ВЛАДИМИР ПОЛУПАНОВ свою блестящую книгу «АРТИСТЫ ТЯЖЕЛОГО ПОВЕДЕНИЯ» (издательский дом «ВЕЗДЕЦ»; исполать БОРИСУ БАРАБАНОВУ!) превратил в стробоскоп; в сплав, унию, амальгаму сентиментальности пиита Антокольского и многомудрой лукавости Салтыкова-Щедрина.
Писать книжки, особенно такого толка, какую соорудил Полупанов, где подразумевается наладить отношения с собственными памятью и совестью, мне ли не знать, — это путь отважных.
Но если я в сильнейшей степени враль и сумасброд, вломившийся в журналистику, как человек, купивший дешевый лотерейный билет в надежде переломить судьбу, этот парень, среди прочего и сверхпрочего, еще и не лжет, а если лукавит и утрирует, то самую малость, не в ущерб на диво всякий раз максимальной осмысленности.
Я-то приехал из Кутаиси в чаянии найти горшок с золотом в конце радуги, что понятно, я ж грузин, мы все участвуем в походе за радугой, что всегда оборачивается тем, что в финале битый небитого везет.
Мой стиль — сплошная реминисцентность, а Полупанова даже самоЕ слово «реминисценция» в лучшем смысле рассмешит, в худшем — разозлит; ему тепло на свете от других слов; я всегда стремился к изощренной технической оснащенности, а он всегда брал другим.
И книга показывает и доказывает, что он вымахал в большого мастера, обойдясь без моих по временам очевидно вульгарных приемчиков.
Первостатейное чувство юмора полупановское — оружие из его арсенала, на котором, как у прадедов сакральное «На Берлин!», может и должен быть начертан лозунг моей культовой программы “КАКОВО?!”: «Не важно все, кроме важного»: как хотите, а интервью с Пугачевой, блистательные сами по себе, — в известном смысле еще и программные заявления.
Я и до книги не сомневался, что у Полупанова наисодержательная жизнь, мы потому и спелись, но теперь вижу, до какой степени она содержательна. До высшей.
Как у меня, Бори Барабанова и, возможно, Вуди Аллена, но насчет ВА не уверен.
Остроумных пассажей в книге пруд пруди, от них в какой-то момент начинает рябить в глазах, а кульминация, апогеи, апофеоз — это рассказы о наших совместных одиссеях, где мы оба были похожи на свадебную лошадь, у которой, как известно, грива в лентах, а одно место в мыле.
У Полупанова, паршивца, не то чтобы душа праведника, нет таких, не надо брехни, у него нет паскудства как фермента-элемента в душе, и говоря о важном, он обходится без клише.
Полупанов опрокидывает современное представление о журналистах как о людишках с куцыми мыслишками, способными разве что на благонамеренность.
Он предстает умным балагуром, вовсе не стремящимся стать эталоном добродетели, просто парнем, стремящимся добиться качественного продукта — книги, от которой не оторваться.
Обладатель феноменальных памяти и зрения блестяще справился с задачей, которая и для куда более маститых авторов так и осталась квадратурой круга, даже для меня, его великого друга.
