Бывает такая ложь, которая как гвоздь по стеклу, до того мерзко и тяжко.
Наша, точнее, совсем не наша intelligentsia сейчас рассказывает о том, что несчастная больная женщина, которая убила себя в Нижнем Новгороде — это героиня борьбы с режимом, сочиняет про нее торжественные слова, и пытается доказать, что эта ужасная история — это политика, подвиг, а не психиатрия.
У Довлатова, помнится, диссидент обещал в знак протеста устроить самосожжение своей жены.
Но то хоть жена, ее, возможно, жалко, а вот русских простецов, этих Поприщиных, которые уверовали в крайний либерализм и, страдая от умственного расстройства, погубили себя — политрукам не жаль вовсе, это расходный материал их революции.
Точно таким же, как эта Ирина Славина, был забытый уже мужичок по фамилии Мохнаткин. Раз, другой он случайно, а потом и намеренно ввязался в протестное дело, подрался с полицией, его забрали, его посадили, intelligentsia, сыто поправляя салфетку, похвалила его мужество, давай, мол, Мохнаткин, так держать, бори режим, а потом мужичок так и сгинул от тюремного кочевья, а политруки продолжили свой собственный, очень комфортный антипутинский кампф на Венецианском кинофестивале, в Лондоне и в ресторане Дом Номер какой-то (их много, этих освободительных ресторанов, я цифру забыл).
А теперь Славина.
Она действительно воевала со всякой местной губернской несправедливостью, но была, видно, трещина в ее психике и в ее жизни, которая заставила ее писать о самоубийстве еще год назад, когда не было еще никакого обыска, не было и уголовного дела, заведенного, впрочем, не на нее, а на некоего Иосилевича со вторым паспортом, у которого, как я почему-то уверен, все будет хорошо.
Подобно тому, как подростки выбрасываются из окон не из-за девочки, и не из-за плохой музыки хэви-метал, а потому что организм не выдержал возрастной перестройки, так и Славина погибла не из-за Российской Федерации, которую она во всем обвинила, не из-за государства, которое было с ней рутинно хамским в мелких наездах, а из-за внутренней своей беды.
Политруки научили ее выносить эту беду вовне, выбирать символы для полыхающих чувств — весной четырнадцатого она митинговала против возвращения Крыма, в шестнадцатом называла гибель нашего самолета, где была Доктор Лиза, «возмездием» за «детей Сирии», и это все давление пропаганды, это учеба у политруков, — но сожгли ее не они.
Ее сжег психоз.
А они — исполненные благородного гнева, извлекли из себя все положенные слова про героиню, про то, что так жить нельзя, и отправились жить, хорошо жить и ужинать, благо карантин еще не ввели и ресторан еще не закрыли.
