В молодой женской жизни есть великая перемена, воспетая еще Лёв Николаичем с его Наташей.
Вот она — еще вся из себя девушка, она волнуется и кипит, капризничает и рыдает, она сегодня одна, а завтра уже совсем другая, люблю, не люблю, к сердцу прижму, к черту пошлю и за это выпью, она хлопает дверью, говорит гадости и выключает телефон на полуслове, она играет на нервах как Джими Хендрикс, она нарочно пытается увлечься во-он тем самодовольным хлыщом, и еще тем дураком с тройными щеками, а потом говорит — я ненавижу мужчин, я устала, а еще чуть попозже — глядишь, и уже не устала, и то она эмигрирует, а то записывается в йоги, правозащитники, садомазохистки, попечители собачьих приютов, подруги алкоголиков и марафонцы, но почти сразу же и выписывается, а завтра демонстративно худеет.
И так эти страсти и глупости длятся, а мужчины ревнуют и злятся, — и вдруг случается что-то таинственное, быстрое и незаметное тем, кому этого видеть не надо.
То ли приходит время, а то ли она встречает кого-то, кто, на нее глядя, делает удивительное движение двумя пальцами — щелк! — и почему-то она уже добрая, чуточку рыхлая, возможно беременная, и уж точно без пяти минут замужняя, и все, что было таким причудливым, вычурным, противоречивым и непостоянным, — становится тихим и предсказуемым.
Куда только делась эта вчерашняя вредина, язва и роковуха!
Вроде и паспортные данные те же, и ямочки с родинками на месте, но это уже не та гражданка.
Она состоялась.
Она бежала, она останавливалась и терялась, падала, ломала каблук, примерялась, дралась, ошибалась, — и вот, пришла.
Я никогда не был там, куда она приходила.
Никогда не мог сделать этого странного движения пальцами, когда — щелк! — и негодяйки становятся клушами, но такими природными, что это уже и не обидное слово.
Я слишком быстро терял терпение и сдавался, и с облегчением говорил: кафе-бар, я догоню! — и вместо меня догонял кто-то другой.
Это ведь отдельный талант — уметь сделать так, что еще вчера был собачий приют, феминизм, марафон, а сегодня — ой, ну вы посмотрите, как мы уже поели, вымыли носик и сами ходим! — и вымученные улыбки.
Это отдельный талант — в нужный момент и под нужным взглядом раз и навсегда позабыть флаги белорусской революции, эмиграцию на тропический остров и беспощадные диеты, чтобы стать такой, как хотел Лёв Николаич.
Была женщина-буря, чума и акула, а стала Наташа.
И ей это сразу дано — пусть она и не знает, а если знает, то гневно или ядовито отказывается, но это все равно спит где-то в ней, тогда как в мужчине — совсем не всегда.
Не все пальцы щелкают.
Я догоню.
