В последний раз, когда я был в гостях у Дмитрия Борисова, обсуждали бедлам в семействе Огурцова-Лемох («КАР-МЭН»), — и обсуждали, конечно, те, у кого у самих на рожах такой бедлам, что хоть «скорую» вызывай.
Борисов высказывал мнение, ему благоговейно внимали, как будто он изрекал всечеловеческие истины.
А он просто освоился.
И даже меня (!) пытался поймать на слове, что по осуществимости то же, что высверлить шурф на Венере.
У него не бывает интонационных кризисов, он ошеломительно одинаков и когда делает вид, что слушает Салтыкову, и когда говорит о футболе, и когда в студии ор по поводу чьей-то ДНК.
Более всего он похож на персонажа стихотворения Юрия Кузнецова: «Одной рукой он гладил твои волосы, Другой — топил на море корабли».
Малахов, напротив, ковбой из коэновского «Да здравствует Цезарь!»: «— Горит на съемках? — Да, горит. И пахнет гарью».
Состязание — форма существования белковых тел, но это не конгениальное состязание.
Чем должен обладать ведущий ток-шоу, тем паче ток-шоу легендарного?
Пусть я буду первым, кто вам об этом скажет: он должен быть разудалым, эта удаль должна в нем сочетаться со своей собственной разновидностью — надрывом, при этом хоррор-наборе он не должен быть лишен поэтичности, утонченности, рафинированности.
Кто бы мог подумать про Дмитрия Борисова в момент дебюта, Борисова, в котором угадывалась как раз одна только рафинированность, кто мог предположить, что он так быстро освоится и уже сезон спустя сможет сказать Малахову: «Мы — часть одного квантового поля».
Парень с внешность богемного принца, сразу понял, что будет иметь дело с проблемами, не требующими высокого мышления, и выбрал интонацию негромкую, но неизменно убедительную.
В разгар недавней съемки он осадил бойкую, как субретка, гостью: «Давайте договоримся: программа — МОЯ, и она происходит там, где нахожусь Я».
В студии разразилась тишина, гостья замолкла навсегда.
Малахов стал чаще улыбаться, не хихикать, а именно что смеяться, но когда надо (в его понимании, в его представлении) он способен и нейтрализовать, и уничтожить оппонента, как сутенер — гризетку.
Он не позволяет главному утонуть в изобилии общих мест.
Сейчас ведь иной стала звуковая гамма окружающего: ритм потеснил мелодию, резко усилилась громкость, и надо быть протобестией и Ларри Кингом одновременно, чтобы добиться результата, не ограничиваясь антимониями.
Кризисы — форма существования белковых тел, но, похоже, кризиса, которого все ждали от Малахова в связи со звонким переходом на другой канал, ему удалось избежать.
В «Прямом эфире» он блюдет проверенные шаблоны на грани фола, а в моей любимой программе «Привет, Андрей!» «остроумно вышивает по краю».
Рождение первенца изменило его, это видно и слышно, наипаче — когда он общается со звездными отпрысками разной степени затюканности.
С детьми он трепетен, со взрослыми — см. выше.
Потому что теперь Малахов сам себе господин, кум королю, нос в табаке.
Теперь он может давать интервью «Дождю» и ставить «лайки» Навальному (лучше уж Селене Гомес), ведет прямой эфир про беглого Тельмана Исмаилова, а вечером того же дня — поздравлять с юбиляциями Разина и Шатунова.
Но и Борисов не дремлет, теперь у него две программы, судя по второй, он уже не освоился, а заматерел.
Когда Малахов покидал родной канал, в прощальном письме он очень тепло аттестовал Борисова, добавив: «У тебя все получится».
Получается. Даже слишком.
Когда я спросил Малахова про рейтинги его и борисовские, он пожал плечами: «По-разному».
Плохо друг о друге они не говорят, что напоминает сделку по-грузински: «Ты не говоришь обо мне ложь, а я не говорю о тебе правду».
Одного у Малахова не отнять: он — король этого жанра, он. И пионер, и король.
