Впрочем, звонящий почтальон это из «их» фольклора, а у нас «Бог троицу любит», поэтому, вероятно, будет еще один умный взрывной механизм, который исполнит роль указующего перста судьбы.
Любопытен и эпизод с цыганами, расстрелянными раздраженным оккупантом. Эпизод, показывающий, что со злом не надо заигрывать. Бессмысленно его и провоцировать. С ним вообще непонятно как быть и спасти от него может только Господь, ведь «человек предполагает, а Бог располагает». Заметим, режиссер ничего не навязывает, он размышляет картинками/комиксами. И явно не готов однозначно оценивать формировавшиеся веками поведенческие стандарты. Как дитя постмодернизма, он сваливает яркие осколки в одну кучу и просто рассматривает их. То с одной, то с другой стороны.
Оттого, несмотря на большое количество «душераздирающих» сцен, картина получилась холодной (это, пожалуй, единственный справедливый упрек). Но судить современного человека за эмоциональную отстраненность точно нельзя – мы слишком привыкли к жестокости. Врач не может болеть душой за каждого пациента, он просто сойдет с ума. Так и живущие в медийном поле не могут страдать за каждого умирающего ребенка. Эмоциональные возможности человека ограничены, поэтому между реальностью и ее реципиентом формируется подушка безопасности в виде условности. Текст вытесняется комиксом, кино – мультипликацией, реальный человек – аватаром.
В «Утомленных» сказочным является не только сам герой, но и персонаж Нади Михалковой. В контексте фильма она читается Аленушкой, девочкой-девушкой, которой приходится принимать взрослые решения. Недаром героиня в первый раз предъявляется зрителю в роли вожатой, поправляющей одежду на мальчике-пионере. Хрестоматийность этого характера отыгрывается и в конце фильма, когда девушка раздевается перед молодым солдатом. Чем еще может помочь настоящая Аленушка? Практически ничем. «Разденься, выйди на улицу голой!» – пел когда-то Слава Бутусов.
Таким образом все микросюжеты ленты являются простыми и доходчивыми историями/высказываниями. А сам фильм напоминает собрание народных сказок и поговорок, которые очень часто утверждают прямо противоположные вещи, являясь продуктом одной и той же культуры. Кому случалось держать в руках сборники сказаний, прекрасно знают, что истории, в них рассказанные, противоречивы, а главное, не подчиняются законам драматического жанра. Их задача не выжимать эмоцию путем манипуляции (драматургия именно тем и занимается, в современном кино особенно – просчитанные до секунд повороты фабулы смахивают на интеллектуальный «массаж простаты», хочешь не хочешь, реагируешь…), нет. В настоящих народных сказках работают в первую очередь смыслы, иллюстрируемые ситуацией. Задача истории, передающейся из поколения в поколение, заставить человека думать, а не слезу ронять. Поэтому там рекой льется кровь, которая выполняет функцию краски-раскраски.
В народном творчестве нет сказочника, который все приглаживает, обрабатывает и редактирует. Аутентичная сказка другая и поражает воображение концептом, точно как в фильме Михалкова. Поэтому режиссер в своей ленте выступает собирателем, а не рассказчиком. Удивительно, что наша кинокритическая общественность не понимает таких простых аллюзий.
Подряд семейные подряды
В истории с «Утомленными солнцем» поражает и другое. Режиссеру предъявляют претензии, которые можно предъявить каждому второму. Например, Михалкова упрекают в том, что он снимает дочерей, хотя многие эксплуатировали родственников. Феллини всю жизнь снимал жену, прошли через это режиссеры Новой Волны. Да все снимают друзей, знакомых и родственников, и кто именно выступает актером – не имеет никакого отношения к качеству продукта.
С пресловутой «вторичностью» ситуация и вовсе анекдотичная. Ведь вся культура вторична по определению! Любой культурный продукт есть результат переработки увиденного, услышанного и познанного автором. У животных нет культуры, не может ее быть и у Маугли. И если потребителю кажется, что он увидел нечто принципиально новое, то это означает, что он «не в теме». И незнание таких простых истин простительно журналисту, но не простительно человеку, позиционирующему себя как искусствовед. Любой агент поля культуры должен понимать такие вещи. Но, видимо, не понимает…
Нот всего семь. Сюжетов – пара десятков. Остальное – компиляции, композиции и сочетания, нескончаемый диалог творца с жившими ранее и создание материала для тех, кто будет жить после. Творчество – это работа над бесконечным узором, который начали рисовать до тебя, а дорисуют, когда тебя уже не будет. По логике же наших критиков, любая пародия вторична, потому что повторяет исходный сюжет, а уж Тарантино, главная фишка которого беспрестанное жонглирование цитатами любимых авторов, и вовсе должен быть оценен как последний двоечник. Но в двоечники почему-то попадает один Никит-Сергеич. Поэтому, когда читаешь рецензии на «Утомленных», задаешься ровно одним вопросом: их авторы – и вправду полуграмотные идиоты или это такая странная любовь? Неужели они не видят, что Михалков просто предложил нетипичную структуру – нанизывание эпизодов-зарисовок на биографический стержень центральных характеров? И что настоящий успех придет к фильму тогда, когда он выйдет в виде сериала? Поэпизодный формат для реализации задуманного будет самым подходящим.
Как бы то ни было, факт остается фактом – чтобы ни говорили наши «мэтры», Михалков = исключительно одаренный режиссер. И сделал очень интересную картину. Но есть одна авторская работа, которая ему никак не дается – это его собственная жизнь в контексте отечественного кинематографа. Не получается у Никиты Сергеевича Михалкова себя грамотно отрежиссировать. И отыграть. Что он ни делает – все мимо. Впрочем, еще не вечер. Возможно, наш герой еще порадует зрителя неожиданным поворотом и этой истории.
Марина ЛЕСКО.
