Вместо эпиграфа
Попали трое англичан, трое французов и трое русских на необитаемые острова.
Англичане построили себе по домику в разных частях острова и жили каждый сам по себе. На вопрос, почему они не объединили своих усилий, невозмутимо ответили: “Нас же друг другу не представили!”
Французы жили весело: один день Мари была женой Пьера и любовницей Жана, а другой – женой Жана и любовницей Пьера.
А Марья вышла замуж за Петра, всю жизнь любила Ивана и все трое были очень несчастны.
В канун Нового, 2000 года, первый канал нашего телевидения решил порадовать страну вторичным показом десятисерийного шедевра ОРТ под названием “Зал ожидания”. По будням, начиная с 6-го декабря, фактически в prime-time (19:40).
Этот могучий прошлогодний телеопус стал неуклюжей пробой отечественного кинематографического пера в форме, максимально приближенной к мыльной опере.
Под “мыльной оперой” здесь и далее подразумевается незатейливое, душещипательное произведение на тему межличностных отношений, не обремененное размышлениями о смысле жизни. Мыльная опера призвана убедить зрителей в том, что счастье не в деньгах и “богатые тоже плачут”. А психотерапевтический эффект обеспечивается happy end’ом (счастливым концом), столь редким в реальной действительности. Вместо назойливой moralite, хорошиши из сериалов сливаются в экстазе, а плохиши осознают свои ошибки и раскаиваются. “Основная ценность подобного зрелища – его тотальная психологическая недостоверность”, – со свойственным ему сарказмом сказал о мыльных сериалах главный редактор “МКомсомолки” Евгений Додолев в одном из своих ТВ-выступлений. И был прав...
При тотальном засилии бразильских, аргентинских, мексиканских и американских сериалов на наших телеэкранах, отечественные кино-и-теле-деятели никак не могут родить собственную розовую соплю. Хотя потребность в этом ощущается. Поэтому шедро разрекламированную первым каналом сентиментальную опупею Дмитрия Астрахана страна ждала с неким жгучим нетерпением.
Впрочем, кое-какие детали насторожили еще до начала премьерного показа.
Так, в программе “Тема”, посвященной целиком “Залу ожидания”, Михаил Боярский как-то не очень уверенно произнес, что этот проект, по его мнению, хорош “хотя бы тем”, что не содержит чернухи. То есть в остальном, выходит, он плох.
Начало фильма, тем не менее, обнадежило: хороший детский дом, никаких тебе перестроечных издевательств над подрастающим поколением, хороший директор этого самого детского дома, хороший мэр небольшого провинциального городка, хорошая миллионерша, хорошие артисты, даже симпатичные евреи. Плохой только милиционер. (У русских исконная неприязнь к власти. Понять можно.) И вроде бы никто никого не насиловал, кишок никому не выпускали, и драка в начале ленты была вполне декоративной, но чувство тревоги не покидало.
И гром грянул. Финал могучего произведения убил. Оторопевшего зрителя, приготовившего носовой платок (чтобы вытирать слезы умиления, когда все переженятся, а миллионерша найдет в детском доме собственного, утерянного в молодые годы отпрыска, или, на худой конец, усыновит кого-нибудь), ждало жестокое разочарование. Его буквально раздавили плохим концом. Плохим – по всем сюжетным линиям.
“Зал ожидания” показал, что чернуха бывает разной: бывает наглядной, а бывает морально-нравственной.
В комедиях герои не должны умирать всерьез, а мыльная опера не должна оборачиваться трагедией. Это законы жанра. Не бывает сказок с плохим концом. Если Золушка, погуляв на балу, возвращается к своим кастрюлям, а ее сестра выходит замуж за принца, то это не сказка, а, черт возьми, fucking соцреализм.
Предвкушающий сладостный happy end зритель получает по рассопливившийся физиономии. Все вполне натурально обернулось… смертью невинного подростка, разладом всех любовных отношений, трагическим расселением детского дома и крахом старшего поколения. Такой итог бьет по зрителю покруче, чем пресловутый утюг на животе кино-персонажа.
Любопытно было бы узнать, чем именно руководствовались отцы-создатели “Зала ожидания”, обрушив под занавес на голову несчастного зрителя ушат отрицательных эмоций?
Впрочем, позабавил не только сам “факт плохого конца”, но и некоторые другие любопытные детали киноповествования.
Курица – не птица, женщина – не человек
Симпатичный русскому зрителю герой должен быть выпивохой. Эта хмельная деталь вполне соответствует неистребимой национальной традиции. Поэтому тот факт, что все положительные герои “Зала ожидания” оказались пьющими, радикально закономерен. Напомню, Борис Николаевич Ельцин, свалившись с моста и помочившись на колесо респектабельного лимузина, в свое время лишь упрочил свои позиции в глазах соотечественников. “Свой!” – подумал русский мужик и выпил за здоровье президента.
Позабавило другое. Отношение отцов-создателей “Зала ожидания” (Астрахан, Данилов & Co …) к женщинам.
То, что бабы, в целом, суки, мы уже проходили. Лев Толстой к концу творческой биографии высказывался на эту тему достаточно откровенно. Женщина греховна по определению и ее следует убить, поскольку невозможно перевоспитать (читай меж строк “Крейцерову сонату”). И если жаль отрубить себе самое дорогое, то пожертвовать рукой явно стоит, чтобы не опуститься до совокупления с особью женского пола (см. “Отец Сергий” того же автора). Женщина, вызывая похоть, мешает самцу жить высоким, поэтому заслуживает всяческого наказания
Короче, женщина является базовой проблемой для тех, у кого “…весь день стоит как бы хрустальный…” (Тютчев), или “…Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз, висит…” (Лермонтов).
“В России секса нет!” – открыла миру глаза одна наша соплеменница в эпоху Горбачева… И фильм Астрахана доказывает, что она была не так уж далека от истины, поскольку киноопус плодовитого экранного архитектора подводит к печальному выводу, что истинная любовь может связывать разнополых особей только в том случае, если они не совокупляются.
Единственная пара, финишировавшая слиянием душ, не имела возможности слиться по ходу сюжета телами, ввиду физической неспособности на оное партнера. Алексей (так, кажется, звали культуриста-импотента) в процессе построения спортивной карьеры принимал анаболики, в результате чего и стал недееспособным.
Но его красавица-супруга, хотя и крепко выпивала все десять серий (по причине сексуальной неудовлетворенности), в критическую минуту (не путать с критическими днями!) доказала свою преданность. Когда муж-атлет героически выносил из детского дома бомбу (видимо, символизировавшую большой и твердый фаллос и все беды, к которым его “неразминированное” состояние может привести), супружница бросилась Алексею на помощь, наглядно доказав, что мужа-импотента любят преданней, чем полноценного самца.
А вот Виктор, герой Боярского, у которого явно был “до колена”, остался в гордом одиночестве, поскольку его первая жена Маша (героиня Глаголевой) в молодые годы отдалась другому из карьерных соображений, и ей не может быть прощения, а вторая, несостоявшаяся, жена Ирина меркантильно променяла нищего по убеждениям любовника на обеспеченного, хоть и нелюбимого мужчинку. В финале картины, Ирина, обливаясь слезами, рванула в Голливуд, где будет, по всей видимости, глубоко несчастна всю оставшуюся жизнь в объятиях обожающего ее преуспевающего писателя.
Коллективный мужской гений отцов-создателей “Зала ожидания” наказал прирожденных изменщиц в рамках своего произведения лишением душевного покоя. Видать, ребятам представительницы противоположного пола сильно насолили, коль они вопреки требованию здравого смысла десять серий подряд упорно “мочили” (хорошо хоть не в сортире) представительниц прекрасного пола.
О мешке дерьма
В фильме Луиса Бунюэля “Смутный объект желания” камера с навязчивостью маньяка фиксирует внимание зрителей на непонятных мешках, которые таскают туда-сюда герои картины и массовка. Появление этих мешков в пространстве кадра никак сюжетно не обусловлено. Юмор создателя картины кристаллизуется в тот момент, когда герой спрашивает слугу, что тот думает о женщинах, на что получает такой ответ: “Я вообще-то плохо знаю женщин. Но у меня есть друг, который очень хорошо их знает. Так вот он считает, что женщина – это мешок дерьма”.
Великому Бунюэлю было уже 77 лет, когда он снял, со свойственным ему одному чувством юмора, этот гениальный фильм о тотальном непонимании полов. Он к тому моменту уже отложил свой мешок и смотрел на мир чистым, незатуманенным гормоном, взглядом гения. А посему и имел право высказаться на эту немаловажную тему.
А вполне “гормонального” возраста авторы “Зала ожидания” ни за что, ни про что нагрузили зрителя своим убогим пониманием места представительниц женского пола в жизни мужчины.
В ленте, где хотелось бы как раз увидеть незамутненное единение любящих душ.
Словом, по мнению сих самцов, лучше уж быть одному, чем с женщиной, особенно обожающей и раскаявшейся в своих грехах. Поэтому несчастный Виктор, рискуя повредить самое дорогое, вынужден в финале выброситься из окна мчащегося поезда, лишь бы не остаться с преданной ему теперь навек и, видимо, любимой женой Машей.
С точки зрения авторов, Виктор обладает лишь одним серьезным дефектом: раз в пятнадцать лет все-таки влипает в любовные отношения с грешными дочерьми Евы, а вот персонаж Андрея Соколова, некий артист Каретников, ни разу за десять серий не замарал свой светлый образ низменной привязанностью к женщине. Его покровительственное отношение к начинающей актрисе, сиротке Свете, сугубо платоническое.
Сама же Света, как и подобает недостойной особи женского пола, легко пожертвовала личной жизнью ради карьеры.
Так же поступила возлюбленная банкира артистка Лариса. Она отказалась от “золотой клетки” (выгодного брака) и, сделав аборт, вернулась в кино, оставив несчастного жениха при его миллионах, но без ребенка, о котором он мечтал. Короче, не меркантильная, но все равно сука.
Позабавила одна сценарная деталь: банкир, уговаривая свою невесту бросить кино ради семейной жизни приводит ей в пример Дину Дурбин, популярную актрису-подростка тридцатых годов, которая в возрасте двадцати семи лет вышла замуж и рассталась с кинематографом. Имелось в виду, что Дина Дурбин отказалась от блестящего будущего во имя любви, хотя на самом деле (факт известный любому кинолюбителю, но не известный, как выясняется, киносоздателям), юная дева полностью провалила свою взрослую карьеру, потому что выросла своенравной, неумной и вполне бездарной актрисулей. Студия, с которой она заключила свой последний контракт, выплачивала ей гонорары, но не снимала, и разъяренная актриса, возненавидевшая отторгнувший ее Голливуд, вышла с досады замуж, заметим, в третий раз, просто потому, что ей некуда было деваться. Так что пример был подобран удивительно к месту! Ох, уж эти Митрофанушки…
Три кита
Русский менталитет, как известно, стоит на трех китах: аскетизме, бескорыстии и приоритете духовного над материальным (желающих оспорить это утверждение могу отправить к преподобному авве Дорофею, Феофану Затворнику, А.Хомякову, К.Касьяновой и иже с ними). Удивительным образом “Зал ожидания” утверждает именно эти ценности.
Все положительные герои (мужики, естественно) действуют абсолютно бескорыстно. Будь то артист Каретников, попросивший у банкира денег на ремонт детского дома, или сам банкир, который согласившись на эту акцию в присутствии любимой девушки, легко мог отменить впоследствии свое скоропостижное решение (дубовые грамотеи уже шипят: “скоропалительное, а не скоропостижное…”), однако деньги дал, причем, незамедлительно.
Про героя Боярского и говорить нечего: сплошное бескорыстие и воинствующий аскетизм. Живет бомжом в течение пятнадцати лет и чувствует себя превосходно. При каждом удобном случае помогает униженным и оскорбленным. Материальное не уважает и желание женщин рожать не под забором воспринимает как достойное всяческого осуждения требование низшего организма. В конце фильма удаляется в никуда, чтобы за рамками кадра продолжать творить добро и думать о высоком.
Ни одна из героинь не удовлетворяет этим базовым требованиям полностью, поэтому все они, хоть и не плохие, но подчеркнуто несовершенные.
Купчиха (Нина Усатова) живет в двухкомнатной квартирке, которую содержит ее муж-сантехник (это хорошо), но ездит в спецвагоне и любит делать деньги (что, конечно же, очень плохо). Учительница Ирина, несостоявшаяся подруга Боярского, читает книги (хорошо), но детей хочет рожать в комфорте (плохо), актриса Лариса пренебрегает деньгами (хорошо), но алкает славы (плохо), режиссерша Маша творит искусство (хорошо), но пожертвовала чувством во имя карьеры (плохо), девушка Света хочет посвятить себя театру (хорошо), но не готова рожать детей уходящему в армию парнишке (плохо). Одним словом курица – не птица, женщина – не человек.
Конец – делу венец
Наша глубокоуважаемая кинематографическая традиция всегда учила, что фильм должен быть серьезным. Даже если речь идет о комедии. Нужна концепция, идея, смысл, мораль, пример подрастающему поколению и так далее (Гайдай, на фоне этой сверхценной установки с большим трудом проложил себе путь в классики). Снимать пустые фильмы русские профессионалы не умеют. Они часто рожают плохие фильмы, но плохой и пустой – совершенно разные вещи. А мыльная опера должна быть туфтой. Ее задача не загружать мозги, а отвлекая внимание от дел серьезных, внушать затраханному проблемами обывателю уверенность в завтрашний день.
Александр Сокуров в одном из своих интервью говорил о том, что в российском искусстве отсутствует традиция развлечения. Отсутствует и традиция оптимизма. Александр Грин с его “Алыми парусами” стоял и продолжает стоять особняком в русской литературе. Хорошо, хоть попал в классики. А вот Чарская, в отличие от сестер Бронте, не попала.
В целом, подавляющее число русскоязычных литературных произведений кончаются плохо. Исключение составляют пара-тройка рассказов из “Вечеров на хуторе близ Диканьки”, “Метель”, “Барышня-крестьянка”, “Капитанская дочка”, чеховский водевиль да еще несколько вещей.
Возможно, поэтому Астрахан & Co, подобно Вольке из “Старика Хоттабыча”, помимо своей воли вдруг выплюнули под конец непереваренную смесь прочитанных в школьные годы шедевров русской литературы, обидев в лучших чувствах оторопевшего зрителя. С позиций “высокого”, нет в нашей убогой жизни места хорошему концу, и пусть уж бедный соотечественник рыдает над счастливым воссоединением латиноамериканских возлюбленных, чем обманывается, глядя на счастье российских. Таков жестокий приговор полуобразованных недорослей (в смысле развития, а не возраста) от кино.
А ведь точно просчитанный в свое время Майей Туровской сногсшибательный успех “Москвы”, которая не верит слезам, говорит о том, что изящный happy end на местном материале очень даже востребован нашими сентиментальными соотечественниками.
Нескончаемые показы “Иронии судьбы” также говорят о неослабевающем спросе на добрую мелодраму, равно как и коммерческий успех чисто “мыльных” (по духу, а не формату) лент Евгения Матвеева.
В конечном итоге, желание авторов первой русской почти мыльной и почти оперы коллективно пострадать в конце десятой серии так радужно начинавшегося “Зала ожидания” можно объяснить только одним. Бездарным и неприглядным торжеством неправильно понятой идеи “высокой духовности”: все должны быть глубоко несчастны, и в этом смысл жизни.
Отцов-создателей просто тошнило. Все девять душещипательных добрых серий. Тошнило от сладкой сказки, которую они сами придумали. Ребята мужественно держались почти до самого конца. Потом их вырвало. Негативной установкой. Нам на голову. А жаль. Ведь все так хорошо начиналось.
