Да, я очень остро поставлю вопрос.
И сразу отвечу.
Наша неправота состоит в том, что если хорошее дело делать плохо, то хорошее дело постепенно перестает быть хорошим.
Это как если полиция при теракте так освобождала заложников, что террористы перебили заложников, а сами убежали, и вот эти хорошие полицейские стоят над трупами тех, кому они хотели помочь, — как это назвать?
Добро не просто должно хотеть бороться со злом.
Добро должно уметь бороться со злом. Повторяю, уметь.
И, что не менее важно, добро должно бороться со злом вовремя.
Потому что если зло много лет убивает, куражится, издевается, наступает на мир, а добро сидит и зевает, плюет в потолок, годами сидит и плюет в потолок, постепенно старея и отказываясь хоть что-то делать, а потом вдруг в отчаянии выбегает на улицу, тяжело дыша и сбивая прохожих, и начинает, спотыкаясь, гоняться за злом, и даже не пытаясь толком прицелиться, а вместо этого нелепо кричит злу: сдавайся! дай обещание, что перестанешь быть злом! — а зло от этого только распаляется, дразнит и подставляет добру подножки, бросает с крыш кирпичи, а потом и взрывает гранаты, дым, кровь, полный хаос, случайные люди кричат от ужаса и возмущения, а зло в этом хаосе как рыба в воде, зло весело кувыркается в воздухе, прыгает и выдает цирковые номера, ускользая легко и естественно, что твой Коровьев от Ивана Бездомного, пока добро, перемазанное грязью, растерянно сидит на земле, в окружении обозленных людей, и что-то бормочет и крутит седой головой, не понимая, что теперь делать, — так вот, если у нас есть такое добро, и оно может бороться со злом только так, приводя к еще большему торжеству зла, — то добро ли оно?
Мне хочется верить, что это все еще так.
Но я слышу, как радостно хохочет зло, наслаждаясь эффектом от этой борьбы, и моей веры все меньше.
