В политике нет морали

Славой ЖИЖЕК – знаменитый философ, историк, марксист, левак, публицист, космополит, интеллектуальный провокатор – приехал в Москву по приглашению «русского журнала» и Глеба Павловского лично с циклом лекций. Первая из них – «критика толерантности» – спровоцировала креативного редактора moulin rouge Диму БЫКОВА на беседу в кулуарах.

– Иногда кажется, что, критикуя толерантность, вы сильно рассчитываете на толерантность собравшихся…

– Я же не отрицаю терпимость как таковую. Я всего лишь хочу сказать, что толерантность не может быть мировоззрением. Терпимость всего лишь означает, что вы недостаточно серьезно относитесь к своим идеалам. А того, кто абсолютно серьезно относится к своим принципам, – например, радикального исламиста, – мы называем сегодня варваром. Варварство и есть максимальная серьезность.

Пользуюсь ли я терпимостью и, скажем, демократией? Да, пользуюсь, но, как и большинство пользователей, не отдаю себе отчета в том, что это такое. Мы живем в мире масок: скажем, играя с младшим сыном, я люблю надевать страшную маску и пугать его. Он отлично знает, что под маской папа, но плачет и боится совершенно всерьез. Так же и мы. Нильс Бор однажды выдал знаменитую формулу: его спросили, зачем у него в загородном доме подкова на входе прибита, неужели, мол, он верит в эту ерунду? Он ответил: «Нет, конечно, но она помогает и тем, кто не верит». Так вот, я пользуюсь демократией – но спросите меня, верю ли я в нее, и ответ, к моему собственному ужасу, будет «нет». Все это не означает, что я сталинист, конечно. В конце концов терпимость – это ваша готовность оправдывать ближнего, заходя все дальше в попытках его понять. Скажем, на службе он совершает злодейства, но, приходя домой, становится нежнейшим мужем и отцом, гладит там детей по головам… Когда израильтяне арестовали Эйхмана, главная линия его обороны была предсказуема: я солдат, мне так приказывали, что приказывали – то и делал… Это даже подало Ханне Арендт повод покритиковать кантовскую этику: выходит, она не абсолютна. Человек вот так понимал свой долг и тем вполне успешно оправдывал себя. Ну, и толерантность готова оправдывать уже практически что угодно…

Мы живем вообще в странном, карнавальном мире: разумею карнавал в бахтинском смысле. Это только кажется, что, когда верх и низ меняются местами, смешно. На самом деле это довольно страшно, и мир толерантности – как раз в огромной степени мир карнавальных, смещенных ценностей. Я играю в компьютерную игру «Сталинское метро», она мне нравится, я там сталинский агент, убиваю людей на каждом шагу, – но что после этого отделяет меня от компьютерной игры «Аушвиц», где я буду капо, буду людей на смерть отправлять?

Больше скажу: один мой коллега был не в курсе разоблачений в Ираке, когда там нашли тюрьму Абу-Грейб. Я ему показал фотографию оттуда, где голые заключенные лежат друг на друге, и спрашиваю: что это, по-твоему? Он говорит: какой-нибудь радикальный перформанс нью-йоркских художников… Он прав в том смысле, что это и был радикальный перформанс. То есть люди так играли. Они же не звери, эти солдаты, они тоже наверняка были до этого приличными людьми. Но в мире смещенных ценностей играют в такие игры.

– Вы известный защитник левых ценностей, никогда не отрекались от этого, – весной у нас в Петербурге прошел «Марш несогласных». Подавляющее большинство вышедших на марш были люди молодые и в основном левые, требования у них были социальные. Милиция их там хорошо отмутузила. Как вы думаете: нравственно ли поступали их лидеры, выводя молодежь на Невский, на явное избиение и арест?

– Что, и аресты?

– Больше ста человек.

– Я не очень, правда, понимаю, при чем тут мораль.

– Ну, а в случае с Эйхманом при чем кантовская этика?

– Эйхман – другое дело, тут вопрос о долге и нравственности. А вы приводите пример из политики, там морали нет, есть эффективность. Если вы меня спросите, насколько эффективна была эта демонстрация, – я уже скажу: да, эффективна. Может, они и хотели, чтобы их там побили, этот мотив тоже нельзя забывать.

Мы вот, скажем, в молодости, в конце 70-х – начале 80-х были очень политически активны. У себя, в Югославии. Нам до одурения, до истерики хотелось быть жертвами режима. А режим уже умирал, трещал, это видно было. И мы всячески провоцировали его. Я помню, на молодежное радио приходит представитель партийной верхушки, типичный, как вы это называете, аппаратчик. В костюме такой. Ему задают откровенно издевательский вопрос о роли секса в его жизни, и он на полном серьезе отвечает: да, когда я лежу с женщиной и глажу ее между ног, я чувствую подъем, воодушевление, еще большую готовность служить идеалам… что-то в этом духе. Провоцирование режима, издевательство над режимом, вызов его на ответные действия – все это совершенно в порядке вещей; тут есть даже и мазохистская составляющая. В сущности, почти вся английская, скажем, любовная поэзия сводится к призыву: бей меня, дорогая, мучай… Ну вот, левые демонстранты так относятся к государству, иногда это результативно.

– Ну, наш-то режим никак не умирающий…

– Но буржуазную демократию вообще не следует идеализировать. Она умеет защищаться весьма жестко. В этом смысле, может быть, и правы отдельные западные критики, говорящие, что Путин – это Сталин light, как бывает Cola light. И Россия права в ответной критике Запада.

– Кстати, ваша неоднократная критика Израиля сильно повредила вашей репутации и карьере? На лекции вам даже задали вопрос о «деконструкции антисемитизма», предпринятой вами.

– Что называть критикой Израиля? Я всего лишь позволяю себе напоминать о разных формах торжествующего лицемерия. Нравится ли мне политизация Холокоста, использование Катастрофы в политических целях? Нет, естественно. Это происходит? По-моему, тут двух мнений нет. Рискну сказать, что Ближний Восток без Израиля был бы несколько лучшим местом. В частности, не существовало бы уже таких тоталитарных режимов, как в Сирии или Саудовской Аравии. Они удерживаются в основном на антиизраильской риторике, Израиль, так сказать, подпитывает их. Вообще там было бы спокойнее. Все это ни в коей мере не означает, что я занимаю палестинскую сторону или оправдываю антисемитизм: я просто хочу сказать, что антиарабская и антиизраильская риторика с обеих сторон уже ничем не отличаются друг от друга, даже стилистически.

– Насколько вообще приятно быть интеллектуальным провокатором? Это же рискованное занятие.

– Я не провокатор, то есть провокация не самоцель. Я считаю своей обязанностью додумывать до логического предела некоторые вещи и высказывать их – не потому, что эпатирую или нарочно расширяю чью-то толерантность, но потому, что считаю опасным жить и действовать в мире кажимостей. Надо видеть реальность без маски, хоть иногда. А чистая интеллектуальная провокация – вещь довольно бессмысленная. Знаете, есть анекдот о мальчике, который живет в горах, где часто бывают землетрясения, и мастурбирует таким образом: роет ямку в земле, сует туда член и ждет, пока затрясет…

Полная версия статьи опубликована в журнале “Moulin Rouge”, май 2007 г. (издатель Евгений Ю.Додолев).


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Даниэль Ольбрыхский: Счастье иногда возможно
Кабачковая метафизика
Однажды в Америке…
Ограбить казино и не разориться
Новодел победил!
Скандалы
Сидишки


««« »»»