Его называют «Первой скрипкой советского рока». Легендарный патриарх отечественного панк-арт-движения, который играл не только в «Машине времени», но и во всей рок-линейке поучаствовал: «Аквариум», «Алиса», «Браво», «Вежливый отказ», DDT, «Звуки Му». Ну, и основал «Футбол». Это Сергей «Рыжий» РЫЖЕНКО.
— Севастополь, место рождения? Крым — точка раскола в рок-среде, рок-музыканты в Крым не ездят. Некоторые боятся потерять гражданство американское, другие — потерять киевские гастроли. Я так понимаю, что Рыженко не гастролирует на Украине и гражданства Соединенных Штатов Америки у него тоже нет?
— Да, не гастролирую, хоть я по происхождению хохол. Впрочем, это слово сейчас запрещено. Но я почему-то его употребляю и даже им горжусь. Никогда ничего обидного в нем не было, в отличие от кацапа. Когда впервые после Переяславской Рады войска соединились и пришли стрельцы, они на одном берегу реки стали, а на другом стали казаки запорожские. Друг на друга посмотрели и увидели бойцов с оселедцами. Оселедец — это селедка такая, чуб, чупрын на голове у казаков: о, смотри, хохлы. То есть из-за этих хохолков. А эти, увидев бородатых мужиков, сказали: дивись, як кацапы, то есть как козлы. То есть слово «кацап» довольно обидное, в отличие от слова «хохол».
— Про Крым. Липницкий мне сказал, что у тебя папа моряк.
— Да, капитан II ранга. Родители у меня такие, легендарно обыкновенные. Папа воевал, и мама прошла фронтовой медсестрой госпитальной всю войну — с 22 июня 1941 года до победы над Японией в 1945. Они поженились во время войны, в 1943 году в Архангельске, в Соломбале. Мама работала там в госпитале. Кстати, у нее был чудесный голос, самородок, она пела с оперными певцами. Ей говорили: «Варенька, вам только на сцену, в консерваторию». Но она встретил отца, который был весь из себя молодой офицер флотский, решила, что будет лучше замужем за будущим адмиралом. После войны их на Камчатку на 7 лет отправили, и все консерватории мамины на этом закончились.
— Отец родом из Севастополя?
— Нет, папа закончил академию в Ленинграде перед войной, войну прошел на Северном флоте в гидрографии. Гидрография — это морская география, а гидрография военная, это все эти минные поля, фарватеры, маяки и куча прочего, вся инфраструктура берегов и навигации, все туда входит, в гидрографию.
Потом, после Камчатки, отцу предложили на выбор: либо Ленинград, либо Севастополь. Ну, они намерзлись (на Северном флоте, потом на Тихоокеанском), поэтому поехали в Крым греться. И стал я севастопольский. А так бы, наверное, был бы питерский.
В Севастополе они и похоронены, там мой старший брат живет.
— Чем брат занимается?
— Брат у меня глубоко на пенсии (он на 10 лет меня старше), а так был филолог.
— К музыке никакого отношения не имел?
— В детстве его пытались учить на аккордеоне. Как мальчик послушный, в отличие от меня, он пытался заниматься, но родители вовремя оставили эти безуспешные попытки.
Меня же по определению засунули сначала в хор. Там быстро обнаружили абсолютный слух и сказали: ну, ему надо на скрипочку, конечно. Я пошел в музыкальную школу №1, к замечательному педагогу попал, она действительно одна из лучших крымских педагогов, хотя сейчас уже на пенсии: ее выпускники в основном московскую консерваторию закончили.
В 1972 году, в неполные свои 16 лет я поступил в Гнесинское училище по классу скрипки. И так собственно и занимался классической музыкой, поглядывая свысока на все околомузыкальное. Пока ко мне не пришли ребята из «Последнего шанса», Володя Щукин и Саша Самойлов. В 1975-м году они искали музыканта, что умеет импровизировать и Аркадий Шилклопер небезызвестный, который тогда тоже учился в Гнесинке (только открыли джазовое отделение), сказал им, что единственный, кто импровизирует на скрипке, — Сережа Рыженко. Мы тут же сыграли инструментальную композицию «На щемящей ноте», которой потом открывали концерты.
«Последний шанс» — это был уникальный коллектив, театрализованный. Ну, страшно любила вся московская богема эту группу. И Белла Ахмадулина, и прочие все всегда приходили на наши концерты. То есть мы в лучах междусобойской славы замечательно купались.
Каждая песня как крохотный миниспектакль, с движением, с пластикой и прочей такой ерундой. Исполняли якобы детские песенки, но во взрослой упаковке, с двойным дном.
— Насчет миниспектаклей. Я с Липницким когда общался на тему «Машины времени», спросил: «Саша, зачем они взяли Рыженко тогда?» И он мне объяснил: им нужен был шоумен а ля Петя Подгородецкий. Слышал такую версию?
— Да. С «Машиной» мы познакомились на тусовке квартирной, салон был у одной из бывших жен Михалкова-Кончаловского, в доме на Грузинской. Там была и Ахмадуллина с Мессерером, и Аксенов Василий, весь плэйбой из себя, в джинсовый куртке замечательной, ну и Макар пришел, а мы («Последний шанс» — Е. Д.) играли.
Мы тогда с Макаревичем сдружились, а он как раз запись делал для спектакля «Стеклянный зверинец» в ТЮЗе и предложил мне с ним сыграть на скрипочке немножко, что я и сделал, кажется.
Потом пересекались на общих тусовках. У того же Саши Липницкого однажды, у него тогда было тоже самое тусовочное место в Москве, потому что, когда приезжал «Аквариум», у него останавливался. У Саши у одного из первых появился видеомагнитофон в Москве, и мы естественно смотрели эти фильмы — «Герои рок-н-ролла», «Blues Brothers» наш был культовый фильм, им всегда заканчивали просмотры. Дня на три мы там зависали, пока «Аквариум» играл какой-нибудь андеграундный концерт. Я жил недалеко, на Арбате, мы все это дело соединяли с бесконечной радостью общения, сопряженной с умеренным выпиванием спиртных напитков.
Затем ушел из «Машины» Подгородецкий. Ну, или — ушли Петю. Я говорю: «Андрюша, может быть, все-таки поиграем вместе?» Он говорит: «Давай попробуем». Как раз сидели на репетиционном периоде в «Туристе», в крохотной каморке. Мы попробовали, получилось.
Я его уважаю как автора, как музыканта и как человека тоже.
Но Макар же очень закрытый человек и редко выходит на откровенность.
Очередной раз, я помню, мы набухались где-то на гастролях, редкий случай. И он говорит: «Серега, ты же, — говорит, — музыкант от бога. А я архитектор, конструирую все это».
Я всегда говорил, что он великолепный менеджер. И в этом проклятие этой страны. Здесь нет института менеджеров и никогда не было! Ты сам должен делать все, и все на своем горбу тащить, как Юра Шевчук. То есть если ты лидер отечественной мегагруппы, ты должен быть таким еще и мегакоммерсантом при этом. Либо так и сиди на жопе в кустах.
Мне всегда безмерно нравилась группа «Машина времени». Надо сказать, что я и на гитаре научился играть именно на песне «Марионетки». Они же единственные из наших групп сделали сингл такой на катушечке крошечной, и там были как раз «Марионетки», «Ты можешь ходить как запущенный сад». И меня поразили эти две вещи, конечно. Там был замечательный драйв, осмысленность происходящего, то есть хорошая работа со словом и отличное качество звучания. То, чего я ни у кого из наших доморощенных команд не слышал. То есть я понял, что эти люди умеют сделать правильный продукт, который меня грел.
В «Машине» я играл на всем: на акустической гитаре 12-струнке, на скрипке, на флейте, на percussion всяких. И еще всякая такая сценическая хрень, разбавляющая некоторую, скажем так, малоподвижность остальных исполнителей, сосредоточенных на музыке — я был динамической составляющей.
И вот я еду на очередную нашу репетицию, ко мне прибегает Вова Кузьмин, говорит: «О, здорово, слушай, давно хотел вместе с тобой поиграть, замутим что-нибудь, я же тоже на скрипке играю, давай в два смычка». Я объясняю: «Извини, я только-только договорился с Андреем Макаревичем, сейчас с “Машиной” играем». Володя: «Ах, черт!» И ушел. Я Макару рассказываю, такая история. Андрей отвечает: «Бедный Кузя, всегда опаздывает».
У каждого своя дорога. Владимир Кузьмин, считаю, лучший мультиинструменталист всех времен и народов. Хотя меня «Звуковая дорожка» в 1982-м году и назвала лучшим мультиинструменталистом года. Но я считаю, что Кузя гораздо лучший мультиинструменталист, чем я, ведь он еще и на саксофоне умеет.
А я много раз пытался на саксофоне научиться и даже выпросил когда-то, еще в гнесинской общаге у одной саксофонистки саксофон. Она мне дала, хотя очень не любят духовики инструменты давать. В общем, я час пытался сыграть «Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной». И вдруг от удара ноги толчком дверь распахивается. Вбегает страшного вида саксофонист известный, такое у него лицо было сильно изрытое оспой, и бороденка козловая, не козловская, а именно козловая. Орет: «Вот ты (выхватил у меня саксофон) никогда, никогда больше в жизни не бери эту вещь в руки». И я свято соблюдал по жизни этот завет. Я никогда больше не пытался этого делать с саксофоном. Это вещь действительно сложная.
— Ты следил за «Машиной времени» после своего ухода или занимался своими делами и не отслеживал?
— Нет, я в подворотнях не стоял, не ловил взгляды.
— Тебя не удивил приход Державина?
— Удивил. Мне кажется, что это тот же вариант «Полковник»-2, понимаешь, получился. Человек есть на своем месте и хорошо.
— Айдер Муждабаев, очень известный журналист, я его знаю по «Московскому комсомольцу», мы сотрудничали, написал: «Поздравляю “Машину времени”, они “избавились от русскомирного дурачка”, давно пора, ждем группу на Украине» и так далее. Уход Державина мог быть идеологически мотивированным, из-за ситуации на Украине?
— Вполне. Люди дошли до такой глупости, что выясняют политические
отношения на творческой почве. Я считаю, это полный идиотизм.
А по поводу Крыма, поскольку это мое родное место… Там и могилы предков, и все лето я всегда провожу в Крыму и не скрываю этого. Детей купаю в море. Иногда что-то играю, периодически, иногда вылетаю куда-то что-то сыграть. Живу на два дома: Москва зимой, летом Крым.
Когда вся эта хрень произошла в 2014-м году внезапная, данный вопрос, естественно, стал лакмусовой бумажкой. И вот прихожу я в «Петрович», в котором я уже 20 лет на скрипочке по субботам шпиляю, «Орлуша» (поэт Андрей Орлов — Е. Д.) сидит там в компании любезных моих старинных дружков: и Сережа Цигаль там, и Андрей Бильжо, естественно. И «Орлуша» своим ехидным голосом спрашивает: «Ну что, Сережа, Крым наш?» И весь стол естественно замирает, глядя на меня. Я говорю: «Знаете что, пионэры, идите вы, куда вас Раневская посылала».
Потому что, говорю, я считаю, что Крым мой, я там родился, там вырос. И кто там родился или вырос, прикипел к нему, вот того и Крым. Вот Сережи Цигаля, он же «коктебельский». Да, Сережа? «Да», — говорит Цигаль, который страшно рыдал, когда это все произошло, естественно.
А остальные, пожалуйста, к нам в гости, ребята, приезжайте.
Я вообще считаю, что это дело личное. У тебя есть какое-то место в сердце, и ты можешь его посещать. А какие-то решения государственные, которые принимаются, и разделение людей на белых, красных, мне глубоко отвратительно.
Недавно я наконец-то сформулировал свое отношение к этому крымскому вопросу. Самая большая несправедливость в отношении Российской Федерации была осуществлена в 1954-м году, когда Крым, не спросивши его населения, Никита Сергеевич Хрущев передал в состав Украины. И вторая несправедливость произошла по отношению к Украине, суверенному государству, в 2014-м году, когда полуостров взяли и вернули обратно. То есть две таких несправедливости произошли. И если бы не случилось тогда несправедливость, не произошла бы и следующая.
Безусловно, Крым ментально никогда к Украине не прилежал. И я давно, еще до всей этой истории, до 2014-го года сформулировал: язык от Киева отведет. Потому что языковой вопрос, — то, что и раскололо. Ментально там долго терпели, конечно, то, что детей заставляют учить рiдну мову.
Вот почему у нас в обществе такая конфронтация — ну, это как в семье, понимаешь, да? Главные претензии к кому? К родителям у детей. «А почему вот вы меня не родили более талантливым, удачным, успешным и прочее, где миллионы мне в наследство?». Здесь то же самое. Инфантилизм нации, на мой взгляд, он в каждом из нас. И я не говорю, что я — другой. Во мне наоборот все это еще более концентрированно.
Но вопроса о принадлежности Крыма, а уж тем более Севастополя — никогда не было.
Фото из архива Евгения Додолева
