Шах и Мат

В синхронном переводе заграничных фильмов на закрытых просмотрах в славный период застоя я нередко позволял себе буквальный перевод нецензурных выражений, чем снискал определенную известность. Главное было – не забыть о цензуре при публичном переводе на большие аудитории. Помнится, на одном из конкурсных показов Московского международного кинофестиваля в Кремлевском Дворце съездов я чуть было не сказал то, что говорил «для избранных», но в последний момент остановился и, ценой вопиющей неграмотности, восстановил попранную пристойность.

Этому сопутствовали бурные дискуссии о том, что в иностранных языках ругательства, оказывается, и не ругательства вовсе, с чем я согласиться не мог. Правда, для сохранения одной и той же силы выражения в разных языках фигурировали различные эпитеты, животные и части тела. Так, французское con (букв. п…а) по контексту соответствовало нашему скромному «чудак на букву «м», а английское asshole или немецкое аrschloch неожиданно точно переводилось многозначным словом «сука».

Как-то раз, на первом просмотре в Госкино СССР картины Жан-Люка Годара «Уик-энд» один большой начальник вскочил и закричал: «Прекратить это безобразие!» Я, конечно, тут же перешел на литературный язык. Каково же было мое удивление, когда пару лет спустя я отправился за границу с названным начальником! Он непрерывно говорил (именно говорил, а не ругался) матом, в то время как для меня это был язык литературной стилизации, а не повседневного общения.

Вспомнил я об этом не случайно. В современной постсоветской культуре нецензурная брань становится элементом не столько радикального шика (каковым она была для молодых искусствоведов и художников периода застоя), сколько позиционирования в культуре в целом. Все началось с финала «Астенического синдрома» Киры Муратовой. Матерная филиппика героини поставила общество в тупик: то ли запрещать, то ли восхищаться? Решили согласиться. С легкой руки гениальной одесской румынки мат был допущен в святая святых искусства.

В документалистике нецензурная лексика стала ключом не только и не столько к большему реализму, сколько к обостренной выразительности. «Трансформатор» иностранца Антуана Каттена и нашего Павла Костомарова знаменовал качественно новый уровень художественной (именно художественной) достоверности, значительно превосходящей скандальность реалити-шоу. Главный приз фестиваля «Родина» в Екатеринбурге их же «Мирной жизни» привел к отставке президента фестиваля.

Ныне обе названные выше документальные картины представляли российское кино в Каннах. С ними соседствовала пронзительная матерная хроника эмоциональной жизни подростков в фильме Валерии Гай Германики «Девочки», удостоенном главного приза «Кинотавра» по разделу короткометражных лент. А среди полнометражных лент победителем стал фильм Кирилла Серебренникова «Изображая жертву», центральный эпизод которого (как и соответствующего спектакля) был построен на театрализованной матерщине.

Случайно ли это? Думается, нет. В искусстве ненормативная лексика становится выражением неприятия окружающей действительности и ее радикального отрицания. В жизни же тех людей, кто пользуется ею повседневно, она – всего лишь эквивалент знаков препинания и слов-паразитов.

Пока одна (как правило, академическая и престарелая) часть интеллигенции продолжает безрезультатно бороться за чистоту русского языка, другая – молодая и постмодернистская – использует мат как могучее оружие обновления общественного сознания. Искусство вновь идет наперекор культуре…

Кирилл РАЗЛОГОВ.

Редуцированная версия статьи опубликована в журнале “Компания” (www.ko.ru) №24 (420) за 2006 г. (главный редактор Евгений Ю.Додолев).


Кирилл Разлогов


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Чужие письма
Пытался делать это весело
DVD-обзор
К кому придет апрельская капель?
Рок-фестиваль «Эммаус-2006» – это у нас, под Тулой


««« »»»