Год назад опера М.Мусоргского “Борис Годунов” в интерпретации Колобова стала первой премьерой в реконструированном здании театра НОВАЯ ОПЕРА в саду Эрмитаж.
…Одинокая фигура в красной рубахе тяжко ступая, движется по сцене. Окружающие застыли, в ужасе отпрянув от безумца. Вот он упал, сраженный воспоминанием ли, видением? Какие бездны открылись умирающему Борису? Может, видел он горестную судьбу своего сына, зверски убитого годом спустя? Не настигла ли царя кара : убийство за убийство, смерть за смерть? Царь, лишенный власти, лишенный будущего. Отец, лишенный надежды.
Известно, что первая авторская партитура “Бориса Годунова” – в центре которой личная судьба царя Бориса – была отвергнута оперным комитетом, переработана и дополнена М.Мусоргским в угоду вкусам экспертов. После смерти композитора Н.Римский-Корсаков не только завершил оркестровку “Бориса Годунова”, но фактически полностью переработал ее. Поэтому случилось так, что о первой редакции оперы, долгие годы воспринимавшейся лишь в качестве предварительной “черновой” версии, в большинстве случаев знал лишь узкий круг музыкантов-профессионалов. Теперь она звучит в московском театре НОВАЯ ОПЕРА (ближайший спектакль – СЕГОДНЯ).
В НОВОЙ ОПЕРЕ поставлен необычный спектакль. Это спектакль-летопись, потому что он эпически масштабен и серьезен. Спектакль-историческая драма, ведь костюмы и лица невероятно достоверны и сопровождены почти кинематографической проработкой планов: портрет, жанровая сценка, многолюдье толпы в сером едком дыму. Вероятно, это еще и психологический триллер: происходящий с героями оперы распад личности не по-театральному страшен.
Всего пара деталей, измененный рельеф пола – и перед нами келья монастыря, царские палаты, соборная площадь. Так “работает” основная постановочная идея – использовать подъемники сцены в самых разных модификациях, ракурсах, объемах пространства и света: то есть с применением всех технических новшеств, которые позволяет реконструированное здание театра.
Виртуозно соединяя эти новации с главной мыслью спектакля – историей одиночества преступного отца – режиссер Валерий Белякович (Театр на Юго-Западе) и художник Сергей Бархин по-своему укрупняют идею постановки. Над каждым эпизодом драмы парят лики святых, тонкими арками пронзая гнетущую пустоту. К ним обращается, как с последнему утешению, обезумевший Борис, на них – точно на образ – молится Гришка Отрепьев. Свидетели или судьи, карающие за неправедность и царя, и раба, и монаха? В “Борисе Годунове” больше вопросов, чем ответов. Может быть, еще и потому, что языком вопросительных знаков говорит с нами совесть.
Нина ГАВРИЛОВА.
