С годами способность влюбляться в девушек куда-то теряется, зато остается возможность влюбляться в сериалы.
Перебирал ночью огромное количество когда-то скачанных и тут же забытых названий, ткнул наугад в «Удивительная миссис Мейзел» (Marvelous Mrs Maisel) — и ахнул от восхищения.
Какая вещь. Какая блестящая вещь.
Если Fargo — это гениальный сериал по мотивам мира братьев Коэнов, который умудрился быть не хуже самих Коэнов (но как! а вот так! умеют, собаки!), то Mrs Maisel — это примерно такая же игра в Вуди Аллена, и тоже поразительным образом не хуже первоисточника (если не считать главных шедевров).
История про буржуазную еврейскую красавицу в Нью-Йорке рубежа пятидесятых-шестидесятых, которая попадает в Вилледж и, вдохновленная Ленни Брюсом, конвертирует свое боевое национальное остроумие в стэнд-ап.
И — замечательные диалоги. И — замечательный ритм. И — как все играют. И — как тонко и смешно передан дух эпохи.
Но это еще не все.
Есть и еще кое-что, о чем я задумался в связи с этим сериалом — и нынешними событиями.
Ведь героиня там — «бросает вызов». Начинает вести себя смело. Совершает феминистический шаг (отметим, что это милый старомодный феминизм в духе «я могу сама», «я не боюсь», а не нынешнее «я всех боюсь и буду рыдать, а вы платите мне компенсации за моральный ущерб»).
Но какая же пропасть, дорогие мои, существует между нарушением запретов в том мире, где эти запреты есть, — и тем вызовом, который бросает современный человек в пустоту.
Потому что неприличные шутки, рискованные наряды, свободолюбивые разводы и все прочие неудобные когда-то темы — очаровательны там, где вообще-то есть смокинги, платья в пол, крепкие семьи, родительский авторитет, надежный этикет и наследуемая неизменность.
А где ничего нет, где уже все разнесли в клочья — там сразу скучно.
И шестидесятые годы двадцатого века неотразимы как первый цветок среди нерастаявшего еще снега.
А когда цветы зарастают густой травой и бурьяном — это уже, знаете ли, не совсем то.
Так что посмотрите Mrs Maisel — замечательное кино про то время, когда старый мир начинал слегка меняться, но еще не исчез, не сломался, — и ровно потому, что он был еще жив, эти изменения выглядели такими свежими и желанными.