Александр НИКОНОВ.
Повесть о настоящих людях.
Все совпадения имен и событий считать случайными.
В СОВАЛЬНОМ КАБИНЕТЕ
Билли Клинтон прикрыл глаза, безвольно откинулся на спинку кресла и обвел зрачками Совальный кабинет. Еще совсем недавно непременной принадлежностью кабинета было круглое лицо Моники с открытым ртом. Лицо возникало совершенно внезапно, где–то под столом и неотвратимо надвигалось из темных глубин прямо к креслу Билли. Откуда оно бралось, президент так и не смог разобраться.
Нельзя сказать, чтобы Биллу не нравилось это румяное налитое лицо и мягко сверкающие керамические зубы, нет, скорее нравилось.
Но в некоторых пор лицо перестало появляться, а Билла начали таскать по судам, требуя отчета, откуда оно пришло и куда потом подевалось.
– Я ни в чем не виноват. Может быть, это местное привидение? Белому дому очень много лет! Может быть это была святая Моника – покровительница округа Колумбия? – слабо пытался выкрутится Клинтон.
Но никто ему не верил.
– Мы тебе, блин, импичмент объявим, волчина позорный! – грозили Биллу политические оппоненты, а он лишь слабо краснел и неловко отбивался от их нападок, не вполне понимая сути происходящего.
Пытаясь успокоиться, он однажды велел даже хорошенько проветрить Белый дом и разбомбить Ирак, но ясность так и не наступила. Напротив, наступал срок окончания его полномочий.
Раскачиваясь в кресле–качалке Орального кабинета, Билли вспоминал годы своего правления.
Самым ярким было воспоминание о России.
Именно там он когда–то впервые увидел мощную женщину, внезапно напомнившую ему святую Монику. “Может быть у меня под столом являлся как раз ее пресветлый дух?” – думал Билли, и перед глазами его вставала далекая заснеженная, завьюженная и запурженная Раша.
РЕТРОСПЕКЦИЯ
Русские, они такие – нажрутся кислой капусты, и давай пердеть!
Билл устало закрыл глаза под шум самолетных двигателей. Все–таки эти переговоры утомили его. Не столько сложностью темы, сколько паршивым русским духом. Когда–то советники рассказывали ему о русской культуре, о Толстоевском, о загадочной русской душе. В памяти мало что осталось, но может быть под русским духом они имели в виду именно это?..
Для начала его пригласили на обед в кремлевские палаты. Министр иностранных дел прощебетал через переводчика о том, что сытый голодному не товарищ и просил отведать, чем Бог послал.
– Джизас Крайст? – переспросил друг Билли.
– Ест, – обошелся без помощи переводчика министр. – Оф корс. Натюрлих.
К водке русские подали салат провансаль и “щи вчерашние”. С трудом похлебав плавающую в миске капусту, друг Билли увидел как официанты уже несут вторую смену блюд – солянку по–селянски и вегетарианские котлеты из капусты.
Друг Билли поискал глазами что–нибудь отличающееся от капусты. Черномырдин перехватил его взгляд, взял круглый каравай, прижал его к своему темно–синему костюму от Юдашкина и начал отрезать от каравая ломоть. Друг Билли понял, что тем самым ему, как высокому гостю, оказана большая честь. Ельцина на обеде не было, он болел какой–то незначительной детской болезнью типа ветрянки, поэтому Черномырдин был старшим за столом и на правах хозяина лично отрезал ломоть дорогому гостю. Виктор Степанович сунул щепоть в хохломскую солонку, щедро посолил ломоть и протянул его другу Билли.
– Сэнкью, – вежливо кивнул гость и на секунду задумался, не зная, что он должен делать с ломтем, густо засыпанным белой смертью. Потом вежливо откусил один разик. На зубах заскрипела соль. Клинтон положил ломоть рядом с тарелкой и увидел, как официант салфеткой стряхивает с костюма Черномырдина хлебные крошки.
Премьер–министр явно чувствовал себя за столом полновластным хозяином. Он добродушно шутил, весело клал руку на колено какой–то рыжей растрепанной женщины рядом с собой, смешно хлебал “шти” расписной ложкой. Кстати, ложка у него была самая большая из всех присутствующих и предназначалась не только для еды. Как только седоватый человек в темных очках по фамилии Лившиц подцепил кус мяса в своей тарелке и потянул в рот, Черномырдин вдруг гулко шлепнул его своей ложкой по лбу:
– Мясо потом! Сначала щи выхлебай…
Все промолчали, только где–то в конце стола прыснули со смеху два министра, но тут же осеклись под грозным взглядом Черномырдина. Лившиц хотел было зареветь, но сдержался и только некоторое время шмыгал носом.
– Ладно, еще по одной – и на переговоры, – сказал Виктор Степанович и поднял стакан. – Дай Бог, не последняя...
Друг Билли едва пригубил водки, как вдруг услышал рядом резкий подозрительный звук. Он скосил глаза. Никто не признался. Гость вопросительно взглянул на Виктора Степановича.
– В России вежливым человеком считается не тот, кто не пустит ветры за столом, а тот, кто не заметит, если это сделает другой, – пояснил Черномырдин.
Друг Билли кивнул, хотя не заметить было трудно.
Запах прокисшей капусты и тухлых яичек был настолько силен, что у президента заслезились глаза.
– Здесь русский дух, здесь Русью пахнет, – шепнул ему на ухо переводчик. – Надо терпеть. Это менталитет.
…Менталитет преследовал друга Билли и во время переговоров: сказывался съеденный обед. Во время обсуждения югославского вопроса даже Черномырдин не удержался, приподнялся и басовито загудел, словно пароход. И Клинтон понял, за что Виктора Степановича любят русские женщины: от него веяло надежностью и солидностью.
Запах перевариваемой капусты смешивался в зале для переговоров с запахом дорогого одеколона “Тройной” и шикарного мыла “Банное”. Поэтому, когда решалась проблема сектора Газа, Клинтон не выдержал, глаза его закатились, друг Билли перегнулся через подлокотник кресла, и его вырвало на персидский ковер, принесенный по случаю из Грановитой палаты.
Перед президентом, как водится, за одну секунду промелькнула вся его жизнь – детство, школа, прочее такое – и закончилось все запачканным персидским ковром. “Чистота – это чисто “Тайд”, без базара,” – подумал Клинтон и потерял сознание…
ЧУБАЙС
Над ним свесилось круглое лицо рыжего мужика.
“Наверное, ирландец,” – подумал друг Билли.
– Ну что, небось вся жизнь перед глазами мелькнула? – спросил рыжий через переводчика. – Туннель–то видел?
– Ху ю? – слабым голосом осведомился друг Билли.
– Ай эм Чубайс. Андерстен? Чиф, большой начальник, – рыжий показал руками нечто великое. – Ай эм чиф ту, ну, как Виктор Степанович… Поднимай его, ребята, притомился хлопец.
– Может, ему водки? – спросил кто–то из–за спины Чубайса.
– Водки? – оживился рыжий чиф, большой начальник, повернулся к поднятому на ноги другу Билли. – Ду ю вонт рашен виски? Маленько–то можно. Врежешь?
Рыжий выразительно пощелкал пальцами по горлу Билли. Друг Билли отрицательно затряс головой.
– Понимаю, – кивнул Чубайс. – Америкэн анонимный алкоголик. Торпедо.
– Да какая торпеда! – Чубайса отодвинул Черномырдин. – На обеде же он пил! И ни слова про то, что зашился. Набздели тут просто, вот и не выдержал заморский интеллигент, в голову ударило. А здесь всегда так. Велком ту Раша, Билли! Привыкай. Это ты еще портянку не нюхал. Эй, Лившиц, а ну, принеси портянку… Да я шучу, шучу! Дайте отдохнуть простому американцу.
Друг Билли понял, что насчет простого американца Viktor Stepanovitch иронизирует, поскольку прекрасно знает, что имеет дело с самим президентом Соединенных Штатов! “У нас есть атомные бомбы,” – подумал Клинтон.
“А у нас их больше,” – подумал Чубайс, но вслух ничего не сказал.
– Ну, ладно, петухи, – улыбаясь пробурчал Черномырдин. – Будет вам. Короче, перерыв. Всем отдыхать. А завтра продолжим. После обеда.
И засмеялся, будто увидел свою резиновую куклу из одноименной программы “Куклы”.
ПУГАЧИХА
Валяясь в дорогом номере отеля “Солнечный”, президент США Билл Клинтон мучился головной болью и синдромом пропавшей родины. Нет, нужно встряхнуться! Хиллари не зря все время твердит: “Билли! Если ты хочешь быть счастливым президентом Соединенных Штатов – будь им! Но если ты хочешь быть разбитым и несчастным президентом Соединенных Штатов; если ты вздумал стать неудачником, тогда убирайся к чертовой матери! Фак ю!”
Она права, его любимая козочка. Помоги себе сам, Билли!
И он знал, что может ему помочь. Когда жизнь прижимала президента, когда было совсем невтерпеж, когда ныло сердце и болело натруженное за день туловище, его всегда спасало одно и тоже. Блестящий. Сверкающий. Металлический. Ласкающий руки и взгляд. Нежный. Хрипловатый…
Саксофон!
– Саксофон! – решительно приказал президент, и челядь, толкая друг друга, бросилась на поиски уникальной вещи.
Эти люди знали, что за малейшую нерасторопность их могут без суда и следствия расстрелять, а всю семью сослать на Аляску.
И вскоре уже над Москвой плыл задушевный музыкальный пузырь выдутый из трубы президента.
Музыка была столь прекрасна и удивительна, что из Лосиного острова подтянулись к окнам гостиницы серые волки и подвывали в тон. “Господи, хорошо–то как! – подумал президент.
Он не замечал собственных слез, которые катились по щекам на персидский ковер, унесенный по случаю из Грановитой палаты.
И он не заметил, как открылась дверь, и охранник преградил путь огромной рыжей женщине с растрепанными волосами.
– Куды прешь, – женщина как бы нехотя тыльной стороной ладони ударила охранника по лицу и тот свалился на персидский ковер. Его темные очки упали рядом и тут же хрустнули под тяжелой стопой рыжей женщины.
– Какая музыка! Боже мой, какая музыка! Меня чуть волки внизу не разорвали. Со мной раньше такого никогда не было! – размахивая руками воскликнула женщина через переводчика.
– Кто вы? – оторопел через переводчика друг Билли.
– Алла Борисовна Пугачева – самая большая певица в этой стране.
– Чиф? Биг чиф?– вспомнил друг Билли жестикуляцию Чубайса.
– Ну, можно сказать и так, – согласилась рыжая. – Певец в России – больше, чем начальник… Но каков саксофон!.. Слушай, я тут проходила мимо и просто отпала.
– Она шла мимо и упала, – по–английски перевел переводчик.
– Как упала? Куда? – растерялся друг Билли.
– Сейчас выясню… – Засуетился переводчик и перешел на русский. – Э–э… Коспожа Пюгатшова, куда ви есть упадать?
– Да никуда, – великодушно отмахнулась великая певица. – Просто я затащилась от симфонии маэстро президента. Мне это все в кайф. Вери гут! Короче, я приглашаю друга Билли к себе в оркестр. Пускай обдумает мое предложение. Уж я–то дам ему за работу побольше, чем американские налогоплательщики. К тому же в России платить налоги не обязательно. Получать будет налом, в баксах, как положено. Новыми сотенными. Уж больно понравилась симфония.
– Я очень признателен вам за ваше ценное предложение, – не скрыл улыбки президент. (Господи, как непосредственны и наивны эти русские!) – А не вас ли я видел сегодня на обеде?
– Меня, а то кого же еще? Мне еще старый кобель Черномырдин руку на коленку клал. А с другой стороны сидел мой муж… ну такой волосатый… улыбается все время… он руку клал на коленку Черномырдина. Вспомнил? Там–то я тебя и приметила. Думаю, хороший парень, скромный. А ты, оказывается еще и на трубе можешь.
Друг Билли зарделся от похвалы.
– Может быть, хотите водки попить? – вспомнил он обычаи русского гостеприимства.
– Да ну ее на хер твою водку. Знаю я вашу водку – хуже сивухи. Лучше нашей “Гжелки” по стопарю хлобыстнуть. Мой папка ее любит.
– Ваш батюшка еще… пьет водку? – Друг Билли хотел было сказать “…еще жив?”, но вовремя поправился.
Впрочем, Пугачева поняла его заминку:
– Жив. Потому и жив, что пьет. Но это не мешает ему руководить страной.
– Ваш папа – Борис Николаевич Ельцин?! – изумился друг Билли. Только теперь он понял, почему певица присутствовала на званом обеде.
– Конечно, а то с каких же рожнов я Борисовна? Правда, папка не признает, что я его дочь. Получается – незаконнорожденная. Так? Не дает поуправлять страной. А Таньке дает. Сеструха–то у него в паспорте записана официально. А я всю жизнь прожила, отца не видемши. – На глаза Пугачевой навернулись слезы.
Билли растерялся. Он не знал, что же делать дальше.
– Ну, а кто же, к примеру, ваша мама? – на всякий случай уточнил он.
– Как кто? – удивилась Пугачева. – Наина Иосифовна Ельцина.
– Так почему же вы незаконнорожденная получились?
– А вот это не твое дело. У людей есть разные семейные тайны и не нужно в них соваться. Терпеть не могу, когда стирают чужое грязное белье. Я и свое–то не стираю никогда. Я вообще стирку ненавижу. У меня женщина специальная стирает. Я ей деньги плачу за это. Государство ей денег на заводе не платит, нет у него, а у меня есть. Хоть бы у меня заняли что ли… Но я немного все равно плачу прачке. Но она и этому рада, у нее детей много, семеро по лавкам. Бывает, что на еду не хватает. Постирает–постирает да и упадет в голодный обморок. А я сижу рядом, бутерброды с черной икрой ем. Неловко ужасно.
Друг Билли молча кивал головой, внимательно следя за развитием мысли.
– Ну ладно, – вдруг резко прервалась Пугачева. – В общем, ты подумай. А мне пора.
Перешагнув через лежащего на персидском ковре охранника, она остановилась у двери:
– Да, и это… Мальчонку–то своего приведите в чувство. А то снесут на Домодедовское. Будешь семье пенсион выплачивать…
– Непосредственная женщина, – потешался переводчик поливая охранника пепси–колой из большого кувшина. – Это ж надо, предложить самому президенту Соединенных Штатов работу простого оркестранта!
ОТЪЕЗД
Третий день переговоров дался другу Билли тяжелее всего. Сославшись на лечебное голодание, он отказался есть капусту.
Но не мог запретить этого российскому правительству.
А на голодный желудок дышать кремлевским духом оказалось еще тяжелее, поэтому хитрым русским удалось провести все свои решения: они решили сократить свои ракеты, взять западные кредиты и помириться с Чечней.
Утомленный длительными согласованиями друг Билли уехал в аэропорт, где на прощание троекратно облобызался с Черномырдиным и сел в самолет.
Стюардесса понюхала его пальто и подаренный персидский ковер, поморщилась. “Тебе бы съесть столько кислой капусты,” – подумал президент и рухнул в кресло не снимая вонючего пальто. Самолет набрал высоту и летел домой, в Вашингтон.
Рядом в проходе лежал требующий химической чистки персидский ковер из Грановитой палаты. Слава Богу, все кончено!
Друг Билли злорадно улыбался: на следующей неделе в Москву с официальным визитом должен был прилететь друг Гельмут.
