Что в имени тебе моем?
Сознался как-то носитель косноязычной народной мудрости Виктор Черномырдин (в диалоге с Ариной Шараповой), что если чего и не приемлет категорически, так это хамства.
Возразить вроде бы трудно, потому что принято считать, что хамство – это плохо. Грубо. Неинтеллигентно.
А, главное, жутко обидно, когда тебе в лицо говорят: ты урод и тупая скотина или что-нибудь в этом роде. Особенно обидно, когда сказанное соответствует действительности. Когда не соответствует, почему-то не так обидно.
Поэтому Сергей Доренко не обижается, если какой-нибудь loser называет его психически больным, а Альберт Макашов заходится от возмущения, при каждом напоминии об инородный части тела, разместившейся на его казацком лице.
Хамство и вправду стало частью нашей жизни, хотя бы потому, что слово это навязчиво звучит со всех сторон. Хамами считают экстравагантных журналистов их менее удачливые коллеги. Хамом называют лучшего актера в труппе Государственной Думы Жириновского. Все чаще упрекают друг друга в хамстве публичные политики. Поголовно все обвиняют в хамстве остроумных публицистов. И, наконец, дружным хором упрекают в хамском отношении к социально значимым особям популярные средства массовой информации.
А ведь понятие “хамство” неторопливо развивалось вместе с народом-носителем, и сегодня являет из себя совсем не то, что имелось в виду лет сто пятьдесят или даже лет тридцать тому назад.
Если обратиться к словарю Даля, то там “хамство” трактуется как лакейщина, и слово “хам” является бранным обозначением холопов, слуг и крепостных, то есть людей низкого сословия, не имеющих образования.
Согласно данным словаря русского языка 1984 года издания, слово “хамство” означает некультурность, невежество, грубость, наглость и беззастенчивость.
То есть по-прежнему перечисляются качества, присущие, в основном, людям низкого происхождения. Но вот что любопытно – если все перечисленные составляющие понятия “хамство” легко переводимы на иностранные языки, то само оно аналогов не имеет.
N.B. То есть библейский Хам, сын Ноя и отец Ханаана увековечился своим дурным поступком, похоже только в русской языковой культуре.
Библейский репортер и Закон о СМИ в трактовке Господа нашего
Чем же так провинился бедняга Хам?
Если взглянуть на ситуацию глазами нашего современника – практически ничем.
Взрослый детина случайно зашел в шатер, где его папашка, нажравшись в стельку после трудов праведных по возделыванию винограда, дрых без задних ног в чем мама родила.
Может Хам и разглядывал с интересом детородный орган родителя, инспектируя его большие (или, наоборот, малые) размеры, а может он просто взял то, зачем пришел, не обратив на пьяно сопящего родителя ни малейшего внимания, Бог весть. История об этих деталях – деталях реакции Хама на наготу отца – умалчивает.
Известно лишь, что он рассказал своим двум братанам о том, что их папаша изволит почивать в весьма неэстетичном виде. Возможно, конечно, он снабдил свой рассказ глумливыми комментариями.
Брательники, узнав о таком непотребстве, взяли отцовы шмотки, отправились в шатер, куда предусмотрительно вошли по-рачьи пятясь спиной, и прикрыли срамное папашкино место, не удостоив оное даже взглядом.
Реакция на случившееся последовала незамедлительно, прямо как реакция уявзленного Примакова на очередное “па” Сергея Доренко: Хам был проклят, а заодно с ним и Ханаан, один из его сыновей.
Чем именно провинился Хам, осталось не вполне понятным, и человечеству предстояло угадать то, что одному Богу, известно.
Рабочая версия вины Ноева отпрыска такова: Хам проявил непочтительность к отцу и насмеялся над его наготой.
Но!
Во-первых, господь отправил Ноя в великое плавание по потопным водам в период царствия всеобщего разврата, и насколько была благонравна супруга Ноя – сказать трудно, а следовательно неизвестно, кто был настоящий отец Хама. Возможно, он если и надсмеялся, то над чужим дядей, а вовсе не над отцом. Неплохо для версии, не правда ли?
Во-вторых, если непочтительность Хама заключалась лишь в том, что он зашел в шатер и увидел то, что увидел, то это – полный улет. Человек не может знать заранее, что ему предстоит узреть. Без помощи третьего глаза не успеть стыдливо закрыть очи apriori. Господь, насколько известно, не наградил Хама подобным даром, поэтому столь строго спрашивать с ординарного зрячего парниши за увиденное помимо его воли и желания, по меньшей мере, несправедливо.
В-третьих, оповестив братьев о наготе отца Хам, явным образом, сделал благое дело, поскольку любой из них, беззаботно отправившись в тот же шатер за каким-нибудь доисторическим предметом быта, мог подорваться на той же мине и оказаться в проклятых (вместе с потомством). Информация полученная от Хама дала братьям возможность подмахнуть начальству: прикрыть наготу папаши не замаравшись морально-нравственно и больше не наведываться в шатер.
Вместо того, чтобы информировать братьев о случившемся, Хам, по логике Всевышнего, должен был со словами “pardon, madame” принять соответствующие меры сам, и ни кому, ни о чем не рассказывать. Но ведь даже, если бы Хам прикрыл отца, тот снова мог бы во сне раскрыться и кто-нибудь другой его бы все равно увидел. А рассказав старшим братьям о случившемся (Хам был младшеньким, таким шустрым Иванушкой Дурачком), он предоставил им возможность самим решать, как быть дальше.
Таким образом история Хама, если вдуматься, является завуалированным предупреждением средствам массовой информации: грех видеть правду, грех – рассказывать об увиденном, грех – увиденное комментировать.
Сильные мира сего истину не любят, лучше притворяться, что ее не видишь. Ну и стыдливо прикрывать торчащие причинные места. Иначе пострадаешь сам, а заодно под колесо истории попадут и третьи лица, не имеющие ни к чему никакого отношения.
Таким образом Хам может по справедливости считаться первым репрессированным журналистом.
Устами младенца?
Свою лепту в развитие истории Хама внес Ханс Кристиан Андерсен. Речь идет о сказке “Новое платье короля”, в которой первое лицо государства, как водится, обманули, сказав, что одежда его сшита из эксклюзивного заморского полотна, в то время как деньги, подобно средствам МВФ (международного валютного фонда), были расхищены, а, якобы купленная на них ткань в природе отсутствовала.
Все придворные, понятное дело, видели, что король разгуливает нагишом, а деньги разворованы, но открыть рот боялись.
В результате вещи были названы своими именами маленьким мальчиком, котороый не занимал никакого места в системе, а, следовательно, и терять ему было нечего.
Великий писатель-сказочник прекрасно понимал, что во все времена люди будут отворачиваться от правды, дабы не навредить себе. Но он, показал и другое: выслушают лишь того, кто очевидным образом неангажирован.
Жизнь пошла дальше фантазий грустного датчанина. Современная действительность исключает неангажированность по определению. Про любого мальца ныне скажут, что он за small fee продался плохишам и порочит честного человека из меркантильных соображений. Это в лучшем случае. В худшем его представят незаконнорожденным сыном главного коррупционера от материализованной безнравственности, жертвой сексуальных извращений, носителем букета венерических заболеваний, испражняющегося в подгузник, или женские прокладки.
Никто ныне не может рассчитывать на то, что будет услышан, если истошно завопит “А король-то голый!”
Хамские метаморфозы
Слово “хамство”, как обозначение формы поведения, присущей низшим классам общества, существовало в языке довольно долго, несмотря на оглушительную победу пролетариата над всеми высшими сословиями, то есть победу этого самого хамства, кою Михаил Булгаков так красочно и любовно обрисовал. (Отсылаю к гениальным образам его романа “Собачье сердце”).
В послеоктябрьский период широко пользовалась словом “хамство” загнанная Советской властью в глубокую задницу русская интеллигенция, подчеркивая пропасть, отделяющую ее, культурную страдалицу, от всякого рода победившего плебейства.
Однако Максим Горький в “Жизни Клима Самгина” устами своего героя сделал любопытное наблюдение:
“Он – хам, но он – искренний. Эта его искренность на каком-то уровне становится хамством.”
То есть искренность, как составляющая хамства, незаметно противопоставляет хамство… ханжеству и лицемерию.
В конце 60-х годов культуролог Леонид Невлер написал статью “Культура хамства”, которую долгое время не публиковали по цензурным соображениям, хотя в термин “хамство” автор уже не вкладывал никаких уничижительных оценок. Он, как и подобает ученому, бесстрастно исследовал окружающую действительность. И в высшей степени наглядно доказал, что в обществе существует присущий именно ему средний уровень культуры. Его-то он и нарек “культурой хамства”.
Вот, к примеру, скамейка в саду. Если она совершенно новая и только что покрашена, то обязательно найдется некто, кто что-нибудь на ней напишет, кто немного ее подпортит, без радостного вандализма, а так, влегкую, ровно до того состояния, которое будет казаться нормальным проходящим мимо согражданам.
То есть “хамство” в этом контексте читается как культурный уровень среднего человека, который, естественно, бесконечно далек от т.н. интеллигентского стандарта.
К вопросу об интеллигенции
Тем временем интеллигенция продолжала употреблять слово “хамство” исключительнопо-отношению к представителям других сословий. Хамками были продавщицы и буфетчицы. Парторги и месткомовцы тоже были хамами. Равно как и слесарь-водопроводчик.
Вплоть до последнего времени “хамство” все еще подчеркивало, в первую очередь, именно образовательную и культурную разницу между интеллигенцией и народом.
Хотя сама русская интеллигенция оформилась в нечто отдельное от всего остального народа не так уж и давно, лет сто тридцать тому назад.
После отмены крепостного права стране срочно понадобился грамотный посредник между властью и необразованным народом, вот она горемычная в одночасье, можно сказать, и народилась. Вскоре появилось и само слово “интеллигенция”. С подачи – более ничем, кстати, не прославившегося – писателя П.Д.Боборыкина.
Потребность в такого рода переводчиках, надо справедливости ради признать, возникла уже в рабовладельческом обществе, где “монополия на умственный труд принадлежала господствующим классам”. Так было и в России, которая вплоть до отмены крепостничества мало чем отличалась от обычного рабовладельческого государства (да простит меня певец монархии, несравненный Никита-свет-Сергеич Михалков).
Просвещенная власть противостояла темным народным массам, кои испытывали мучительную потребность самовербализации.
“Когда безъязыкая толпа возжелала приобщиться к процессам управления и вершению собственной судьбы, появилась необходимость в группе людей, которые этой безъязыкой толпе могли дать язык” – описал процесс формирования интеллектуальной элиты директор Института Культурологии Кирилл Эмильевич Разлогов.
“Ее роль, – продолжил главный культуролог страны свою мысль, – “утрачивается только сейчас, поскольку наступающая всеобщая грамотность и повсеместное развитие средств массовой информации делают рядового гражданина способным вполне членораздельно изложить власть имущим свои чаяния”.
Таким образом, хоть труд по-прежнему и делится на физический и умственный, руководящая роль интеллигенции повсеместно приказывает долго жить, что в России протекает особенно мучительно. Особенно мучительно, поскольку русская интеллигенция, в отличие от интеллектуальных элит других стран, самовольно взвалила на себя еще бремя. Она несет сквозь века пуд высокодуховных ценностей, позаимствованных у православия, с ей одной присущим снобизмом.
Идейный раскол в рядах интеллигенции произошел практически сразу после ее появления на свет. Представители интеллигенции стали оголтело обвинять друг друга в недоброкачественности. Так, например, Иван Ильин, русский философ, любимец вышепомянутого Никиты Михалкова, придумал для обозначения идеологических противников термин “полу-интеллигенты”:
“Полу-интеллигент есть человек весьма типичный для нашего времени… Он наслушался и начитался достаточно, чтобы импонировать другим “умственной словесностью”… Он не имеет своих мыслей, но застращивает себя и других чужими, штампованными формулами; а когда он пытается высказать что-нибудь самостоятельное, то сразу обнаруживает свое убожество… И при этом он не знает о своей полу-интеллигентности: он обижен ею, он не прощает ее другим, он завидует, мстит и добивается во всем первенства: он ненасытно честолюбив.”
В контексте этой исторической ситуации слово “хамство” стало употребляться вовсе не по отношению к простым людям, по наивности сморкающимся в занавеску, и спьяну испражняющимся на глазах всего честного народа, а людьми, обремененными высшим образованием – по отношению друг к другу. Чего ради? Для обозначения собственного этического превосходства. Всегда можно сказать оппоненту: “Ты хам!” и вроде как оставить за собой последнее слово.
А хамили в начале века многие высокообразованные публицисты. Во всяком случае Владимир Ильич никогда не стеснялся в выражениях, когда речь шла о его идеологических противниках, равно как и сам Ильин, да и многие другие.
В результате творческой языковой активности предыдущих поколений хамством теперь называют:
– с одной стороны, применение грубых эпитетов по отношению к себе подобным;
– с другой – глумление без обзывалок, как проявление откровенного неуважения.
К первой категории можно отнести выступление в печати одного из НТВ-куклоплетов Ивана Киасашвили, который со всею страстию клеймил популярных журналистов ОРТ шоблой, шпаной наглой и отвязной, поминая зловонные кучи и что-то еще в этом роде. Почем прошибла пожилого мужчину такая любовь к более молодым коллегам, из текста интервью не следовало. Очевидным было лишь одно: норильский интеллигент (интеллигентом он, понятное дело, считает себя сам) убежден, что гонорары ОРТэшников невероятно высоки.
Такой вид хамства можно считать хамством vulgaris, поскольку смысла нет, одни эмоции.
В случае когда резкость формы соответствует приведенным аргументам, хамство можно считать, хамством ordinaris.
А вот Сергей Доренко, предлагавший мэру Лужкову переодеться мужчиной и отправиться на поиски своей чести и достоинства, в совершенстве владеет стилистикой беловоротничкового хамства. То есть никаких грубостей не произносится, а уничижительный эффект тем не менее достигается. Таким образом хамством теперь стали называть и насмешку.
Нюанс! Обижанная сторона, которая в ответ на хамство, кричит “Хам!” выглядит жалко и неубедительно.
Кто уверен в себе и своем превосходстве, либо игнорирует выпады против себя, либо, при случае, отвечает в том же стиле. И захлебывающемуся от собственной желчи Киасашвили ответа от журналистов первого канала не дождаться, поскольку он слишком мелок для них, трибунов народных.
Не бывает следствий без причин
“Чем больше акцент на этику в общей идеологии, тем меньше этика уважается в повседневной жизни. Чем более общество одержимо проблемами этики, тем менее оно реально соблюдает этические нормы”, – пояснил Кирилл Разлогов, – “Там где полит-корректность достигла предела, предела достигла и наркомания, и отсутствие полит-корректности в повседневной жизни. Где выше всего ценности семьи, в реальности ценности семьи более всего попираются.”
А отечественная этика изначально учила, как показывает история горемыки Хама, не замечать очевидного, не разносить информацию, и не комментировать то, до чего комментатору, в конечном итоге, нет никакого дела.
Поскольку хата любого россиянина всегда должна стоять с краю.
Таково уж историческое наследие православия.
В период Советской власти установка не замечать очевидного достигла своего апогея. И страна, закрытая от мира железным занавесом, семьдесят лет делала вид, что закрома родины полны, а партийные бонзы, которые по баням пучат юных комсомолок, являются безусловными носителями нравственности.
Внутренняя потребность громко возопить, что “король голый” оказалась в результате настолько сильной, что на страницы газет и журналов вылилась не только дворовая, уголовная и матерная лексика, но и резкая, местами агрессивная форма подачи информации, компенсирующая былую елейность.
Гордость нашей детективной литературы Ксения Маринина утверждает, что ныне хамство является преобладающей чертой общества. Что соответствует действительности, если называть словом “общество” вымирающие остатки городской интеллигенции. Ведь культура общения в сибирской или какой-нибудь другой деревне, какой была, такой и осталась.
Просто теперь всем до всего есть дело, глаза людей широко открыты, судейский комплекс русского человека разыгрался как никогда, и жажда правды мучает тяжелым похмельем. Раньше видели слишком мало и хотелось увидеть больше. Теперь видно слишком много. И неминуемо захочется видеть меньше.
Великий грех Хама на фоне разоблаченной современности уже не кажется таким уж великим, а, следовательно, неизбежно изменится и эмоциональная оценка понятия им порожденного.
Период упоения взаимными полит-некорректными наездами пройдет, как и все проходит в этом мире. И слово “хамство” будет означать не более чем личностную оценку, отказ от ханжества и лицемерия, и свободу самовыражения, пришедшим в нашу культуру, хорошо это или плохо, на смену забитости и смирению.
Доренко с Леонтьевым провозглашены будут родоночальниками новой “хамской” стилистики, а их оставленным далеко позади конкурентам только и останется, что злобно шипеть: “Хамы…”
М.ЛЕСКО
