Пятнадцатилетию распада СССР посвящается
У меня есть друг, начинавший в спорте. Во время очередной ностальгической выпивки я записал его монолог практически без изменений.
– Что все нас боялись, меня не колеблет. А телок сколько было? А? Раньше, помнишь, мы по всей стране ездили на соревнования – и по хрену было, что казашка, что узбечка. Да ты сам же в Узбекистане аборигенок местных трахал. Мы были молоды, не курили, пили умеренно, питались замечательно. Потенция была такая, что ведро с водой могли носить на ней, то есть на нем. Отсюда и весь наш интернационализм.
Первым опытом интернационального общения я пополнил свой жизненный багаж в далекой Туркмении. Шел 1988 год. Мне исполнилось 16. Туркмения считалась далекой провинцией России. И парни из центральной полосы России ценились местными девицами на весь золота. Дискотеки там проводились в парке культурного отдыха. Да-да, так и назывались парки – «Парк культурного отдыха». И туркменки лихо отплясывали под вопли Митхуна Чакраборти. Я не надеялся, что получится кого-то затащить в свой номер. Дело не только в том, что сами туркменки, как я тогда думал, воспитываются по средневековым феодальным канонам, но и ассимилированное туркменами пришлое славянское население недалеко ушло от них. Но все же масс-культ проник и на восток.
Короче, я познакомился. Ей было, как и мне, 16. Слово за слово, и она с легкостью согласилась зайти ко мне на чашку чая. И никакой провинциальной застенчивости и восточного целомудрия в туркменке не было. Обычная городская девятиклассница. Ничего сверхъестественного в постели она не показала, но сам сексуальный акт в 16 лет уже кажется событием незаурядным. Да и в юношестве я даже не ленился переписываться с партнершами. Молод был. Глуп. И то ли Зульфия, то ли Гюльчатай – уже не помню за сроком давности – писала мне письма в Москву года три. А потом нагрянула, как снег на голову. И две недели прожила у меня. Приезжала в МГУ поступать. Не поступила. Может, и я виноват косвенно в этом. Вечерами вместо подготовки к экзаменам мы занимались более приятными вещами. И, не поступив, она уехала уже не в провинцию Туркмению, а в заграничное государство с тем же названием. И я знал, что больше не увижу ее.
Из Туркмении мы сразу переехали в Самарканд. На жаре пьется плохо, а вот естся за троих. Отсюда опять же потенция повышенная. Самаркандский экскурсовод оказалась девушкой в узбекском стиле – 33 косички, «бровми союзна», черноглазая, стройная, как газель. С ней мы мгновенно нашли общий язык. И ко мне в номер она согласилась зайти под благовидным предлогом: я расскажу ей о Москве. Единственное, что я ей мог рассказать о столице, это то, что в ней Кремль имеется, лежит вождь мирового пролетариата В.И.Ленин, очередь к усыпальнице которого меня всегда пугала, и почти полностью отсутствуют продукты. Так что с официальной частью мы закончили довольно быстро и перешли к развлекательной программе. Я танцевал ее в ресторане при гостинице. Затем вернулись ко мне в номер – я вспомнил о Третьяковской галерее. Рассказал о ней. Фатима обещала приехать посмотреть. И ведь приехала через год. Я, как истинный интернационалист, сводил ее в галерею. Заодно и сам первый раз туда попал. Далее все согласно утвержденной программе – Красная площадь, Большой театр, смотровая возле университета. И даже мавзолей посетил с ней. Фатима уезжала в свой Узбекистан окончательно счастливой.
– Откуда еще гостей ждать? – спросила меня мама, когда я вернулся с вокзала.
– Теперь уж и сам не знаю, – отвечаю. – Но потенциальные гостьи проживают в Эстонии, Латвии, Киргизии, Таджикистане, Молдавии, Украине и Белоруссии.
– Твой адрес не дом и не улица… – покачала головой мать.
И мое пророчество сбылось практически дословно. В течение года у меня останавливались знакомые из всех союзных республик. И общение наше было взаимовыгодное. Я приобщал их к историческим, художественным, общечеловеческим ценностям, а они обучали мою маму готовить блюда национальной кухни. При общении с ними я ощущал себя вроде какого-то прогрессора. Все же, как ни крути, но именно Москва на всем советском пространстве выполняла роль Рима. В нее стремились варвары. Приезжали варварами, а уезжали в свою провинцию великой империи людьми, зараженными бациллами европейской цивилизации. Вышеописанные события происходили на рубеже 80-90-х. Я жил в многонациональном государстве, в самом его центре. И как истинный представитель титульной нации не мог ударить в грязь лицом перед народами, равняющимися на меня. И я оправдывал их надежды.
Но вот Россия начала праздновать День независимости. Постепенно сознание мое менялось. К людям из бывших провинций, а ныне суверенных государств я стал относиться как к иностранцам. И уже не тянуло меня к их просвещению. И если бы они приехали еще раз ко мне, то вряд ли пошел бы их встречать на вокзал и бегать по театральным кассам, пытаясь достать билеты на модный спектакль. Они стали для меня чужими. Пришлыми. Но мир, как говорится, тесен. А с внедрением Интернета он сузился значительно. И однажды на сайте знакомств, где убиваю рабочее время, я встретил многих из тех, кто учил мою маму готовить плов и манты, чебуреки и долму. Они искренне радовались нашей нежданной встрече и заваливали меня вопросами. А я не хотел им отвечать. Да и какой смысл? Если они приедут, то с какой стати я должен тратить на них свое, пусть и не очень драгоценное, но личное время?
– Это ты от обиды, – сказал я.
– Ну да, – легко согласился он.
– Пойми, – убеждал я, – это для тебя они «заграница». А для себя – глухая и безнадежная провинция, нищая к тому же. Родина гастарбайтеров.
– Эти гастарбайтеры нас всех еще сожрут, помяни мое слово, – пробурчал он и засобирался домой.
После его ухода я стал припоминать собственный богатый опыт. Три счастливых влюбленности в Украине, чуть не завершившихся браком. Одна – в Минске, но такая, что стоила многих московских. Крымские татары, вероятно, должны причисляться к Украине, и все же это была отдельная история. Одна Эстония. Одна Грузия. И не сказать, чтобы я выступал завоевателем, покорителем, большим братом, трахавшим всех. Они тоже приезжали и трахали. Никто не жаловался.
Мы были богаче не только культурно, но и антропологически. Мы застали времена бесконечного разнообразия типажей, объединенных общим языком и валютой. И убеждениями, кстати. Мы – наряду со Штатами – были самой умозрительной, умышленной страной мира. Ну, Израиль еще… А ведь только умозрительное прекрасно. Только оно выше косной природы, не желает управляться ее пошлыми дарвиновскими законами, стремится к сложности, а не к упрощениям и ползучей выгоде. И как ни крути – Советский Союз был наилучшим геополитическим решением для нашей обширной евразийской территории. После Союза деградировали все – и центр, и сателлиты.
Я разговаривал недавно с одним из самых умных людей, которых когда-либо встречал в коридорах отечественной политологии. Это Виктор Мироненко – предпоследний секретарь ЦК ВЛКСМ, прославившийся тем, что во времена всеобщего растаскивания комсомольского имущества он не выторговал себе ничего. Пришел и ушел научным сотрудником, историком. Им пребывает и ныне. Историк он хороший, дельный, специалист по Украине. И он мне по секрету сказал – разрешив, впрочем, цитировать:
– Я на многие свои вопросы успел получить ответы. Но никто так и не может объяснить, в чем заключался феномен СССР.
К разгадке этого феномена приблизился другой ученый, покрупней рангом, – выдающийся математик Игорь Шафаревич. Он несколько двинут на еврейском вопросе, но это не столь важно. Важно, что он первым провел аналогию между советской империей и государством инков. Побывав в Перу, я не мог не признать его правоту. В брошенной Припяти и таком же брошенном Мачу Пикчу, среди странных каменных сооружений, зарастающих травой и кустарником, я испытывал сходные чувства. И тут, и там человек пошел против природы. Победил ее. Перепрыгнул на следующую ступеньку. Но такое не прощается. Теперь природа мстила – нагло и сладострастно. Вот и распад СССР был такой же подлой местью природы – ей не понравился великий проект.
Во всяком обществе должна быть великая идея, побеждающая национальную. Потому что национальная – это всегда возврат назад, к имманентным признакам, к тому, что дается при рождении. А человек – это то, что он сделал из своего стартового капитала; то, чем он стал, что нарастил на скелет, грубо говоря. Человек – это его усилие стать человеком; эта ницшеанская цитата давно стала моим символом веры. Великий наднациональный проект – вот чем был СССР. И в нашей стране он был ближе к осуществлению, чем в Штатах: белые и черные там до сих пор с подозрением и тревогой косятся друг на друга. А у нас даже русско-еврейский конфликт пригас под общим гнетом – потому что гнет был сильней. Кстати, армяно-азербайджанских разборок между московскими гастарбайтерами не бывает. А почему? А потому, что они здесь страдают от куда более сильного угнетения: центрального. И волей-неволей солидарны. Я не хочу сказать, что гнет был благом. Но, как правильно заметил Михаил Швыдкой, в СССР нации объединялись не только общим угнетением, но и общим культурным пространством. А культура – не угнетательница. Она – связистка под обстрелом.
В конце 80-х подпочвенные воды хлынули наружу. Вся дикость, вся гнусь, вся энтропия пошли самоутверждаться. Победным маршем. Распад СССР был торжеством именно рабской, природной, низменной силы – и вся комсомольская ложь, все натяжки советской интернационалистической пропаганды бледнеют перед этим разгулом мерзости. Люди расчеловечивались стремительно, от них оставалась только оболочка – внутри она тут же заполнялась в лучшем случае пустотой, а в худшем иными субстанциями. СССР не мешал никому, кроме блатных, желавших воровать уже без всяких ограничений. Бред, что его развалила Америка. У Америки к СССР было отношение, примерно описанное Пушкиным в «Онегине»:
Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага.
Приятно, если он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я!
Еще приятнее в молчанье
Ему готовить честный гроб
И тихо целить в бледный лоб
На благородном расстоянье, -
Но отправлять его к отцам
Едва ль приятно будет вам.
И точно. Ничего приятного. Они и не отправляли. Напротив, они отлично понимали, что, если исчезнет цивилизованное и уже почти беззубое зло Советского Союза, все нагляднее разворачивавшегося в сторону тихой конвергенции, им придется контактировать с чудовищным, недвусмысленным и невоспитанным злом «третьего мира», с радикальным исламом, с фанатизмом и жульничеством нефтяного Востока. Так и вышло. Америка сегодня на пороге трагического кризиса – так сиамский близнец, вполне здоровый, не может надолго пережить умершего брата.
Америка никогда не была заинтересована в развале СССР, вопреки диким версиям отечественных конспирологов. Ей выгодна была наша слабость – но не наше исчезновение с карты, ибо мир зашатался и треснул именно в 1985 году. С нашей империей поступили, как неумелый хирург из анекдота поступает с больным: а, все равно ничего не получаетсяааа! И – вжик, вжик, вжик скальпелем по кишкам… Советскому Союзу старательно внушали, что он нереформируем. Кто внушал – не Америка же? Нет, свои, отечественные, желавшие попировать на руинах. И попировали. Грустна оказалась судьба империи: она выстояла в жесточайших боях, родилась в огне и закалялась в огне, пережила жесточайший внутренний кризис – а пала из-за того, что десятку котельных авангардистов и сотне невнятных структуралистов захотелось поехать на Запад с лекциями.
Конечно, она была стара. Но старик вдвойне нуждается в поддержке. Она могла переродиться, пойти по китайскому или любому другому менее травматичному пути, сохранив главное свое достояние: национальную политику. Небывалый синклит наций, сплоченных не страхом и гнетом, а любовью, браками, взаимным интересом. Россия принесла Кавказу, Средней Азии, славянским сестрам – Белоруссии и Украине – мощный цивилизационный проект. И все злодеяния Сталина по отношению к чеченцам и крымским татарам не перевешивают этих благодеяний. Ибо Грозный в 1985 году был счастливым и цветущим городом, и Нагорный Карабах, сколь бы сильно ни было уязвлено самолюбие населявших его армян в первой половине 80-х, чувствовал себя несравненно лучше, чем пять лет спустя.
Что можно было сделать? Что угодно: немедленно и самым жестоким образом наказать любых националистов, объявить вне закона любые националистические проявления – русские, чеченские, еврейские, казахские, украинские. Найти зачинщиков первого же погрома и разобраться с ними так, чтобы другим неповадно было. Вести массированную пропаганду – тогда это хорошо умели, многим перестроечные штампы так в головы впечатались, что и ельцинские годы ничего не исправили. У Советского Союза был опыт борьбы с пещерным нацизмом – как внешней борьбы, так и внутренней. Распад СССР на пятнадцать национальных государств – тут совершенно прав Путин, как к нему ни относись, – стал величайшей геополитической трагедией второй половины века. Главным событием мировой послевоенной истории. Все сделали по-нашему: единственное хорошее утопили, дурное сохранили в неприкосновенности. Это и есть – революция по-русски.
Очень может быть, что советская власть была обречена. И социалистическое хозяйство, по всей вероятности, балансировало на грани серьезного срыва. И верхушка прогнила до такой степени, что не знаешь, чему больше дивиться, – воровству или маразму. Но вот честно вам скажу – не убежден, что Рашидов так уж страшней Каримова. А Саакашвили явно и недвусмысленно хуже, чем Шеварднадзе. Хотя именно Эдуарду Амвросиевичу обязан он своим возвышением, а мы все – гигантскими внешнеполитическими ошибками. Все поддались одной и той же бездарной тенденции – расслабляться. Сдавать завоеванное. Оттягиваться.
Оттянулись хорошо. Наследие великой советской империи лежит ныне в руинах – лучше не стало никому. Идиотские границы, таможенные досмотры, фарс украинской независимости, белорусская и туркменская диктатура, гнойники Приднестровья, Осетии, Абхазии, Аджарии, Тузлы. И ведь главное – гастарбайтеры ездят на заработки в Москву, а не в Штаты. Москва как была, так и осталась центром постсоветского пространства. Просто теперь этих гастарбайтеров тут грабят и бьют, а государственные идеологи заигрывают с движением против нелегальной миграции – организацией столь недвусмысленной, что уж и не знаю, кем надо быть, чтобы этого не видеть.
Главное же заключается в том, что распад СССР был вовсе не фатален. Его спокойно можно было избежать. Если бы пятнадцать лет назад Михаил Сергеевич Горбачев не решил закрутить гайки чужими и вдобавок трясущимися руками. Если бы собственной недрогнувшей рукой не вырастил он себе врага из безупречного карьериста, обычного обкомовца Ельцина, и не помышлявшего о серьезном бунте. Если бы на месте Горбачева оказался человек чуть менее тщеславный и чуть более способный к анализу. Не интеллигент, а технократ. Такие умы были: в советской научной элите существовали не только Гайдары и Чубайсы, но и Карагановы. И вместо сил энтропии они могли бы запустить совсем другие силы – ибо фраза о том, что «история не терпит сослагательного наклонения», придумана теми, кто сознательно направляет ее по худшему из возможных путей.
Сейчас, конечно, легко говорить. Но это ведь и тогда было видно.
Утешение же наше в одном. Все мы – союзники, дети одной страны. Как замечательно показал Сидоров в «Бригаде», интернациональные наши связи оказались прочнее, чем мы думали. Мы по-прежнему готовы помнить общее прошлое. И, между прочим, мои девушки в бывших республиках не переменились ко мне. Сегодня в политике начинает активно рулить поколение, видевшее от СССР не только дефицит и идеологический прессинг, но и лучшие в мире мультфильмы, и лучший пломбир, и очень приличную культуру, и нормальное образование, и лучшее решение национального вопроса. Это поколение рулит теперь, впрочем, по всему СНГ. И в этой генерации есть не только Саакашвили – растленные сыночки больших боссов, – но и ребята вроде меня, родившегося с Саакашвили в один день, но сильно от него отличающиеся во всем остальном.
У нас хватит сил склеить разбитое. А не склеить – так хоть связать самыми прочными из существующих связей. Теми самыми, о которых так живописно рассказывает в начале этого текста мой друг, бывший спортсмен, ныне преуспевающий бизнесмен.
Дмитрий БЫКОВ, главный редактор журнала “Moulin Rouge”.
Полная версия статьи опубликована в журнале “Moulin Rouge”, ноябрь – декабрь 2006 г. (издатель Евгений Ю.Додолев).
