О Зулейхе и ее открытых глазах

Когда -то на каком-то литературном междусобойчике в Булгаковском Доме авторы читали свои короткие рассказы.

Все как обычно — жюри ставило отметки, все слушали и сопереживали. Вышла дама и заунывно прочитала слезливый рассказ. Сюжет прост — женщина долго и с подробностями носила под сердцем дитя, потом не спала-не ела — воспитывала.

И вот она, холодная и несчастная, сидит одинешенька, а он с пустыми водочными бутылками в авоське коварно вымогает ее подпись на продажу квартиры. Скучно, банально, трафаретно, избито.

Но у двух писателек навернулись слезы — они поставили высший балл. Победа все равно не удалась, но меня поразила реакции прозаини — она клокотала, дескать, как так? что? почему? ее рассказ — не самый лучший? они — жюри — моральные уроды?

Читая сейчас текст Гузель Яхиной, я понимаю, почему эта книга стала книгой года — женщины всегда на слезы и сострадание готовы. А это — классический вариант слезодавилки. Да и жюри знаменитых конкурсов понять можно — устали они уже всякую несусветную чушь заваливать премиями. Не читают сострадательные дамы и бодрые пенсионерки изыски и корявый язык Латыниных да Евгений Некрасовых. Там можно только слюной изойти. На плевки. И только.

А Яхина — не отнять — языком владеет. Да и вкрапления татарских слов придает колорит. Первые две главы с удовольствием прочитал. Образно — и образ свекрови Упырихи хорошо выписан, и татарский муж-сатрап очень достоверен. Да и стилистика хороша — редкий писатель начнет изложение в настоящем времени: «Зулейха на цыпочках идет… смотрит, моет, кормит…” Действительно необычно.

Но — на этом все и заканчивается. Даже обидно.

Остальное — вольный рассказ на хорошо известную тему. Втискивание в жесткий жанр излюбленных либеральных фантазий. И вот тут становится жаль писательницу — для нее это как минное поле. Цель ясна — надо каплями вливать в уши дикую ненависть к прошлому — к СССР. Как в «Гамлете» — брат — брату королю. И тут идет разливанное море отборной клюквы.

Для начала — образ Союза — в понимании татарской женщины, не умеющей ни читать, ни писать. Но почему-то знающей карту. Даже на агитке. Вот такой парадокс.

“.. Гигантское алое пятно, похожее на беременного слизня, — Советский Союз. Уж больно смешной он был — с бородой, с забавной крючковатой лапкой спереди.”

Итак, зацепка есть. Зулейха весь последующий текст будет открывать глаза не только себе, но и слезливым читателям на этого «слизня».

Сначала, как водится, об угнетении закабаленного татарского народа. Не только Союзом. Много раньше. А так как действие происходит в 1930 году, то по хронологии в 1870 году у казанских татар наступил голодомор. Это рассказывает сыну его мать. Как спасла только его — младшего, который сосал грудь. Старшие — трое или четверо — умерли.

” И слышишь, сынок? Мы их не ели. Мы их похоронили. Сами, без муллы, ночью. Ты просто был маленький и все забыл. А что могил их нет, так у меня уже язык отсох тебе объяснять, что тем летом всех хоронили — без могил. По кладбищам людоеды табунами ходили, чуть увидят свежую могилу — разроют и сожрут покойника. Так что поверь мне, поверь наконец, спустя полвека. Те, кто слухи эти мерзкие про нас с тобой распускал, уже давно сами землей стали. “

Был голод? Да был. В течение двух-трех лет — об этом набатом вещал Лев Толстой. И все земство в едином порыве устраивали столовые бесплатные, ехали «на голод». И государство участвовало — поезда с продовольствием собирало, ссуды давали.

Но даже либеральные историки до таких высот не поднимались, как Яхина, не описывали «толпы людоедов, выкапывающих трупы.» Да и детей своих не ели. Иначе богоборец Лев Толстой не смолчал бы. Да, лебеду ели, с сумой по России ходили… Но Казанская губерния все же не испытала такие лишения.

Но ведь у Яхиной-то как сильно? Аж мороз по коже продирает, что вытворяли с татарами русские агрессоры — кровь стынет. У дам-с слезы потоком должны течь.

Ну а дальше — голод Гражданской войны. Опять русские виноваты. Хотя и татары руку приложили к мародерству. Но это — лишнее. Колхозы-то русскими создавались. Здесь даже смешно было — с изюминкой.

Вот очередной Павка Корчагин создал колхоз и даже трактор в нем был, но, изувер такой, решил татарский праздник Сабан-туй заменить Трактор-туем. А татарская старушка из добрых побуждений подкормила мотор трактора, как своего божка, яйцами да хлебом. И все. Не завелся трактор. А председателя, конечно, под белы ручки — да вон. Смешно.

Но дальше мы вообще на клюквенное болото попадаем. Дамам приготовиться и вынуть платки.

Зулейху раскулачивают и ссылают. После того, как убивают мужа.

Здесь все по трафарету с накаливанием страстей. В эшелон, который идет в сибирскую глубинку — на Ангару — запихивают сразу тысячу поселенцев. И идет этот эшелон в 30-м году — не поверите! — полгода.

Вероятно, Сталин решил перенять тактику Моисея — измором водить кулаков. Вернее, возить. Хотя мог бы и пешком отправить — экономия какая возникла бы. Ладно, уголь для топки паровоза, но на еде как бы сэкономил. Хотя да — голодно было.

«…Здесь даже вшей мертвых не было (кто сам съедал, кто в буржуйке жег), не то что хлебных крошек».

Начальники-то, конечно, жировали.

“И тушенка, и сгущенное молоко, и сливочное масло — холодильник комендантского вагона был забит провизией. Все эти богатства предназначались для персонала: конвойного состава, двух кочегаров, машиниста. Ну и самого коменданта, конечно.”

Ну как водится, с трупами не церемонились: «Умерших закапывали вдоль путей, в одной общей яме. Копали сами, деревянными лопатами, под прицелом конвойных винтовок. Бывало, вырыть могилы или прикрыть трупы щебнем не успевали — гремела команда “По вагона-а-ам!”. Оставляли тела лежать открыто».

Зулейха была беременна и это усиливает эффект слезотечения. Потом еще эффектная сцена — из тысячи кулаков и поселенцев через полгода до баржи на Ангаре добрались 300 человек. Семьсот погибли.

Но и этих жестокосердая Яхина не пожалела — они затонули в трюме ржавой баржи. Нет, понятно, конечно, что писательница не моряк и даже не речник, но вот многовато человек-то для одной баржи. Но эффектно. По классике ;

“300 кулаков пошли купаться в реку,

скока-то утоп, ему купили гроб

И вот вам результат — 30 негритят..”

Дальше — женская идиллия и мелодрама. Зулейха рожает сына. В нее влюбляется главный НКВДэшник. Лямур-тужур. Она по-прежнему открывает глаза, но уже активнее. Становится охотницей, снабжает всех дичиной. сына сообща растят и воспитывают ленинградские поселенцы — обучают французскому языку и живописи.

Потом — вскользь — война.

«… Так война шла, но шла далеко, мимо.

И неожиданно сделала то, чего так боялось и не хотело государство: приоткрыла тяжелый занавес, отделявший Семрук от мира.»

Потом Яхиной стало скучно — захотелось пописать истинно женскую прозу. Но нельзя. Она еще немножко постреляла кровожадными энкеведешниками в людей. Потом еще какой-то заговор выдумали — уже в среде вновь присланных крымских татар. Но слабо — без души.

И хэппи-енд. Ее возлюбленный делает новую метрику ее сыну и тот бежит — в Ленинград. К свободе, к свету. Практиковаться во французском языке и учиться живописи. А она воссоединяется с возлюбленным..

«Вы не любите женскую прозу..» — бросит мне обвинение залитая слезами читательница.. “Да, — потупя голову скажу я, как профессор Преображенский — я не люблю пролетариат, пардон, женскую прозу.”

Потому что Яхина далеко не Маргарет Митчелл. Но кто-то ее упорно на это нацелил. И теперь тянет изо всех сил. Для чего? А непонятно?

Должно же быть самосознание у татарской литературы? Вот не желают они быть под пятой русского оккупанта — ни тогда, ни сейчас.

Ведь так сладко быть в оппозиции. Как этот крымский Джамилев. Зачем жить тихо и мирно?

Вот поэтому и ищут Гузелей Яхиных. Которые все открывают и открывают глаза, да никак их не могут открыть.

А так я, конечно, проникся. Правда, без слез ручьем. Это ж все лучше латыниных да некрасовых. Хоть первые страницы — в удовольствие.