“БОГОМАТЕРЬ ТЕРМИДОРА”

О прекрасной маркизе, которая спасла Францию

Посвящается добродетели

Уважаемые читатели, вы уже готовы выслушать героическую и мелодраматическую сказку о любви и смерти в духе Жанны д’Арк? Вынужден вас разочаровать: все участники этой кровавой драмы, изменившей судьбы Франции, включая главную героиню, люди не слишком высокой нравственности в ее обыденном понимании. Но если мы согласимся со стариком Гегелем, что прекрасный идеал всеобщей любви и счастья пробивает себе дорогу любыми подручными средствами, то так ли уж важно, какой «человеческий материал» при этом используется?

Это не исторический труд, скорее, зарисовки на тему: «Женщины в эпоху Французской революции». Революция очаровательна, и, чтобы передать это очарование эпохи, я иногда ввожу, возможно, не слишком знакомые читателю термины тех лет: «модерантисты», «термидорианцы», «мюскадены». Эти зарисовки пристрастны, они написаны как бы рукою врага революции, может быть, друга или родственника какого-нибудь аристократа, казненного в эпоху террора.

Главные действующие лица:

Максимильен Мари Исидор де Робеспьер – диктатор Франции, вождь якобинцев, основатель культа Верховного существа. Казнен.

Луи-Антуан Сен-Жюст – приспешник Робеспьера, теоретик всеобщего равенства, составитель обличительных речей против «врагов народа». Казнен.

Жан-Поль Марат – «друг народа», страстный поклонник массовых казней. Убит.

Шарлотта Корде – убийца Марата.

Антуан Фукье-Тенвиль – государственный обвинитель революционного трибунала, палач по призванию. Казнен.

Жан-Ламбер Тальен – комиссар Конвента, один из руководителей переворота 9 термидора (27 июля 1794 года), свалившего Робеспьера и его террористическую клику.

Жорж Дантон – лидер модерантистов (противников продолжения террора). Казнен.

Камиль Демулен – журналист, редактор «Старого кордельера», друг Дантона. Казнен.

Люсиль Демулен – жена Камиля Демулена. Казнена.

Луи Фрерон – друг и ученик Марата, впоследствии предводитель мюскаденов (золотой молодежи, осуществлявшей внесудебные расправы с рядовыми якобинцами после переворота 9 термидора).

Поль Баррас – вождь Директории, содействовавший приходу к власти Наполеона.

Терезия Каббарюс – куртизанка, авантюристка, любовница Тальена, Фрерона и Барраса, избавительница Франции от кровавой диктатуры Робеспьера, «богоматерь Термидора».

ВЕК ВОЖДЕЛЕНИЯ

Белый шиповник – страсти виновник

Разум отнять готов.

Разве не знаешь? Графский садовник –

Против чужих цветов…

Последние годы правления Людовика XVI не отличались строгой нравственностью: высший свет распутничал напропалую, и даже повальное распространение сифилиса не становилось преградой на пути неистового разврата. Такое нередко бывает в эпохи общественного упадка и социальной обреченности. Впрочем, кому я это рассказываю?

С юных лет легкомысленные красотки с головой бросались в омут погони за плотскими наслаждениями. Но даже на этом фоне дочь испанского банкира Франсуа Каббарюса, обосновавшегося во Франции, – ее звали Терезия – выделялась неуемной любовной энергией. Один из тогдашних светских львов так описывал ее внешность, когда ей было только 12 лет: «У нее очаровательная шея и великолепные плечи. Икры полные, колени совершенно лишены детской угловатости, а строгий корсет облегает двух пленниц, чья неукротимость заранее обещает жаркие схватки».

Мужчины, как пишет ее современный биограф, невероятно волновали Терезию уже в 12 лет. Искусству любви обучал ее собственный дядя – Максимилиан. Сменив бессчетное число любовников, Терезия в возрасте 15 лет вышла замуж за советника короля – маркиза Жака Девена де Фонтене. Историк Манфред, правда, утверждает, что он был никаким не маркизом, а всего лишь спекулянтом и авантюристом, но это вряд ли.

Это торжественное событие не отвратило Терезию от фривольной жизни, она предоставляла свои прелести любому приглянувшемуся ей гостю дома. Надо сказать, что снисходительный маркиз де Фонтене, как истинный аристократ, незлобиво платил ей той же монетой: поселив в доме молодую белошвейку, он прибегал к ее услугам всякий раз, когда маркиза предавалась утонченным наслаждениям с очередным любовником. В газете «Скандальная хроника» за апрель 1791 года сообщалось: «Госпожа де Фонтене радостно и легко отдается близким друзьям дома». Весь Париж был в курсе «малейших движений бедер прекрасной маркизы». Словом, как поет один современный шансонье, «так бы жизнь и шла, и шла…». Но увы…

ТЕРРОР

Свобода должна победить какой угодно ценой.

Сен-Жюст.

А между тем начавшаяся в июле 1789 года революция обретала все более зловещие черты. Сотворившие ее под лозунгами «свободы, равенства и братства» аристократы Мирабо, Байи, Лафайет и представить не могли, какого джинна они выпускают из бутылки. Восстание 10 августа 1792 года привело к свержению короля Людовика XVI – доброго и милого человека, любившего слесарное дело и свою ветреную жену – красавицу Марию-Антуанетту. 21 января 1793 года король был казнен.

Проницательный английский консерватор Эдмунд Берк в своем знаменитом труде “On the Revolution in France” заметил: «Свобода для людей заключается в том, что они могут делать то, что пожелают. Но прежде чем поздравить их с обретением свободы, желательно бы узнать, что именно они пожелают делать, и тогда, быть может, нам не стоило бы спешить поздравлять их, а, напротив, пришлось бы пожалеть об их обретении» (перевод мой. – Н.П.).

Свобода, как это нередко бывает, оказалась для народа непосильным грузом. Началось то самое «революционное творчество масс», которое с таким упоением описывали иные историки – поклонники массовых кровопролитий, не важно, где и почему они происходили, лишь бы их устроители говорили о всеобщем равенстве, счастье и добродетели. Любя все человечество, эти революционеры ненавидели конкретных людей и пачками отправляли их под лезвие «национальной бритвы» – так тогда именовали гильотину.

«Слово «любовь» звучит пошло, в жизни оно встречается редко», – утверждал верховный вождь якобинского террора Максимильен Робеспьер. Этому тирану и кровопийце с физиономией больной лисицы, беспрерывно болтавшему о добродетели (отождествляемой им, очевидно, с импотенцией и больным желудком), мало было стать властителем Франции, он хотел быть верховным жрецом невиданной религии. Отменив католическую веру и отправив на эшафот бессчетное число священников, он ввел культ так называемого верховного существа. Это переполнило чашу терпения даже у его ярых сторонников; к тому же объявилась некая старуха Катерина Тео, провозгласившая себя богородицей, а Робеспьера – своим сыном.

Еще до начала массового террора маркиза де Фонтене рассталась со своим мужем, который вскоре эмигрировал, и стала именоваться «гражданка Каббарюс».

А между тем террор разгорался. В Бордо прибыл «герой» массовой резни заключенных в парижских тюрьмах комиссар Конвента Жан-Ламбер Тальен – «воплощение всех пороков и преступлений», как называет его историк Манфред. Сын дворецкого графа Бреси, он перенял некоторые манеры господ и даже кое-что из их образования при одновременной животной зависти и презрении к ним.

Тальен обладал в Бордо ничем не ограниченными полномочиями. Кровь «врагов народа» лилась рекой, гильотина работала без остановки. Слухи о «славных» делах Тальена дошли до самого Неподкупного – так называли Робеспьера. Взяток сей верховный палач действительно не брал, но разве не прав Иосиф Бродский, полагавший, что ворюги несравненно милей, чем кровопийцы?

Робеспьер направил в Бордо начальника своей личной спецслужбы Марка Антуана Жюльена, чтобы наверняка удостовериться в «образцовой» постановке террора. То, что он сообщил, взбесило Робеспьера. Оказывается, Тальен, первоначально казнивший множество людей, стал намекать, что за крупную сумму – от 100 тысяч ливров и более – можно избежать перемещения в лучший мир. Банкир Пексото уплатил миллион двести тысяч ливров. Но можно ли вообразить более удачное вложение капитала?

Вскоре, сколотив изрядное состояние, Тальен и вовсе прекратил террор и разобрал гильотину. Подвигла его на это, как вы, наверное, уже догадались, наша прекрасная маркиза. Войдя первый раз в кабинет к всесильному «проконсулу», она обратилась к нему с самоубийственной по тем временам просьбой: сохранить жизнь вдове казненного в Париже жирондиста. Но вместо того чтобы немедленно отправить дерзкую просительницу в революционный трибунал, Тальен снисходительно улыбнулся и пригласил ее в соседнюю комнату. Процесс пошел…

Маркиза была не только первоклассной любовницей (с Тальеном они проводили в постели по пять-шесть часов кряду), но и талантливой актрисой: с красным колпаком на голове и в совершенно прозрачной тунике она изображала Свободу на республиканских праздниках. Кроме того, в ней обнаружились таланты спичрайтера: она писала Тальену его пламенные речи, которые пользовались неизменным успехом.

С террором в Бордо было покончено, и Тальен начал уже искренне раскаиваться в былой жестокости. Зачем лить кровь, когда можно любить и устраивать празднества? Любовь победила смерть.

Но тут в город, на беду, прибыл упомянутый выше Жюльен. Надо отдать должное сверхпроницательности Терезии: она быстро вычислила агента Робеспьера и… соблазнила этого «чистого» республиканца, как именует его историк Манфред. Это, однако, не помешало ему отправить донос в Париж. Тальен был отозван как излишне снисходительный, а Терезия оказалась в парижской тюрьме Ла Форс.

РЕВОЛЮЦИЯ ОКОЧЕНЕЛА

Подозревать всех и вся – единственный принцип Робеспьера.

Рауль Эсден.

Государственный обвинитель Фукье-Тенвиль устроил зал заседаний революционного трибунала по собственному вкусу. Вместо адвокатских кресел и скамьи подсудимых был сооружен амфитеатр, рассчитанный на 150 подсудимых. Чтобы не терять времени, в центре зала было приказано водрузить гильотину. Вся процедура от допроса до казни должна была занимать не более двух минут. Конвент ограничился небольшой поправкой: гильотину в зал ставить не разрешил.

Фукье обожал присутствовать при казнях молодых и красивых женщин: при этом он впадал в крайнюю степень возбуждения. Для него было истинным наслаждением смотреть, как прекрасные головы падали в корзину и лилась алая кровь. Это в то время называлось «чихнуть в корзину».

Под бесчисленными смертными приговорами стояла подпись Робеспьера. Как пишет современный автор, она была «рыжая, запутанная в клубок, как колючая проволока, она обрывалась далеко вниз, в нескольких случаях даже на десять – пятнадцать сантиметров. Сама подпись, можно сказать, представляла как бы зарисовку падения головы в корзину гильотины».

Единственным любовным увлечением молодости тирана была легкомысленная красавица Люсиль Дюплесси, которая предпочла суровому адвокату из Арраса игрока и повесу, журналиста и впоследствии видного деятеля революции из числа модерантистов (умеренных) Камиля Демулена.

Демулен на страницах своего «Старого кордельера» сравнивал правление Робеспьера с временами римских цезарей. Он разоблачал его болезненную подозрительность и тиранические наклонности. Друг и наставник Демулена Жорж Дантон предлагал вместо зловещего Комитета общественного спасения создать Комитет милосердия и реабилитировать невинно осужденных.

Идеолог террора Сен-Жюст говорил о Дантоне и Демулене: «Они хотят сломать эшафоты, потому что сами боятся взойти на них». Самого Сен-Жюста эшафот не беспокоил. Под нажимом Сен-Жюста Робеспьер отдал приказ об аресте Дантона, друга своей молодости Демулена и других «снисходительных».

На вопрос председателя суда Эрмана о возрасте Демулен ответил: «Я в том возрасте, в каком был санкюлот Иисус, когда он пал жертвою, – мне тридцать три года».

Накануне ареста один из друзей предупредил Дантона о грозящей ему опасности. “Они не посмеют тронуть меня, ведь Дантон – сама революция”, – заметил вождь. “Ради всего святого, умоляю вас, бегите!” – “Ах, разве можно унести Родину на подметках башмаков”, – произнес Дантон. Эта фраза вошла в историю, а еще другая: «Покажи мою голову народу, она стоит этого», – сказал Дантон палачу Сансону.

Накануне казни Дантон еще шутил: «Все равно Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон вскоре последуют за мной. Если бы я мог еще оставить свои ноги парализованному Кутону, а свои яйца Робеспьеру, дела в Комитете общественного спасения еще бы шли кое-как. Увы, в революции власть остается за наибольшими злодеями».

О Дантоне его апологет историк Олар написал, что он «был чист от крови и денег». Это не совсем так: Дантон принимал участие в терроре на его раннем этапе. А об источниках его богатства спорят по сей день. Сам Дантон считал дурным тоном выяснять, сколько земных благ потребно спасителю Франции от нашествия объединенной монархической Европы.

Вскоре была казнена и Люсиль, она была обвинена в попытке подкупить тюремную стражу и освободить мужа. Накануне казни Демулена она получила от него письмо: «Люсиль, Люсиль, дорогая моя Люсиль, – писал он, – где ты? Можно ли было думать, что несколько шуток в моих статьях уничтожат память о моих заслугах? Я не сомневаюсь, что умираю жертвой этих шуток и моей дружбы с Дантоном. Моя кровь смоет мои проступки и слабости; а за то, что во мне есть хорошего: за мои добродетели, за мою любовь к свободе – Бог вознаградит меня».

В огне террора неведомо во имя чего сгорел цвет нации: ее дворянство, духовенство, интеллектуальная элита. Среди казненных был великий химик Лавуазье, якобинцам были не нужны ученые. Революция, как говорил жирондист Верньо, «подобно Сатурну, пожирала собственных детей».

«Будьте же беспощадны, – взывал Сен-Жюст, – жестока снисходительность, ибо она угрожает Отечеству. Смерть – ничто, лишь бы восторжествовала революция».

«Никогда еще, – писал Ламартин, – за истину не было пролито столько крови». За какую такую истину, кто бы объяснил?

«Революция окоченела, – писал Сен-Жюст в трактате «Республиканские установления». – Все принципы ослабли, остались только красные колпаки над головой интриги».

Одного из самых кровавых террористов – Марата, требовавшего миллионы (!) отрубленных голов во имя «покоя, свободы и счастья», неожиданно настигает возмездие.

13 июля 1793 года. Измученный кожной болезнью, проистекающей, по заключению врачей, от «избытка патриотизма», который рвется наружу, Марат восседает в ванне. К нему входит юная девушка, ее зовут Шарлотта Корде.

– Гражданин Марат, – произносит она, – я приехала из Канна, очага мятежа, я желала бы поговорить с вами.

– Садитесь, дитя мое. Ну, кто там, в Канне, изменник?

Шарлотта называет несколько имен.

– Их головы упадут через две недели, – произносит «друг народа» таким тоном, как если бы речь шла о поставках быков на бойню.

Шарлотта вынимает кинжал и одним ловким ударом вонзает его в сердце извергу…

СКАТИЛАСЬ С ПЛЕЧ ГОЛОВА ТИРАНА!

Двери тюрем распахнутся сами собой и поглотят… тиранов.

Люсиль Демулен.

Вождям заговора против Робеспьера недоставало решимости. Леденящий взгляд Робеспьера парализовывал ум и волю.

Но нашему герою Тальену уже было нечего терять. Сам он был занесен в составленные Робеспьером и Сен-Жюстом проскрипционные списки, а его возлюбленная была заключена в тюрьму. Оттуда она тайно переправила ему письмо, где говорилось: «Спаси меня, спаси меня! Разве ты не видишь, что твоя собственная голова осуждена? Ты слишком горяч и отважен, при том же дантонист, тебя не пощадит клевета. Разве не все вы осуждены, как в пещере Полифема; самый низкопоклонничающий раб из вас будет съеден только последним».

Отчаяние придало Тальену храбрости. На решающем заседании Конвента 9 термидора (27 июля 1794 года) он выхватил кинжал, намереваясь поразить вышедшего на трибуну Сен-Жюста, уже готового зачитать новые списки будущих жертв.

«Я говорю себе, – громко произнес он, – что если Конвент не решится низложить тирана, то я сделаю это сам с помощью этого орудия!»

Робеспьер требует слова и пытается забраться на трибуну.

«Ты не будешь говорить, Кромвель!» – восклицает Тальен и стаскивает с трибуны тщедушного адвоката из Арраса. Называя Робеспьера именем английского революционера (впоследствии лорда-протектора), Тальен имел в виду, что Робеспьер превратился в тирана.

Этот жест времен римлян произвел сильное впечатление на депутатов Конвента. Трусливое «болото» качнулось и восстало против Робеспьера. Один из депутатов – никому не ведомый Луше наконец решился вслух потребовать того, о чем думали все, – декрета об аресте Робеспьера…

Когда Робеспьера с раздробленной челюстью (его то ли ранил жандарм по имени Меда, то ли он пытался покончить с собой) привезли к подножию эшафота, он, так любивший элегантность, попытался подтянуть свой шелковый чулок, но сильная боль помешала ему сделать это. Один из стражников помог павшему тирану. Страдая от невыносимой боли, Робеспьер произнес: «Благодарю вас, сударь».

Сударь. Вот оно, забытое слово! От него веяло далекой, давным-давно минувшей порой. Старый королевский режим… Тот, кто не жил в те годы, тот, как говорил Талейран, и вовсе не жил. Революция кончилась!

Площадь Революции огласилась странным, протяжным воем. Это палач Сансон сорвал с Робеспьера окровавленную повязку. В корзину упала голова тирана. Буря ликования охватила женщин, стоявших у эшафота. Одна из них воскликнула: «Изверг, отправляйся в ад, проклинаемый женами и матерями!»

Из группы победителей раздался возглас: «Вы слышали, как волк завыл?!»

Комиссар Каррье, один из термидорианцев, сваливших Робеспьера, закричал в неистовстве: «Скатилась с плеч голова тирана!»

Ему ответил один из уцелевших «умеренных»: «Как бы и твоя, Каррье, не скатилась!»

В бытность проконсулом в Нанте Каррье всем другим приемам казни предпочитал массовое потопление людей в Луаре: их погружали на огромные баржи, потом их днища раздвигались и осужденные шли ко дну вместе с судном. Бывало и так: мужчину и женщину связывали вместе и кидали в реку. Это называлось «республиканские браки».

Один из якобинцев как-то задал Каррье вопрос, почему он казнит людей, приговоренных лишь к изгнанию. «Приговор к изгнанию был исполнен вертикально», – ответил Каррье, имея в виду вертикальное погружение в воду. Над Луарой летали тучи воронов, по отмелям в поисках человеческих тел бродили волки. Революция – это праздник истории, не так ли?

Матерей расстреливали вместе с грудными младенцами, бывали случаи, когда за один заход расстреливали из пушек до 500 человек…

НА МОГИЛАХ НЕВИННО УБИЕННЫХ

Народ сошел со сцены.

А.Манфред.

Термидорианцы, пришедшие к власти после казни Робеспьера, не стали разворачивать «антитеррор»: лишь наиболее кровавые палачи вроде Каррье или Фукье-Тенвиля были казнены. Но многие рядовые якобинцы из рабочих предместий пали жертвой внесудебных расправ. Один из уцелевших жирондистов неистово призывал: «Бейте, бейте! Если у вас нет оружия, берите дубины, нет дубин – выкопайте кости из могил казненных и бейте, бейте террористов!» Но ярость в обществе уже угасла.

Началась эпоха танцев. Как-то все их сразу вновь полюбили. Танцевали в лунном свете на кладбищах, на могильных плитах. У всех танцующих на руке был надет черный креп. На «балы жертв», как их называли, приглашали только тех, в чьей семье кто-нибудь был казнен. Полуобнаженные женщины с нарядными кавалерами под жалобную, пронзительную музыку танцевали странный танец, имитирующий последние конвульсии казненного.

По улице разгуливали мюскадены – золотая молодежь, как называл их Фрерон, бывший ученик Марата и кровавый проконсул, впоследствии «умеренный». Мюскадены носили стилеты и дубинки, залитые свинцом. Они нападали на уцелевших якобинцев и избивали их.

«Все в городе, – пишет Манфред, – стало иным. Кареты, освещенные фонарями, новые запахи духов и вина, смелость туалетов, рискованные шутки и зловещий взмах стилета в темной подворотне – все напоминало о том, что революция кончилась, прошла, и это совсем еще недавнее время уже представлялось далекой, давным-давно минувшей порой».

А что же наша неуемная маркиза? Она вышла замуж за Тальена – своего возлюбленного героя. Ее чтили, называли спасительницей Франции, «богоматерью Термидора». Ее салон, «хижина», стал самым модным в Париже: его посещали термидорианские депутаты, финансовые спекулянты и суровые генералы республики, здесь решались судьбы Франции. Она ввела в моду прозрачные и очень открытые платья. Один из уцелевших левых якобинцев – Субрани так писал о ней: «Эта женщина заменяет ныне Марию-Антуанетту; среди общей нищеты она выставляет напоказ кричащую роскошь, является на спектакли, увешанная бриллиантами, в одежде римлянки и задает тон всем порокам».

Ее благосклонности добивался тогда еще молодой и очень дурно воспитанный республиканский генерал, отличившийся при осаде Тулона. Звали его Наполеон Бонапарт. Уже в изгнании на острове Святой Елены он вспоминал: «Госпожа Тальен в то время была поразительно красива; все охотно целовали ей руки и все, что было можно».

Но именно Наполеона Терезия почему-то отвергла, предпочтя ему роскошного честолюбца вождя Директории Поля Барраса. Правда, приказала выдать обнищавшему генералу сукно на новую шинель.

С приходом к власти Наполеона она уже не играла заметной роли в обществе. С Тальеном она вскоре развелась. Судьба его, равно как и других термидорианцев – любовников Терезии, сложилась печально: Наполеон выслал Тальена в Египет, а когда он оттуда вернулся, то был уже никому не нужен. Баррас был отдан под надзор полиции в своем имении. Фрерон отправлен в Санто-Доминго, где и умер от лихорадки.

Придя к власти, Наполеон запретил упоминать о Робеспьере и его кровавом времени. Жаль только, что он не наградил Терезию орденом Почетного легиона. Не будь ее, Франция стала бы пустыней во главе с истребляющими друг друга фанатиками-террористами.

А на могиле Робеспьера появилась эпитафия, достойная этого неистового гонителя всего живого:

Прохожий, не печалься над моей судьбой,

Ты был бы мертв, когда б я был живой.

Сестра тирана Шарлотта писала: «О мой брат Максимильен! Если бы в душах твоих клеветников остались хоть какие-нибудь человеческие чувства, они должны были бы разрываться от угрызений совести».

Но вряд ли стоит оплакивать палачей. Их жертвы заслуживают этого куда больше. А те, кто переправил кровопийц в тот мир, где им и положено находиться, заслуживают нашей признательности, кем бы они ни были, какие бы преступления перед этим ни совершали и какими бы корыстными мотивами ни руководствовались.

И конечно, ее заслуживает наша прекрасная маркиза, которая дважды остановила террор – первый раз в городе Бордо, второй – во всей Франции. Не в этом ли высшая добродетель?