Русская мечта Марка Рудинштейна

Пестрая театральная палитра столицы нашей Родины окрасилась в новом году еще одной постановкой. “Театр Луны” Сергея Проханова явил публике очередную вариацию на тему Владимира Набокова под названием “Губы”. На этот раз изысканная “Камера обскура” обрела форму народной драмы в виде мюзикла.

Поклонникам таланта великого писателя сей эксперимент вряд ли придется по душе, но если абстрагироваться от первоисточника со всем его ассоциативным рядом и полностью расслабиться, то просмотр шоу на тему преследования-уходящего-поезда-молодости доставит изрядное удовольствие. Show, как известно must go on, и если правильно в него “въехать”, три часа жизни пролетят совершенно незаметно. Главное, забыть о том, что есть Бродвей с финансовыми возможностями, сильно превышающими масштабы “Театра Луны”.

Российский житель, необремененный избыточной культурой, зато открытый прекрасному, станет благодарным зрителем добротной профессиональной работы режиссера Проханова. Ибо экономическое положение оного жителя не позволяет ему как махнуть в запорошенный сентябрьской пылью Нью-Йорк, так и развивать в себе излишний критицизм. И вообще все театралы знают, что лучший зритель – это галерка.

А пока в “Театре Луны” идут премьерные показы и на спектакль ходят в основном снобы из профсреды да театралы-эстеты, для которых мюзикл от Набокова не может явиться поводом восторженных стенаний.

Критики к увиденному будут, пожалуй, строги. А жаль. Спектакль получился воистину народный. Простой текст, простые чувства, простая музыка, простое действие, обворожительная Кондулайнен (играющая супругу главного героя), очаровательная героиня-старлетка в исполнении Стоцкой и, самое неожиданное, – бесподобный Марк Рудинштейн в роли модератора-кинорежиссера!

Его силуэт возникает из отступающей темноты в стартовый миг представления подобно славному Гамлету в незабвенном исполнении Владимира Высоцкого, благодаря которому хрестоматийная трагедия Уильяма Шекспира стала визитной карточкой Театра на Таганке во второй половине прошлого столетия.

Увидеть создателя “Кинотавра” играющим, причем легко, изящно, отстраненно и вместе с тем глубоко эмоционально, было весьма неожиданно. Поскольку несколько удачных киноэпизодов не давали оснований полагать, что Mister Kinotavr может стать настоящим актером. Актером сцены. Однако именно это произошло. Именитый продюсер Рудинштейн оказался очень неплохим, пусть пока и “безымянным” артистом.

Ну что ж, еще не вечер. Или, как говаривали римляне: Audaces (audentes) fortuna juvat – смелым судьба помогает.

О сей неожиданной трансформации побеседовал с Марком Григорьевичем однажды вечером после спектакля Евгений Лисовский. И вот что “молодой” актер поведал молодому корреспонденту.

Мечты, мечты

Я рос в обычной одесской семье. И никаких артистов у меня в роду не было. Хотя, когда в доме разыгрывались скандалы, папа и мама друг другу регулярно произносили тексты типа: “Ах, если бы не ты, я была бы балериной!”, “А я был бы великим артистом!”.

Тем не менее, актерство – это то, о чем я всю жизнь мечтал. Если бы вы только знали, как мне надоело отвечать на сакраментальный вопрос: “Как вам удалось создать такой фестиваль?”. Теперь, слава Богу, появилась новая тема для разговоров.

Хотя, в сущности, не такая уж и новая. Ведь я с самого начала пытался стать актером. Учился в Щукинском. Но не закончил. И вот теперь возвращаюсь к старой мечте.

Лицедейство во мне сидело с раннего детства. С тех пор, как меня ставили на стульчик и заставляли читать стихи. Мне хотелось играть в футбол, бить стекла или что-нибудь еще вытворять. Но когда ставили – я читал.

Позже ходил во Дворец пионеров, занимался в кружке художественного чтения.

В армии служил в ансамбле песни и пляски. Тоже читал, был конферансье. Так что ничего удивительного в том, что я оказался на сцене, в сущности, нет. Просто жизнь слишком поздно предоставила эту возможность.

Но лучше поздно чем никогда. Я очень этому рад. И не только тому, что начал играть, а тому, что выдержал. Полгода ходить каждый день на репетиции, откладывая свое не маленькое хозяйство в сторону, было совсем не просто. Дойти до премьеры, сыграть ее и продолжать играть сейчас – все это большая победа над собой и обстоятельствами. Особенно меня радует то, что я обнаружил в себе качество, которого, как мне казалось, я начисто лишен – терпение.

Серьезно рассуждать о певце Рудинштейне все равно, что говорить о Рудинштейне-хирурге. Рано говорить и о том, что актерство станет для меня второй профессией.

Хотя уже появилось предложение сниматься в сериале “Тяжелый песок” по Рыбакову.

Театр+кино

Началось все с кино. Проханов, который пригласил меня на эту роль, приехал как-то на фестиваль “Кинотавр”. Там они с композитором Журбиным решили, что я – именно тот человек, который им нужен. Возможно, режиссеру показалось, что я органично впишусь в отведенную мне роль кинодеятеля в мюзикле “Губы”.

Так, по всей видимости и получилось. Потому что никто не говорит о гениальном актере Рудинштейне. Зато все говорят о естественности образа и органичности поведения на сцене.

Моя роль в спектакле напрямую связана с кинематографом. Это история о рождении кино.

В том, что меня пригласили на одну из главных ролей, есть, конечно, и рекламный момент. У Сергея Проханова прекрасная фантазия и продуманный кастинг. Он всегда приглашает в спектакль человека, задача которого не только играть, но и будоражить своим присутствием на сцене театральную общественность.

Что мне ближе – кино или театр?

Это все равно, что спросить: “Кого ты больше любишь – маму или папу?”. И там, и здесь – лицедейство. Просто работа в кино гораздо скучнее. “Встаньте там!”, “Встаньте здесь!” – вот и все поле для самовыражения. Нет прямого контакта со зрителем. А в театре получаешь удовольствие от общения с залом. И от незнания, что произойдет в следующий момент.

На сцене всегда есть место экспромту и импровизации. Можно развертывать спектакль то под одним углом, то под другим. Можно сделать персонаж трагедийным или комическим, повернуть действие в сторону трагедии или трагикомедии.

Сделать так, что все будут плакать.

Или, напротив, смеяться.

Театр – это моментальная отдача. Особенно такой, как “Театр Луны”. Зал маленький, зритель сидит прямо пред тобой, ты его кожей чувствуешь. Для такого “молодого” актера, как я, это бесценный опыт. Сразу видно: сегодня приняли фразу, завтра не приняли. Если нужной реакции нет, значит что-то надо менять. Продолжать поиск. Даже по ходу спектакля еще можно вернуться к чему-то потерянному.

Театр мне ближе.

Кино – это производство.

Актерствовать гораздо интереснее на сцене.

Релакс

В театре я отдыхаю от роли начальника. Я приходил на репетиции, даже когда совершенно не было времени. Спешил, потому что работа над спектаклем – это тот единственный момент, когда не я принимаю решения, а режиссер. И именно он несет ответственность за все, что произойдет потом. Мое дело – просто играть.

Работа актера над спектаклем напоминает состояние человека, стоящего на битком забитом эскалаторе. Ты встал и уже не спешишь, потому что ускорить процесс все равно не можешь. И эти пять минут, две, или одна – великолепная разрядка для того, кто по жизни постоянно принимает решения. На эскалаторе он может только стоять, и деваться ему некуда.

Я с удовольствием подчиняюсь воле режиссера.

Все, увы, изменится, когда мы начнем снимать кино-версию нашего мюзикла. Я буду продюсером, и ответственность снова будет на мне. А пока я испытываю одно только удовольствие.

Поэтому Проханов говорит, что ему было очень легко со мной работать. Я был ватный. Я был воск. Из меня можно было лепить все, что хочешь.

Постоянно думаю о спектакле. Как только остаюсь один, начинаю проигрывать в уме куски пьесы. Теперь, когда закончились волнения, связанные с текстом и мизансценами, я могу полностью отдаться “раскрашиванию” роли. Когда организм уже работает на автомате, ты как бы берешь кисточку и начинаешь раскрашивать. Роль поначалу не более чем голый каркас. Как в детской книжке по раскраске. Рисунок есть, а картинки нет.

Настоящая работа начинается тогда, когда организм работает на автопилоте, а голова начинает искать нюансы. Те самые, которые сделали знаменитым Евгения Леонова и других великих артистов.

Искусство “раскраски” – это умение одно и то же говорить по-разному, оставаясь при этом в рамках поставленной задачи.

Самодеятельностью я не занимаюсь. Когда во время спектакля что-нибудь пробую, то, естественно, стараюсь не дразнить зверя. То есть режиссера. Я позволяю себе опробовать новый нюанс только если уверен, что не выхожу из контекста режиссерской концепции.

В спектакле есть один классный момент. Однажды мы играли сцену съемок ленты на Лазурном Берегу. И после конца съемок главный герой (по сюжету, меценат, спонсировавший работу киношников) говорит режиссеру, что тот ну “просто Эйзенштейн. Этих слов не было в первоначальном тексте, и произнесены они были впервые во время спектакля. То была подколка, на которую я ответил: “Ну что ты, Кречмер. Просто Рудинштейн”. Зал грохнул, и обе реплики вошли в текст.

Театр – живая материя.

Большие перемены

Игра потихоньку начинает меня менять. Ничто не может сравниться с удовольствием играть чью-то жизнь. И иметь возможность что-то сказать не в микрофон, а со сцены. “Сказать” игрой. Поэтому все мое внутреннее состояние постепенно меняется.

Я постоянно ухожу мыслью в то, что мне хочется сыграть в будущем. Появились сумасшедшие мечты. Сумасшедшие, потому что воплотить их едва ли удастся. Зато я теперь понимаю состояние актеров, которые всю жизнь играют.

Люди искусства находятся в лучшем положении, чем “администраторы”. Мы занимаемся мелочью, а они “вечным”. Я стал ловить себя на том, что любую свободную минуту отдаю игре. Иду по улице и что-то проигрываю. Читаю какие-то монологи. Выискиваю актерские комбинации не только для того спектакля, в котором сейчас играю, но и для будущих ролей. Трепетно жду чьих-то предложений. Начинаю нервничать.

Так хочется играть!

Игра – это наркотик. Поэтому она не не может не менять. Становишься менее суетливым.

Конечно, в двадцать лет я бы, наверное, суетился, как всякий молодой актер.

Но сейчас я просто осознаю, что возможность творить на самом деле убирает из жизни лишнюю суету.

Жизнь изменить невозможно, да ее и не так уж много осталось.

Конечно, я продюсер.

Как у продюсера у меня есть имя, и под это имя дают деньги.

Полностью отказаться от продюсерства не удастся.

Но сократить время пребывания в этом состоянии очень бы хотелось.

Я никогда не готовил себя к руководству. Мы жили в такой стране, где еврей “из простых” не мог рассчитывать на руководство. Я стал “начальником” в девяносто первом, когда сам себя назначил президентом фирмы. С той поры я отвечаю за людей. Их благополучие. И характер мой за эти годы заметно испортился. Я по сей день не люблю состояние руководителя. Сорок пять лет моей жизни были вне этого. Это очень большой срок. Мне не нравится за кого-то отвечать. Я устаю от этого.

Если бы только мне удалось обеспечить свою старость и не надо было бы элементарно зарабатывать на жизнь… Если когда-нибудь мне это удастся, я немедленно уйду от руководства. Как только пойму, что моя жизнь обеспечена и я могу наконец полностью отдать себя тому, о чем всю жизнь мечтал.

Все знают, что такое американская мечта. Это слава и деньги, добытые своим трудом.

Не все знают, что слава и деньги не являются эквивалентом счастья.

И мало кто догадывается, что счастье – это когда человеку удается достичь именно того, для чего он был задуман Создателем.

Глядя в пучину русской философской мысли, можно заметить, что именно редкое совпадение человеческой сути с обстоятельствами жизни и составляет то, что можно назвать мечтой по-русски.

Русская мечта – это реализация человеком своей экзистенциальной миссии. То единственное, что дает ощущение осмысленно прожитой жизни.

“Переводчики, как и вообще поэты, должны всегда помнить латинское изречение “ars longa, vita brevis est”, которое Франко переводил: “Життя коротке та безмежна штука”. (Максим Рыльский). Да, с подачи греческого врача Гиппократа афоризм Ars longa, vita brevis (est) – жизнь коротка, искусство долговечно – стал очень популярен в Риме, а ныне является одной из самых цитируемых латинских присказок. МГР, похоже, сей тезис усвоил.

Реализовав американский вариант, то есть став знаменитым, Марк Григорьевич Рудинштейн, похоже приблизился ныне и к реализации своей “русской” мечты.

Он потихоньку обретает себя.

Поэтому не так уж важно, каких именно актерских высот ему удастся в будущем достичь.

Важно, что могучий Кинотавр нашел наконец-то место на земле, где почувствовал себя счастливым.

И, поскольку это место – сцена, дай Бог ему побольше интересных ролей.

Монолог записал Евгений ЛИСОВСКИЙ.


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

ЦЕНА ВОПРОСА
33 РАССКАЗА ЧИТАЮТСЯ ЗАПОЕМ
И блины, и шоколад
ВОПРОСЫ МЕСЯЦА
Слово не воробей
ГОРЬКИЙ ПЛОД
СТРОНГУ – ДЕСЯТЕРИК, БЕЗ ПРИКУПА
Веселый и хмельной Пурим!
Уважаемая редакция!
“ЗОЛОТО КАЙЗЕРА” СНОВА В РОССИИ
НОВЫЙ КУТЮРЬЕ МАДОННЫ


««« »»»