Лучшее опровержение элитарной трактовки русской революции – это разница в судьбе родины и народа в 1917 и 1991 году.
Казалось бы, на уровне высокого кабинета и большого обобщения – мы два раза пережили похожую национальную катастрофу.
Предательство и трусость, политическая капитуляция и потеря огромной территории. Хаос и разруха. Нелепая истерика интеллигенции и растерянность “чинов”. Деморализация и отступление армии без проигранных сражений. Сепаратизм окраин и агрессия соседних этносов. Идиотический романтизм свежезаимствованных западных учений и митинговый шум. В общем, позор и распад.
Так, да не так. Одинаковое одинаковому рознь.
И кое-что в 1991 году выглядело совсем не так, как в 1917 году – при явной вроде бы схожести нашего трагического положения.
Простые люди.
Если сто лет назад мы имели аграрное перенаселение, рядовые многодетные семьи, средний возраст в семнадцать-восемнадцать лет (как сейчас в арабском мире) и целое море деревенской и бывшей деревенской (а также и местечковой, уж извините) молодежи, у которой ничего не было, и которая, выходя из избы и проходя сквозь армию, флот и рабочую слободку, партию и органы, готова была грабить и убивать, отнимать и выгрызать себе место в чужом мире “буржуев”, – то уже тридцать лет назад народная жизнь была устроена принципиально иначе.
Русский человек превратился в тихого и безопасного мещанина.
Квартира, дача, горячая вода и теплый сортир, телевизор, диван шепчет – купи сервант, один-два ребенка в семье, средний возраст уже за тридцать, и никакой уже общинной деревни, и все меньше тяжелого физического труда, зато намного больше разных “учреждений”, и явный дефицит молодых мужчин, зато много женщин, и немолодых женщин, и одиноких женщин с детьми, – вот какой стала Россия к концу двадцатого века. Такой она, кстати, во многом и остается.
Бытовой комфорт, мелкая собственность и цена человеческой жизни – невероятно взлетели.
Именно поэтому в 1991 году, в отличие от 1917 года, мы не увидели ничего похожего на революцию и большевизм. Не увидели массовых убийств, террора, гражданской войны, концлагерей и тотального передела частного имущества вплоть до штанов и серебряных ложек.
Люди делили заводы и нефть, но не квартиры.
Люди эмигрировали, но не под страхом расстрела, а в поисках лучшей жизни.
Люди голодали, но в жанре “ели одни макароны и тушенку”, а не в жанре “лег и умер”.
Люди боролись за власть, но без НКВД и Колымы, без требований “расстрелять гондурасского шпиона”.
Даже и в самом августе девяносто первого, когда советский обвал был максимальным, – не было ни одной стихийной расправы над коммунистическими деятелями. А почему?
Да потому что расправу создает не политика, а культурная, и даже физиологическая разница между теми и этими.
“Бывшего” столетней давности преследовали не как идеологического врага, а как антропологического чужака, солдатня и слободка опознавали его, даже если он пытался переодеться и спрятаться: лицо другое, голос и манеры другие, лови проклятого марсианина.
Зато советский функционер в стране, где культурный разрыв между властью и народом исчез, был неотличим от обывателя, он и был обывателем, как только бросал свою “Волгу” и снимал галстук.
Кадета князя Долгорукова, тайно проникшего в СССР, поймали на вокзале и быстро убили. Не смогла замаскироваться контра из древнего рода.
Партийный секретарь Гришин в либеральной России умер, сидя в очереди в собесе. Кому какое дело до незаметного старика?
Большевизм был жутким фасадом цивилизационного перехода, но если некому и некуда “переходить” в таком исполинском масштабе, то и вместо Сталина у вас будет Путин, а вместо Розалии Землячки – урбанист Кац.
То, да не то, – и слава Богу.
И никакие интриги, глупости и подлости чиновников, интеллигентов, революционеров, иностранцев или авантюристов – не смогли снова обрушить Россию в ад грандиозной мясорубки, когда переход от аграрного и демографически бурного общества к обществу современному и городскому уже давно произошел.
Так что в конце века у нас случился ужас, но не ужас-ужас-ужас.
Зато на окраинах наших прежних империй, где сельский традиционный уклад только начинал распадаться, – мы увидели и резню, и войну, и беженцев, и дикарские режимы.
А вывод прост: чтобы понять происходящее – но не суетливое движение “событий”, а исторический шаг, – надо смотреть не на политику, не на конспирологию элитных интриг, это все мусорное и пустое, а на жизнь самого банального человека.
Только ее перемены – определяют общую судьбу.
