Сегодня на политическом «шведском столе» навалены самые разные яства от всевозможных поваров идей и мыслей. Можно положить себе в голову, как на тарелку, правых, можно левых убеждений – разница, в сущности, невелика. Но одного сегодня точно не найти: анархия – мать порядка – совершенно вышла из моды. Даже самые ярые борцы с режимом, отчаянно вопящие о неких нагрянувших репрессиях, не готовы призывать к разрушительному русскому бунту. Знаменитые российские разбойники Разин & Пугачев никого не вдохновляют на подвиг. И это неудивительно. Режим режимом, репрессии репрессиями, однако рушить обретающую все более отточенную стройность вертикаль власти никто из истеблишмента не готов. Ибо его представители суть эта самая вертикаль, вернее, ее дизайнерское облачение.
А ведь знавала Россия и другие времена, слыхала от весьма образованных и весьма неглупых людей призывы крушить государственную машину и никогда не опускаться ни до каких диктатур… То была, конечно же, наивная утопия, проявление романтизма и инфантильности. Нынешние политики люди взрослые, циничные и хотят сесть за руль машины, а не разобрать ее на запчасти.
Когда в пылу политических дискуссий мелькнет, бывает, утверждение, что нынешние злоупотребления кончатся очередным бандитским переворотом а-ля 1917 год, хочется напомнить присутствующим, что в далекие разночинские времена бунтарские, разрушительные настроения вовсю исходили из недр революционно настроенной дворянской интеллигенции. А сейчас нет ни дворянской интеллигенции, ни призывов к бунту, ни живых парадоксов вроде анархиста Бакунина.
«Да, были люди в наше время…» – говаривал поэт. «Ведь нельзя же всерьез считать последователем Бакунина бывшего лидера российских анархо-синдикалистов, а ныне заместителя секретаря президиума Генерального Совета партии «Единая Россия» Андрея Исаева или тому подобных карикатурных анархистов типа киношного батьки Махно или нынешних «акаэмовцев» или «нацболов»… – пишет молодой историк Анна КУБРИК. – Жирный, нечистоплотный, беззубый, со свисающими лохматыми волосами, идейный фанатик, неистовый антиклерикал Михаил Бакунин, ей-богу, симпатичнее гладких мальчикообразных приспешников нынешнего режима, всех этих грызунов, сурков, выхухолей и медведей, дерущихся за право быть «преемниками» и «наследниками». Можно быть уверенным, что не только Бакунин, но и его друзья и знакомые – Маркс, Энгельс, Прудон, Гарибальди, Герцен, Белинский, Огарев и даже Рихард Вагнер – не подали бы им руки». С этим особо не поспоришь.
А что на самом деле представлял собой уникальный анархист Бакунин, поведал читателям Михаил ОДЕССКИЙ.
Цивилизация & степь
Максимилиан Волошин в своем добровольном коктебельском изгнании попытался в поэме «Россия» (1924) осмыслить трагедию национальной истории, трагедию войн и революций. Перед внутренним взором пробегали века и знаковые исторические фигуры. Логика российской государственности причудливо повторялась в логике врагов государства, совпадая в неприятии умеренности, законности и в тяготении к кровавым способам управления.
У нас в душе некошеные степи.
Вся наша непашь буйно заросла
Разрыв-травой, быльем да своевольем.
Размахом мысли, дерзостью ума,
Паденьями и взлетами – Бакунин
Наш истый лик отобразил вполне.
В анархии – все творчество России:
Европа шла культурою огня,
А мы в себе несем культуру взрыва.
Огню нужны – машины, города,
И фабрики, и доменные печи,
А взрыву, чтоб не распылить себя, –
Стальной нарез и маточник орудий.
Действительно, историю России соблазнительно трактовать как извечную борьбу города со степью, принципа централизации с федерализмом, государства с удалыми маргиналами.
Великий историк Николай Костомаров ликовал: «Коренной зачин русского государственного строя шел двумя путями: с одной стороны, к сложению всей Русской земли в единодержавное тело, а с другой – к образованию в нем политических обществ, которые, сохраняя каждое свою самобытность, не теряли бы между собою связи и единства. <ѕ> И природа, и обстоятельства исторические – все вело жизнь Русского народа к самобытности земель, с тем, чтобы между всеми землями образовалась и поддерживалась всякая связь. Так Русь стремилась к федерации…»
Великий историк Сергей Соловьев негодовал: «В последнее время, когда русская мысль, недостаточно установленная правильным научным трудом, произвела несколько странных явлений в нашей литературе, высказалось стремление выставить героев леса и степи, разбойников и казаков с выгодной стороны, выставить их народными героями, в их деятельности видеть протест во имя народа против тягостей и неправды тогдашнего строя государственной жизни. Протест! <ѕ> Нет, все наше сочувствие принадлежит не тем, которые ушли, но тем, которые остались; все наше сочувствие принадлежит тем земским русским людям, которые разработали нашу землю своим трудом великим, подвигом необычайным…»
В подобной исторической перспективе, казалось бы, важное значение, придающееся личности Михаила Бакунина, кажется убедительным. Его анархическая ненависть к государству, его приверженность к федерализму, упование на «разбойников», на «первых революционеров в России, Пугачева и Стеньку Разина», казалось бы, составляют специфически русскую политическую стратегию и выражают народные помыслы. Это, однако, оптический обман.
Бакунин vs Белинский & Гегель
Разумеется, Бакунин – потомок воинственных трансильванцев, вышедших на Русь еще при Василии III, обитатель дворянского гнезда Прямухино на древней Тверской земле – русский человек и национальный тип. Но анархист Бакунин – европейский мыслитель и тип западного социалиста-космополита. Он вступил на «арену борьбы» (во второй половине 1830-х годов) как яркий представитель русского гегельянства. Оставив традиционную для дворянина военную карьеру, учился (вместе с Александром Герценом, Виссарионом Белинским, другими «звездами») превращать немецкую философию в эффективный инструмент решения насущных вопросов жизни. Позднее Бакунин ностальгировал: «Я, пишущий эти строки, еще помню то время, когда, фанатик-гегельянец, – я думал, что ношу «Абсолют» в кармане, и с пренебрежением взирал на весь мир с высоты этой мнимо-высшей истины».
Да, освоение немецкой философии проходило, можно сказать, по-русски: не в университетских аудиториях, а в пламенных дискуссиях, в попытках жизнестроительства и атмосфере навязчивых интимных излияний. Философская идея осознавалась как требование преображения всей личности, политических устремлений и правил обыденного поведения. Бакунин признался Белинскому, что в молодые годы был подвержен плотской слабости и занимался онанизмом. Белинский не стерпел и доказал Бакунину, что превзошел его даже в нравственном падении: «Итак, узнай то, что я так упорно ото всех скрывал, вследствие ложного стыда и ложного самолюбия – я был онанистом и не очень давно перестал им быть – года полтора или два. Я начал тогда, когда как ты кончил – 19-ти лет. В первый год я делал сначала раза по два по три в неделю, потом в месяц. В последующие годы раз по пяти в год, наконец, раз или два. Конечно, это еще очень умеренно и благоразумно; но нисколько не удивительно, потому что я был уже не ребенок, а студент, читал Шиллера, Байрона, бредил романтизмом и сочинял свою драму. Сначала я прибег к этому способу наслаждения вследствие робости с женщинами и неумения успевать в них; продолжал же уже потому, что начал. Бывало в воображении рисуются сладострастные картины – голова и грудь болят, во всем теле жар и дрожь лихорадочная; иногда удержусь, а иногда окончу гадкую мечту еще гадчайшею действительностию. Нет, Мишель, что ни говори, а я превосходнее тебя: я не был кадетом, не был офицером в Москве, без книг, без людей, без денег и сапог, я начал не мальчишкою, а юношею – нет, я выше тебя». Тем временем экзальтированные московские штудии сделали отставного офицера виртуозом новейшей философии. Выехав из России, Бакунин (под псевдонимом Жюль Элизар) опубликовал статью «Реакция в Германии» (1842) в немецком журнале Арнольда Руге – авторитетнейшего литератора, сыгравшего решающую роль в «раскрутке» лидеров европейского радикализма, в том числе Карла Маркса. Статья заканчивалась темпераментной формулой, которая переплавляла философскую диалектику Гегеля в призыв-прогноз: «Страсть к разрушениям есть вместе с тем и творческая страсть!» Герцен (не опознавший в Жюле Элизаре Бакунина) и Белинский пришли в восторг. Неистовый Виссарион признал: «Мишель во многом виноват и грешен, но в нем есть нечто, что перевешивает все его недостатки: это – вечно движущееся начало, лежащее во глубине его духа».
Конфликт с Марксом
Расцвет деятельности Бакунина пришелся на 1860 – 1870-е годы. После участия в революции 1848 – 1849 годов, после немецких и русских тюрем, после побега из Сибири – через Японию и Америку в Англию – он вернулся в политику. Вмешался в польское восстание против России, в попытку революции во Франции и Италии. И самое главное: Бакунин – наряду с Марксом – стал влиятельным вождем международного социалистического движения. Однако, как легко предположить, два таких человека не ужились в одной организации, и произошел скандальный разрыв.
Значительную роль здесь сыграли национальные фобии обоих социалистов. Бакунин не выносил Германию и евреев. По его словам, Маркс «начинает ненавидеть всякого, кто не хочет гнуть перед ним шею. Вот главная причина ненависти к нам Маркса. К этому надо добавить, что, ненавидя кого-нибудь, они считают допустимой в отношении к нему всякую подлость. Нет тех гадостей, той клеветы и лжи, которой они не стали бы распространять на его счет в своих частных беседах и переписке, равно как и в газетах. Таков метод борьбы со своими противниками немцев вообще, и в особенности немецких евреев. Маркс – немецкий еврей, так же, как и многие другие главные и второстепенные вожди той же партии в Германии…»
Это с одной стороны, с бакунинской. А с другой – Маркс и впрямь ненавидел славянство и Россию, причем не утруждая себя дифференциацией империи и ее врагов-революционеров. Как писал современный философ Глюксман, «вскоре после европейской революции 1848 года, ее поражения и краха «весны народов» Маркс осознал себя преследуемым совершенно иным монстром. Запершись в Британском музее, он провел там годы, сражаясь с новым «призраком, которого боится Европа». Уже не коммунизма, но России!
На сей раз Маркс не восторгался, но ужасался. Он сожалел о всеобщей инертности, которая охватила даже тех, кто бунтовал против царя Николая I, спасителя порядка в 1848 году, жандарма Европы. Маркс II вел безжалостную (и коварную) борьбу против Герцена, Бакунина и прочих инакомыслящих, подозреваемых в панславизме. Во всех столицах он обнаруживал вездесущую руку «русской партии». Потому Маркс, не обинуясь, декларировал: «Ни одному русскому я не верю…», а Марксов двойник Энгельс лапидарно назвал Бакунина «жирным проклятым русским».
Тем не менее некорректно сводить конфликт Бакунина и Маркса к антисемитизму или к русофобии. Это конфликт европейских социалистов, окрашенный национальными предрассудками, но вполне космополитический по сути. Это, бесспорно, конфликт «своих», который имеет партийную и идеологическую мотивацию.
Во-первых, Маркс и марксисты – по законам партийной борьбы – стремились ограничить влияние Бакунина и бакунистов и совершенно преуспели в этом, выдавив соперников из Интернационала. Симптоматично, что Маркса поддержали рабочие делегации экономически развитых стран (Англия, Франция, Германия), а Бакунина – «отсталых» (Италия, Испания), что обнаруживает чисто европейский (далекий от чувств к России) характер противостояния.
Во-вторых, оба лидера настаивали на принципиальных расхождениях в сфере идеологии. Маркс постулировал необходимость для построения общества будущего диктатуры пролетариата, а Бакунин, отрицая любые формы государственности, соглашался лишь на самоуправление независимых коммун, на федерализм. Он также отрицал Бога, религию, право, налоги, частную собственность, патриотизм, патриархальность, семью. Даже науку. И тогда Маркс – по причине приверженности научному стилю мышления и вере в научность революционного учения – выставлялся скрытым буржуа-доктринером.
Однако на самом деле это снова спор «между собою». Альбер Камю констатировал: «Бакунин в той же мере, что и его противник Маркс, способствовал выработке ленинского учения. <ѕ> Бакунин возвещал наступление диктатуры не вопреки своей страсти к разрушению, а в соответствии с ней. И ничего не могло остановить его на этом пути, поскольку в горниле всеобщего отрицания он испепелил, в числе прочего, и моральные ценности».
И Маркс, и Бакунин проповедовали и принимали кровавую революцию. И Маркс, и Бакунин равно не мыслили успех революции без революционной иерархии, без партии профессиональных революционеров, но Бакунин – отчасти в пику Марксу – попросту игнорировал подробности, связанные с деятельностью будущего правительства. Характерно, что когда Бакунин пытался возглавить мятеж в Лионе (1870), то без колебаний апеллировал к опыту якобинской диктатуры, призывая создавать Комитеты спасения и Конвент. Для Франции годятся якобинцы, для России – разбойники, Стенька Разин и Пугачев: «Кто не понимает разбоя, тот ничего не поймет в русской народной истории. Кто не сочувствует ему, тот не может сочувствовать русской народной жизни, и нет в нем сердца для вековых неизмеримых страданий народных. Тот принадлежит к лагерю врагов-государственников. Русский разбой жесток и беспощаден, но не менее его беспощадна и жестока та правительственная сила, которая своими злодействами вызвала его на свет. Правительственное зверство породило, узаконило и делает необходимым зверство народное. <ѕ> Разбойники в лесах, в городах, в деревнях, разбросанные по целой России, и разбойники, заключенные в бесчисленных острогах империи, составляют один, нераздельный, крепко связанный мир – мир русской революции. В нем, и в нем только одном, существует издавна настоящая революционная конспирация. Кто хочет конспирировать не на шутку в России, кто хочет революции народной, тот должен идти в этот мирѕ <ѕ> Приближаются годовщины Стеньки Разина и Пугачева. Надо же будет отпраздновать память народных бойцовѕ Все должны готовиться к пиру…»
Строки наполнены энергией пресловутого бакунинского темперамента и, похоже, очередной раз полемически целят в Маркса, который, по мнению Бакунина, неоправданно ограничивал революционные надежды, рассчитывая исключительно на рабочий класс. Однако «апостолу свободы» явно интересны не конкретные разбойники или казаки, а любая сила или лозунг, способные эффективно запалить – в данной стране и при данных обстоятельствах – «мировой пожар».
Будем справедливы: призывы Бакунина к мужицкому бунту – логика не русской истории, а левого европейского радикализма.
Мистическое послесловие: анархисты и тамплиеры
Отец анархии похоронен в Швейцарии, в Берне. На могиле установлена гранитная стела с лаконичной надписью «Michele Bakunine. 1814 – 1876». Спустя сорок лет его интеллектуальный наследник Петр Кропоткин в окружении соратников вернулся из эмиграции в революционную Россию. И странный парадокс: оказалось, анархизм принимает не только идею революционной иерархии, но и открыт видению иерархии духов. Аполлон Карелин – после Кропоткина виднейший теоретик и авторитет анархизма – создал в РСФСР Восточный отряд Ордена тамплиеров. Впоследствии Орден – как и положено – был разгромлен чекистами, но перед тем в него успели войти (кроме основателей-анархистов) режиссер Юрий Завадский, писатель Иван Новиков и др.
Эзотерическая практика Ордена подразумевала изучение специальных легенд (вывезенных из Франции или сочиненных позднее). Вот характерный пример оккультно-анархического творчества (опубликовано покойным А.Л.Никитиным): «Однажды в космос «Легов в золотых доспехах» прилетели «Леги в голубых доспехах», чтобы провести совещание. Присутствовали и оба воина. И вдруг они заметили, что за границей их космоса находится какой-то чрезвычайно могучий Темный Лег и напряженно прислушивается к тому, о чем говорят собравшиеся. Он был весь окутан густой мглой, и видны были только напряженные уши. И так настойчиво прислушивался этот Темный Лег, что воины почувствовали к нему сострадание и желание помочь ему освободиться от окутывающей его мглы». И т.д.
Сюжет – пограничный: то ли мистические искания в мире духов, то ли фракционные маневры профессиональных революционеров. Но – в любом случае – вполне на западный манер.
Михаил Александрович Бакунин родился в 1814 году в семье тверских помещиков, и, несмотря на обычное для дворянской среды детство, не только сам Миша, но и все его пятеро братьев и четыре сестры выросли образованными, мыслящими людьми. Все братья участвовали в Крымской войне, в 60-е годы примыкали к левым либералам, а одна из кузин, Екатерина, в качестве сестры милосердия прошла несколько войн и даже сделала карьеру – стала в Русско-турецкую войну 1873 – 1875 годов управляющим фронтовыми госпиталями на Кавказском театре военных действий.
В юности Бакунин страстно увлекался философией, в первую очередь гегельянством, и эту страсть разделяли его ближайшие друзья – Белинский, Станкевич, Боткин и др. Некоторые биографы предполагают, что в юности Михаил Александрович был влюблен в собственную сестру Татьяну. По разным свидетельствам выходит, что Бакунин не только ревновал ее ко всем мужчинам, появлявшимся в доме, но и пылко признавался ей едва ли не в любви.
Однако роман с родной сестрой был, разумеется, невозможен. Бакунин так никогда в жизни и не был по-настоящему любим, брак же, заключенный спустя много лет с нелюбимой женщиной, оказался фиктивным. И в результате, как это часто бывает, Бакунин увлекся политикой: успел поучаствовать в революции во Франции в 1848 году и Дрезденском восстании 1849 года. Когда его арестовали, он был уже не простым «бунтовщиком», а революционером европейского масштаба.
Промаявшись около двух лет в иностранных тюрьмах, будучи дважды под угрозой смертного приговора, в 1851 году Бакунин был выдан русским властям и заключен на шесть лет в одиночку в Петропавловскую крепость и Шлиссельбург. Там он написал свою знаменитую «Исповедь», адресованную императору Николаю II (этот документ считается позорным пятном в его биографии из-за покаянного тона). В 1857 году, к счастью для него, казематы были заменены ссылкой в Сибирь.
Пройдя через все эти испытания и оставшись в душе анархистом, Бакунин перестал быть восторженным молодым дворянчиком, путешествующим за счет отца по заграницам. Он постарел, у него выпали почти все зубы, из-за больных почек стало страдать и сердце, его огромная фигура стала еще более неуклюжей, волосы и борода торчали клоками.
Хотя среди ссыльных встречались декабристы, мятежные поляки и другие политические заключенные (например, М.Буташевич-Петрашевский или Ф.Достоевский), Бакунин по необъяснимым причинам возненавидел всех своих потенциальных единомышленников. Может быть, это произошло потому, что он был лет на двадцать младше декабристов и на пять лет старше петрашевцев – сказалась разница поколений. А может быть, дело было в теплых отношениях с генерал-губернатором Сибири Н.И.Муравьевым-Амурским – дальним, между прочим, родственником семьи Бакунина.
В результате Бакунин оказался в своеобразной интеллектуальной изоляции. А потому решил поступить на службу чиновником, жениться и зажить заурядной жизнью. Невестой 46-летнего Бакунина стала 18-летняя Антося Квятковская, дочь ссыльного польского офицера. Дело происходило в 1860 году, накануне самого крупного польского восстания, когда все польское общество буквально бредило идеями освобождения. Даже такая невзрачная, не слишком умная девица, как Антося, и та прониклась патриотизмом. Через год после свадьбы супруги решили уехать за границу: Бакунин, как ссыльный, был вынужден бежать, а жена тем временем выхлопотала себе легальный выезд и встретилась с мужем уже в Европе в 1862 году.
Вернуться в Россию Бакунину было уже не суждено. Скитаясь по Италии, которая как раз в 1859 – 1860 годах под руководством Джузеппе Гарибальди только объединилась, Бакунин познакомился не только с Гарибальди, но и со всеми видными революционерами того времени. Вместе с тем окружение Бакунина состояло в основном из лиц без профессии, без работы, но, конечно же, радикальных взглядов. От всех этих людей Бакунин отличался порядочностью по отношению к революционной кассе, хотя и считался бессовестным должником в частной жизни. Другое дело, что деньги расходовались на химерические проекты.
С середины 60-х годов семья Бакуниных окончательно распалась. К тому моменту Антося уже жила с неким адвокатом, с которым они родили троих детей. Бакунин вполне миролюбиво относился и к своей бывшей жене, и к ее детям, но никаких отношений между фиктивными супругами уже не было. Узнав, что у ее законного супруга в Швейцарии есть своя вилла (которую он так и не достроил), Антося решила ее заполучить, но для этого было необходимо изгнать с виллы бесчисленных приживал – всех этих опротивевших ей нигилистов, атеистов и коммунистов. Настойчивость и жадность бывшей жены неприятно поразили Бакунина, он окончательно слег и последние полтора года жизни провел в постоянных болезнях. Жена же, дождавшись его смерти в 1876 году, обвенчалась со своим любовником и окончательно исчезла из революционной среды.
Фигура Бакунина была нетипичной даже для своего времени. В международном революционном движении, конечно, хватало людей, способных генерировать оригинальные концепции, увлекать за собой сторонников. Бакунин же, в силу отсутствия талантов организатора, так и остался интеллектуальным одиночкой.
Анна КУБРИК.
Полная версия статьи опубликована в журнале “Moulin Rouge”, май 2007 г. (издатель Евгений Ю.Додолев).
