Россия — страна большая, но очень маленькая.
Народу здесь вроде бы много, но при этом — «никто не нужен».
И есть только два русских типа, которым во всех смыслах «позволено быть».
Устроено это так.
Огромное как будто бы пространство, которое, будь оно американским, на каждом метре давало бы свои «чикаго и сан-франциско», с разными местными правилами и возможностями, стоит пустое.
На самом деле, конечно, там много чего происходит или могло бы происходить, на этом бесконечном русском поле, — но жизнь жительствует только через Москву, по решению Москвы, с привезенными из Москвы модами и начальниками, ну и на выбитые с большим трудом из Москвы деньги.
А если без этого, если «как в чикаго», то, во-первых, денег нет и не будет, а во-вторых — зато будет уголовное дело и кого-то накажут за самодеятельность.
А чтобы это огромное русское пространство как-то политически и символически представлять, чтобы в нем себя реализовать, надо быть госслужащим.
Госслужащий — он мало того, что должен быть «простым человеком», то есть не иметь никаких экзотических свойств, — он и вовсе не должен иметь никаких человеческих свойств, кроме тайной страсти к воровству.
Госслужащий, как буддийский монах, должен полностью отрезать свое «я», отсечь все индивидуальные черты и чувства, и говорить только на специальном, сакральном русском языке — канцелярите, на котором муравейник «системы» общается с миром.
Он не может сказать: я, Петя, хочу сделать здесь то-то и то-то.
Он должен сказать: согласно постановлению 32113, принято решение обеспечить население данного населенного пункта…
Потому что он — вообще не «Петя».
Петя он — когда тайно ворует, а потом еще, может, в тюрьме, когда будет уголовное дело.
А пока что он — голос муравейника, безличная «инстанция», типовой человек-функция, которому только и можно быть этой бесконечной Россией, уныло и монотонно распределяя детские площадки, штрафы и поздравления ветеранам.
Быть вместо нее.
Но есть и второй путь.
Можно уехать с этого русского поля в «Москву».
И там — стать «внутренним чужаком» и «прогрессивным человеком», миссия которого состоит в том, чтобы заимствовать и проповедовать в России западные образцы — будь то телефон, митинг, бар, книга или сексуальная связь нового типа, — и проповедовать их всегда на деньги того самого муравейника из госслужащих, но в жесткой внешней конфронтации с ним.
Это — прямо противоположная роль.
Если «там» ты — бывший Петя, который в окружающей тебя бедности и пустоте стал абстрактным рупором системы, то «здесь» ты — максимально выделенный, конкретный, во всем подчеркивающий свою отдельность и независимость Петя, который, напротив, в очень густой и богатой среде «Москвы», в этом бутылочном горлышке — несет знамя прогресса и заграницы.
И если в поле нужно настаивать на заунывной и бубнящей коллективности, на неизвестно откуда взявшейся и кого представляющей «традиции», — то в бутылочном горлышке нужно отождествить себя со «свободой», с якобы бурным и стихийным порывом рассерженного или просто экстравагантного человека, «не такого, как все».
Но сам конфликт между этими двумя типами, между Петей-госслужащим и Петей-засвободу — во многом мнимый.
Потому что «свобода», как сказано выше, щедро оплачивается из казны муравейника, она развивается и румянится его трудами, не переставая при этом быть яростно антисистемной, — а муравейник, в свою очередь, остро нуждается в этой свободе и моде, в этом голосе заграницы — чтобы, вопреки демагогии про «традиции», всегда иметь внешний ориентир, эталон, ведь внутреннего просто не может быть, внутри пустота, бедность и запрет на наличие своего «я».
А больше в России ничего нет.
Ну, есть, конечно, но в порядке исключения, чудом и ненадолго.
А чтобы всерьез и надолго, надо либо в бескрайнем поле зачитывать инструкцию 460850, либо в узком бутылочном горлышке рассказывать про новую французскую теорию.
Большая, но маленькая страна: чиновники и чужаки, а третьего не дано.
Так мы корову не купим.
Так мы Россию не спасем.
