«Моя мечта – сделать так, чтобы каждый законопослушный гражданин мог идти, куда ему хочется, а не маршировать по разделительной полосе»
Анатолий Григорьевич Кучерена – директор адвокатского бюро «Аргумент» Московской городской коллегии адвокатов, заведующий кафедрой адвокатуры и нотариата Московской Государственной юридической академии, кандидат юридических наук, автор нескольких книг. Среди его клиентов, или как он любит говорить «доверителей», такие известные всей стране люди, как Никита Михалков, Иосиф Кобзон, Сергей Лисовский, Валентин Ковалев, Платон Обухов, Тамара Рохлина, Лариса Лазутина, Юрий Яковлев.
О розах и терниях, встречающихся на пути к адвокатской славе, адвокатах круглосуточных с Анатолием Кучереной беседует журналист и политолог Николай Гульбинский.
Первое дело – определяющее
– Говорят, карьера адвоката в решающей степени определяется тем, как он провел свое первое дело. Насколько это справедливо в вашем случае?
– Я бы сказал так: в моем случае это справедливо на все сто процентов. Мне кажется, в профессии адвоката очень важно с первых же шагов определить для себя, если угодно, некие правовые и нравственные стандарты поведения и уже затем никогда не отступать от них, несмотря ни на какое давление.
Мое первое дело я запомнил на всю жизнь. В адвокатуру я поступил в сентябре 1993 года, а до этого работал юрисконсультом в различных учреждениях.
Буквально через несколько дней после этого мои знакомые обратились ко мне с просьбой взять на себя защиту человека, обвинявшегося по статье 93 прим. старого Уголовного кодекса – то есть в хищении в особо крупных размерах.
Вы, наверное, помните громкое дело о поддельных чеченских авизо. В рамках этого дела было выделено несколько эпизодов. Среди них – хищение ста килограммов золота в виде юбилейных монет. В этом преступлении как раз и обвиняли человека, чью защиту мне предложили взять на себя. К тому моменту он уже больше года просидел в тюрьме под следствием, и у него несколько раз менялись адвокаты.
Признаться, я от такого предложения поначалу немного оробел: раньше я работал исключительно по гражданским делам, опыта защиты в уголовном процессе у меня не было никакого, а тут вдруг сразу – дело о хищении в особо крупных размерах! Но все-таки, поразмыслив, я согласился.
Следствие вел Следственный комитет МВД. Я пришел к следователю, представился и заявил, что хочу ознакомиться с материалами дела.
Он мне говорит: «Ну, я, конечно, не возражаю, знакомьтесь, хотя в деле уже 100 томов. Вот только перед тем, как вы начнете с ним знакомиться, я попрошу вас побеседовать с нашим оперуполномоченным, его фамилия Брежнев».
Я, признаться, слегка удивился. Мне было не совсем понятно, почему я должен знакомиться с каким-то оперуполномоченным, ведь насколько я знал из Уголовно-процессуального кодекса, в ходе предварительного расследования уголовного дела адвокат общается со следователем.
Ну, думаю, раз он просит, пойду и пообщаюсь, не начинать же первое дело с конфликта. Вхожу в кабинет к оперуполномоченному. Тот – ну просто сама любезность. Встает из-за стола, улыбается, предлагает чай-кофе, пепельницу.
Надо же, – думаю, – какие приятные люди здесь работают! И чего только журналисты на них всех собак вешают?
А он так мягко, по-кошачьи подкрадывается к главному. И происходит между нами такой диалог:
– Я раньше что-то вашей фамилии не слышал.
– Да, я в адвокатуре совсем недавно.
– Вот-вот, я обратил внимание, что у вас удостоверение с сентября этого года (а на дворе был октябрь). Стало быть, вы – молодой адвокат, начинающий. И, конечно же, спешите повидаться со своим подзащитным.
– Разумеется, мне бы хотелось с ним увидеться, но в начале я должен хотя бы в общем плане ознакомиться с материалами дела.
– Тогда у меня к вам будет небольшая просьба. Пусть он вам все-таки расскажет, куда он спрятал сто килограммов украденного им золота. А вы потом сообщите мне об этом. Вы же понимаете, это золото – общенародное достояние. И мы должны сделать все возможное, чтобы его вернуть. Тем более ситуация в стране тяжелая, не мне вам объяснять. Он вам поверит. А я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы освободить его из-под стражи. Договорились?
У меня волосы встали дыбом. Наверное, он это почувствовал, потому что сразу как-то от меня отпрянул.
– Вы, кажется, – грозно спросил я его, – задумали записать меня в свои помощники? Не получится!
– Но вы же должны содействовать раскрытию преступления, – начал было оперуполномоченный, – и в нерешительности остановился, не зная, что сказать дальше.
Здесь я уже не сдержался и «наехал» на него по полной программе.
– Вы полагаете, – несколько высокопарно заметил я ему, – что если я работаю адвокатом меньше месяца, то не понимаю, какую сделку с совестью вы мне осмеливаетесь предлагать?
– Ну, вы не кипятитесь, молодой человек, – успокаивает меня оперуполномоченный, – вы, наверное, меня неправильно поняли.
– Нет, я вас очень даже правильно понял! – отрезал я и вышел.
Слегка отдышавшись, я вновь пришел к следователю и в очень жесткой форме объяснил ему незаконность и аморальность подобных действий, пообещав, что обязательно буду на него жаловаться. Следователь долго меня убеждал, что ничего плохого они в виду не имели. Только вот напрасно, – говорил он, – я начинаю свой путь в адвокатуре с конфронтации со следствием. Это, мол, у меня по молодости.
Меня, откровенно говоря, это только раззадорило. Я ударными темпами, работая днями и ночами, досконально изучил материалы дела, несколько раз обстоятельно побеседовал с моим подзащитным и убедился в полной беспочвенности предъявленных ему обвинений. Вскоре мне удалось добиться его освобождения под залог. Правда, для этого, среди прочего, мне пришлось побывать на приеме у помощника Генерального прокурора, который отнесся к моим доводам с пониманием.
– Скажите, а если бы вы точно знали, что эти монеты он на самом деле украл и куда-то спрятал, вы бы все равно не сообщили об этом следователю?
– Конечно, нет! Мне даже страшно представить, что на свете могут существовать адвокаты, готовые сотрудничать со следствием. Адвокат не имеет права делать ничего, что противоречит позиции его доверителя. Он, точно так же как и священник, обязан хранить «тайну исповеди». Если даже подзащитный признается адвокату в том, что преступление совершил именно он, но на суде собирается это отрицать, адвокат обязан отстаивать только ту линию защиты, которую избрал его доверитель.
Дело “на заказ”
– А как быть в тех случаях, когда обвиняемый признает себя виновным? Может ли адвокат настаивать на его невиновности?
– Может, если он убежден, что признательные показания получены незаконным путем. В моей практике были случаи, когда первые допросы подозреваемого проводились без участия адвоката, и на них всеми правдами и неправдами «вытягивались» признательные показания, а если «вытянуть» их не удавалось – протоколы допроса фальсифицировались. Так, например, первый допрос Тамары Павловны Рохлиной был проведен именно таким незаконным образом. На суде сам же государственный обвинитель потребовал исключить протокол этого допроса из числа доказательств по делу.
– А насколько вообще часто используются незаконные методы следствия?
– Как правило, нарушений законодательства в ходе следственных действий допускается очень много. Встречаются откровенно «заказные» уголовные дела, возбуждаемые, очевидно, под давлением неких влиятельных сил, заинтересованных в устранении конкурентов. У меня был доверитель – руководитель крупного издательства, которая по воле следователя оказалась в тюрьме по обвинению в нарушении авторских прав при издании детской энциклопедии. При том, что именно ее права и были нарушены. Я уже не говорю о том, что это был сугубо гражданский правовой спор, и никаких оснований для возбуждения уголовного дела вообще не было!
О «заказном» характере этого дела свидетельствовало, среди прочего, обилие проплаченных публикаций, которые были друг на друга похожи, как клонированные овечки, и обвиняли моего доверителя во всех смертных грехах. К счастью, мне, при активной поддержке ряда ведущих деятелей культуры, удалось добиться ее освобождения.
Бывает, что уголовные дела фабрикуются в результате низкого профессионализма следователя, его неспособности найти настоящих преступников. Опять же с этим явлением мне пришлось столкнуться в самом начале моей адвокатской практики. Расскажу такой случай.
В 1993 – 1994 гг. пышным цветом расцвела организованная преступность, связанная с незаконным захватом жилья. Пожилых людей принуждали завещать свое жилье неким подставным лицам, а потом их вывозили за пределы Московской области и там убивали и тайно хоронили.
Однажды ко мне обратилась девушка лет девятнадцати, которую подозревали в причастности к исчезновению пожилого человека. Он исчез во время осуществления очень сложного обмена квартир; там была целая цепочка, кажется, из 12 обменов. На участие в этом запутанном обмене девушку толкнуло то обстоятельство, что у нее умерла мама, и у нее на попечении остались несовершеннолетние брат и сестра, да еще свой собственный годовалый ребенок, мужа не было. А поскольку у мамы была квартира и у нее была квартира, она хотела обменять эти две квартиры на одну и получить доплату. Сама она, естественно, обменом заниматься не имела ни времени, ни возможности, поэтому передоверила это дело маклерам.
Почему именно ее заподозрили в причастности к преступлению, абсолютно неясно. При мне ее вызвали по телефону на допрос в прокуратуру, кажется, это была прокуратура Гагаринского района. Мы отправились к следователю. Как сейчас помню фамилию следователя – Озерова. Было два часа дня. Допрос длился шесть часов без перерыва! Она все объяснила и, по-моему, было совершенно ясно, что ни малейшего отношения к преступлению она не имеет.
Но вдруг, по окончании этого изнурительного допроса, следователь, пообщавшись с кем-то по телефону, принимает решение задержать ее на трое суток в качестве подозреваемой. Она вся в слезах, ведь у нее на попечении трое маленьких детей, которых не с кем оставить. Я объясняю следователю, что никуда от детей она не убежит, что она не какой-то антисоциальный элемент, а вполне законопослушный гражданин и все в том же роде.
Но следователь стоит на своем, как утес. Что делать? Взял ключи от ее квартиры, купил продукты, отвез их ее детям, накормил их, а вернувшись домой в 2 часа ночи, отправил по телефону телеграмму в прокуратуру. Уже рано утром был на приеме у заместителя районного прокурора. Прокурор немедленно вызвал следователя Озерову, а меня попросил подождать в коридоре. Не знаю, о чем они там говорили, но следователь вышла из кабинета вся в пятнах и чуть не плача. В тот же день эту девушку освободили из-под стражи.
Мне было важно понять, на чем вообще были основаны подозрения следователя. Оказалось, был некий свидетель. С этим свидетелем девушке была устроена очная ставка. И знаете, кем он оказался? Участковым милиционером! Никакой серьезной информацией он, естественно, не владел, и все его подозрения были совершенно на пустом месте.
Вот так нередко фабрикуются у нас уголовные дела! И это в Москве. Можете представить, что творится в провинции. Поверьте, не вмешайся вовремя адвокат в эту историю, у этой девушки добыли бы признание в чем-нибудь, она оказалась бы в тюрьме и жизнь была бы сломана.
Адвоката надо брать ежовыми рукавицами
– У вас, судя по этим историям, сразу сложился достаточно жесткий стиль общения со следователями.
– Знаете, как следователи относятся к адвокатам? Некоторые из них любят украшать свои кабинеты цитатой из произведений «юриста» В.И.Ульянова-Ленина: «Адвоката надо брать ежовыми рукавицами, ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает».
Что же делать в такой ситуации? Адвокат должен очень жестко отстаивать интересы своего доверителя, равно как и требования закона – другого оружия у него нет. Наша правоохранительная система напоминает невероятно сложную и алогичную адскую машину с одной из картин Босха, которая перемалывает попавших туда грешников. Очень важно, чтобы сам адвокат не попал в жернова этой машины, и чтобы она его не перемолола. Я всегда говорю: меня можно ликвидировать как некое биологическое существо, но меня невозможно уничтожить как личность, сломать мои жизненные принципы.
– Попытка убить вас уже имела место. Вы это связываете с вашей профессиональной деятельностью?
– Конечно. Этот день – 16 декабря 1998 года – я запомнил навсегда. При выходе из подъезда здания на Пречистенке, где располагался мой офис, на меня было совершенно нападение, после которого я две недели провел в больнице с сотрясением мозга и сломанными ребрами. Врачи сказали, что мне еще повезло – могло бы все закончиться значительно хуже.
В то время я представлял интересы Сергея Лисовского, которого обвиняли в неуплате налогов. Мне несколько раз звонили по мобильному телефону неизвестные лица и настойчиво убеждали отказаться от этого дела. Кому-то, очевидно, не нравилась моя позиция, которую я неоднократно излагал и в статьях, и по телевидению.
– Нет худа без добра. Наверное, работа с Лисовским, который сам – мастер «пиара», оказалась для вас кратчайшим путем к тому, чтобы стать известным адвокатом.
– За Лисовским журналисты всегда ходили гурьбой, поскольку он не раз попадал в весьма скандальные истории. В 1995 году его подозревали в причастности к убийству Влада Листьева. Потом, в июне 1996 года, была знаменитая «коробка из-под ксерокса». Когда я узнал, что Лисовского задержали на выходе из Белого дома, я немедленно приехал на Лубянку. Меня долго не пускали, какой-то прапорщик пытался дверь закрыть, тянул ее на себя. У меня до сих пор перед глазами стоит эта картина: я держу дверь ногой, а за мной – несколько журналистов. Эти кадры потом транслировали по телевидению.
Тогда же я впервые начал общаться с представителями СМИ. В начале, когда на меня наводили телекамеру, меня охватывал некий мыслительный паралич, и я не мог произнести ничего путного, разве что какие-то банальности. Вообще, на мой взгляд, у нас мало внимания уделяется обучению будущих юристов искусству публичных выступлений. Я фактически только недавно по настоящему открыл для себя таких адвокатов – «чародеев слова», как Спасович, Александров, Карабчевский, Плевако, Андреевский. Из дореволюционных прокуроров мне очень нравится Н.В.Муравьев, который выступал на процессе по делу об убийстве Александра II, совершенном 1 марта 1881 года. После его речи ни подсудимым, ни адвокатам по сути дела сказать было нечего. Подобных речей в нашем суде я никогда не слышал.
Пули из грязи страшнее пуль из свинца
– Некоторые адвокаты рассуждают примерно так: неважно, выиграл дело или проиграл, лишь бы оно было шумным и скандальным. Важен сам факт, что об адвокате говорят, а уж что именно говорят – не столь существенно. Возьмем то же «банное дело» бывшего министра юстиции Валентина Ковалева.
– Ошибаетесь, если полагаете, что это дело я взял из любви к шумным скандалам. Просто я считал и считаю, что использование анонимного компромата, как это было в случае с Ковалевым, – вещь недопустимая. Как говорил тогда мой доверитель, «пули из грязи страшнее пуль из свинца». Такой компромат способен перевернуть всю жизнь человека. А если потом вдруг обнаружится, что это электронный монтаж или съемка с загримированными актерами? Ведь до сих пор так и не обнаружено оригинала этой злополучной кассеты, появившейся на свет в июле 1997 года, на которой был запечатлен в сауне с девочками «человек, похожий на Ковалева». Не обнаружен и автор этой съемки, который бы показал: «Да, это снимал я, это было тогда-то и там-то».
На сегодняшний день существуют электронные технологии, позволяющие «вмонтировать» любого человека в любую среду. И поэтому любой человек, кому-то неугодный, может быть представлен в самом позорном и нелепом положении. Это очень страшно. Не каждый ведь способен перенести такой публичный позор – кто-то и руки на себя может наложить.
В то время я писал в одной из статей: «Может быть, когда появится видеопленка с “человеком, похожим на генерального прокурора Скуратова”, он посмотрит на эту проблему по-иному». И надо же беде случиться – так оно и вышло!
Безнадежных дел не бывает
– О вас говорят, что вы беретесь за безнадежные дела, вроде дела Платона Обухова или дела Тамары Рохлиной. В первом случае на карту был поставлен престиж ФСБ, во втором – Генеральной прокуратуры. Неужели вы полагали, что вам позволят их выиграть?
– Безнадежных дел не бывает. В деле Платона Обухова, как это ни парадоксально, совпали интересы двух спецслужб – британской СИС и нашей ФСБ. Одни якобы завербовали важного агента, а другие его якобы разоблачили. В некоторых публикациях договаривались до того, что сравнивали Платона с Пеньковским, Гордиевским и даже Эймсом. А он был всего-навсего мелким клерком из МИДа. Само собой, что ни к каким государственным тайнам он допущен не был.
По некоторым данным, в этой истории не обошлось и без участия датских спецслужб. Дело в том, что отец Платона – известный российский дипломат Алексей Обухов долгое время работал послом России в Дании. За эти годы отношения между нашими странами значительно потеплели. Естественно, кого-то в Дании это не устраивало.
– Разве адвокат должен влезать в такие политические дебри?
– Адвокат должен знать все, что так или иначе связано с делом его доверителя. Естественно, я внимательно изучил все имевшиеся версии. Однако при защите нужно исходить только из твердо установленных фактов. А они заключались в том, что в деле Платона Обухова речь шла о тяжело больном человеке, который жил в мире, созданном своей собственной фантазией, играл в какие-то странные игры с окружающими его людьми. В то время ему с трудом давалось даже обращение с бытовой техникой. А следователи ФСБ обвиняли его в том, что он якобы работал со сложнейшей шпионской аппаратурой.
В настоящее время Платон признан невменяемым. Правда, следователи пытались доказать, что на момент совершения преступления он был вменяем, а потом стал невменяемым в результате психотравмирующей ситуации. Надо полагать, в результате допросов, угроз и всего прочего. Тогда впервые ФСБ вступила в публичную полемику с адвокатом на страницах «Независимой газеты». И это, я считаю, было очень большим шагом вперед в том, что касается взаимоотношений общества и спецслужб.
Что касается Тамары Павловны Рохлиной, то меня действительно отговаривали от этого дела практически все мои друзья. «Ну, неужели ты не понимаешь, – говорили мне они, – что никто не позволит тебе его выиграть».
Я внимательно прочитал дело и пришел к твердому убеждению: нет в нем ни одного доказательства вины Тамары Павловны! Но вот состоялся суд в Наро-Фоминске, и она получила восемь лет лишения свободы. Мне тогда все в один голос говорили: «Мы же тебя предупреждали, а ты со своим упрямством проиграл дело». Но эти разговоры только придавали мне уверенности в своей правоте.
Само собой, я не успокоился и обжаловал решение Наро-Фоминского суда в Московском областном суде. И тут случается неслыханное: суд пересматривает приговор – четыре года лишения свободы! Такого в практике вообще не бывает. Четыре года у нас дают за кражу козы или поросенка, а здесь – убийство! То есть судьям было понятно, что доказательств в деле нет, но пойти на оправдательный приговор они не решились, а предпочли такой вот гнилой компромисс со своей совестью.
– Знаете, дореволюционные адвокаты находили такие слова, что у судей совесть просыпалась. Вы не пытались?
– Пытался. Мы обратились в президиум Московского областного суда. Огромный зал, торжественно восседают судьи, все в мантиях, в основном женщины. Я встал и произнес примерно такую речь.
– Давайте, – говорю я, – отвлечемся от нюансов этого дела и посмотрим, что мы имеем по сути. На одной чаше весов следующие твердо установленные факты. Почти 30 лет Лев Яковлевич и Тамара Павловна прожили вместе, они жили одними интересами, одними проблемами, одной бедой. Вы знаете, что у них тяжело больной сын, лечение которого для Тамары Павловны – смысл ее жизни. Неужели непонятно, что без помощи мужа она его не поднимет? Все свидетели говорят, что отношения в семье были добрыми, уважительными. В тот вечер накануне гибели Льва Яковлевича никаких конфликтов между супругами не было.
А на другой чаше весов – произвольные умозаключения следователя, не опирающиеся на доказательства. Нет мотива преступления, нет ни одного свидетеля, который бы видел, как было совершено это преступление, нет отпечатков пальцев Тамары Павловны на пистолете, нет следов пороха на ее одежде, словом ничего нет. Кроме того, генерал Рохлин неоднократно говорил, что у него жена – просто какая-то пацифистка, оружие терпеть не может и в руки его не берет.
Произношу эти слова, а председатель Московского областного суда г-жа Марасанова смотрит на меня с такой издевательской усмешкой, как будто хочет сказать: «Да будет вам нам тут байки-то рассказывать!»
Вы не представляете, какое омерзительное чувство у меня тогда было! Глядя на эту помпезность, на эти мантии, я поначалу думал: вот он – Храм правосудия, где нас рассудят по справедливости. А оказалось – все здесь гнилое. Дом на песке.
Но мы пошли еще дальше и обратились в Верховный суд. И он приговор по делу Рохлиной отменил как незаконный и необоснованный, а Тамару Павловну освободили из-под стражи.
– Так кто же тогда, по вашем мнению, убил генерала Рохлина?
– Как рассказала Тамара Павловна, его убили киллеры в масках, их было трое. Кто они? Этого я не знаю. Я изучил огромное количество материалов; из них следует, что у Льва Яковлевича было много врагов, за ним следили. Он неустанно разоблачал коррупцию, связанную, в том числе, с незаконными поставками оружия в горячие точки, а это многим было не по вкусу. Кроме того, он воевал в Чечне, и там у него было немало врагов. Да и что скрывать: его политическая деятельность далеко не всем нравилась. Но выдвигать версии – дело следователя. Моя задача скромнее – показать, что вина Тамары Павловны не доказана, а то, что выдается за доказательства, получено с грубейшими нарушениями закона.
Это не суд, а судилище
– Недавно вы представляли интересы российских лыжниц – Ларисы Лазутиной и Ольги Даниловой в Спортивном арбитражном суде в Лозанне. Решение суда, отклонившее вашу апелляцию, стало для вас неожиданным?
– В ходе этого процесса мне стало ясно, что Спортивный арбитражный суд в Лозанне – это по сути дела филиал Международного олимпийского комитета, который им практически полностью финансируется и контролируется. В Спортивном арбитражном суде нет представителей России. Судьи и адвокаты МОК – это «одна большая семья»: они вместе работают в различных комиссиях, живут в одних гостиницах, вместе питаются, тесно общаются между собой и выступают с единых позиций. То, что мы наблюдали в Лозанне, это не суд, а судилище, где все заранее было решено.
Мы, например, заявили ходатайство об удалении свидетелей из зала суда. А председательствующий Питер Ливер говорит: «Пусть они здесь посидят, послушают и подготовятся к выступлению». Фактически, все наши доводы отвергались.
Приведу лишь один пример. Господин Сальстрем – директор частной шведской фирмы, осуществляющей допинг-контроль (она называется «Интернэшнл допинг тестс энд менеджмент»), заявил на суде следующее. По его словам, проба мочи на допинг была взята у Лазутиной еще в субботу 22 декабря 2001 года, то есть за два месяца до лыжной гонки на Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити. Далее эта проба была передана в ведение некоей госпожи Катарины Медведски. В течение длительного времени госпожа Медведски носила ее с собой в дамской сумочке.
Заметьте: правила хранения и транспортировки проб строжайшим образом регламентированы. Существуют международные стандарты лабораторной работы, отклонение от которых совершенно недопустимо. Пробы должны перевозиться при минусовой температуре в специальном холодильнике, но никак не в дамской сумочке.
Дальше – больше. 23 декабря госпожа Медведски выехала из Зальцбурга (Австрия) в Гетеборг (Швеция), где пробы были помещены в домашний холодильник ее родителей. И лишь 4 января пробы были доставлены в лабораторию в Лозанне. Там якобы было установлено присутствие допинга, однако информация об этом была обнародована официально лишь 3 июня 2002 года, когда Лазутина была дисквалифицирована, при этом было заявлено, что она не имела права участвовать в Олимпиаде. Возникает вопрос, почему же тогда ее допустили в ней участвовать?
При этом чиновники МОК утверждают, что применение дарбепоэтина создает смертельную опасность для здоровья спортсмена. Почему же они тогда так долго молчали о своем «открытии»?
К сожалению, чиновники из Олимпийского комитета России фактически перешли на позиции адвоката МОК, который назвал Лазутину «бесчестной и наиболее напичканной допингом спортсменкой за всю историю Олимпийского движения». Во-первых, это грязная ложь. А во-вторых, ума не приложу, как могут российские чиновники от спорта соглашаться с такими оскорблениями в адрес нашей великой лыжницы, Героя России Ларисы Лазутиной. О таких «мелочах», как отказ Олимпийского комитета России оплатить судебные издержки и работу зарубежных адвокатов и экспертов, я уже не говорю. Оплатим. В России есть патриоты, в том числе среди предпринимателей и видных общественных деятелей. Мы будем бороться за честь наших великих спортсменок до конца.
Советы генералу Пронину
– Вы, наверное, можете сами выбирать себе по собственному вкусу клиентов или, как вы говорите, доверителей. Какие дела вас привлекают больше всего?
– Может быть, это покажется странным, но в последнее время меня больше всего интересуют дела, связанные с тем «балом беззакония», который вершится на наших улицах некоторыми сотрудниками правоохранительных органов.
Вот вам последний случай из практики. Ко мне обратилась женщина, которую за какое-то мелкое нарушение остановил инспектор ГИБДД. Он потребовал у нее документы. Она ему их тут же вручила. Далее инспектор потребовал, чтобы она пересела к нему в милицейскую машину. Она, естественно, отказалась: с тем, что она нарушила правила, она согласна, заплатить штраф она готова, зачем куда-то пересаживаться?
Тут-то все и началось! Страж закона буквально взъярился и стал угрожать, что сейчас он вызовет наряд милиции, взломает машину, принудительно доставит ее на освидетельствование на алкоголь. Хотя она совершенно нормально себя вела, за рулем никогда не пьет, ни малейших оснований подозревать ее не было.
А далее это инспектор входит в раж и заявляет: «Ты у меня сейчас выйдешь из машины и будешь по разделительной полосе маршировать!».
К счастью, все закончилось нормально. Инспектора этого вроде бы уже уволили.
Вы скажете: подумаешь, ничего же не случилось! Не забрали в отделение, не избили, не ограбили, не изнасиловали.
А для меня этот случай очень показателен. Этот инспектор – не частное лицо, это, так сказать, лицо государства. «Будешь по разделительной полосе маршировать» – вот его идеал! Президент Путин говорит о диктатуре закона, а эти люди понимают так: «Диктатура закона, значит – наша диктатура!».
Каждый день под окнами своего офиса наблюдаю плоды этой «диктатуры». Из соседнего ресторана выходят люди. В это время подъезжает машина вневедомственной охраны, милиционеры хватают их, запихивают в машину и везут в отделение. Я тоже однажды поехал в отделение и попытался выяснить, почему это безобразие творится, ведь эти милиционеры из вневедомственной охраны должны квартиры и офисы охранять, а не мирных граждан терроризировать. Оказалось, что существуют некий план по задержанию граждан без регистрации, и люди в форме дружно работают над его выполнением. Привезли человека – поставили палочку в журнале. Такая вот «палочная» у нас система.
Правда, почему-то при всем этом террористов, разъезжавших по Москве с оружием и взрывчаткой, которые затем проникли в театр, где шел мюзикл «Норд-Ост», своевременно задержать не смогли.
Я бы очень советовал начальнику ГУВД Москвы генералу Пронину снять свой генеральский китель, одеться в какой-нибудь потертый тулупчик и кроличью шапку и прогуляться вечерком по Москве, чтобы посмотреть, как работают его подчиненные. Как отбирают последние деньги у строителей из ближнего зарубежья, как хватают молоденьких девочек на старом Арбате и непонятно зачем тащат их в отделение, как оскорбляют и избивают задержанных. Глядишь, его бы и самого пару раз задержали за непрезентабельный вид. Думаю, уже на следующий день слух об этом событии разнесся бы по всей московской милиции и, может быть, заставил бы ее сотрудников войти в какие-то рамки приличия.
Посмотрите, у нас все поставлено с ног на голову. Милиция существует на средства налогоплательщиков, то есть на наши с вами деньги ради нашей безопасности, и при этом нас же терроризирует. Чиновники от спорта существуют для защиты интересов спортсменов, а вместо этого фактически выступают в роли их гонителей. Прокуроры существуют для того, чтобы следить за соблюдением закона, а они, случается, поддерживают в суде совершенно бездоказательные обвинения. И так во всем.
– Давайте отвлечемся от этих ужасов и вернемся к карьере адвоката Кучерены. Что для вас, так сказать, венец профессиональных устремлений?
– Наверное, сделать так, чтобы законности в нашей жизни стало хоть немножко больше. Но все же, как говорил основатель ревизионизма в социал-демократическом движении Эдуард Бернштейн, «конечная цель – ничто, движение – все». Для меня важно в ходе каждого дела, которое я принимаю на себя, подтверждать свою репутацию, вести его профессионально, с полной отдачей сил. Адвокат для многих людей – эта последняя надежда, последний шанс на спасение. Он смотрит на него как на волшебника. Хотя, конечно, адвокат – не волшебник. Быть может, мне бы и хотелось им стать, подобно герою одной из песен Александра Галича, чтобы каждый законопослушный гражданин мог идти туда, куда ему хочется, а не маршировать по разделительной полосе.
Но в любых обстоятельствах я должен сделать все, чтобы помочь человеку, который обратился ко мне, не оставить его в беде. Для этого приходиться работать по 16 часов в сутки. В последнее время я почти никуда не езжу, не хожу ни на какие тусовки – пустое все это…
А еще очень важно не очерстветь душой, не прийти к выводу, что этот мир, полный беззакония и человеконенавистничества, и есть лучший из возможных. А если ставить перед собой какую-то «конечную цель», то тогда непонятно: вот, к примеру, достиг ее, а дальше что?
