Свобода

Огромную роль в моей жизни сыграли восьмидесятые-девяностые годы двадцатого века.
Они меня сделали.
И я на многое смотрю словно бы оттуда, хотя когда двадцатый век кончился, мне было всего двадцать два.
Про что он был, прошлый век?
Он был про то, что главная ценность – это свобода, а главное зло – это партком, причем любой партком, сама эта поза, эта интонация надзирателя и управдома.
Она считалась немыслимой пошлостью и похабщиной, похороненным ужасом из тридцатых годов – и не было ничего хуже, чем обвиняющее, моралистичное “мы”.
Такое “мы” было фу.
Нельзя было даже представить, что кто-то скажет: “мы, двадцатилетние, протестуем против Ельцина, потому что он не обеспечил молодежи стабильное будущее…”
Ельцин мог быть враг, алкаш, развалил, расстрелял, но – не было этого капризного тона, что мне двадцать лет и мне должны.
То же самое – женщины. На цирк с Биллом Клинтоном и Моникой Левински смотрели как на дурдом: ну да, козлы и кобели, стервы и истерички встречаются в жизни – и, собственно, что?
А еще были бандиты, гей-клубы, драки коммунистов с милицией, сектанты, жулики, танки на улицах, проститутки на улицах, казино, и даже слово из трех букв, выложенное телами на Красной площади, – и только партсобрания, ханжества и морализма, правого и левого, женского и молодежного, оппозиционного или чиновничьего – не было, а если вдруг было, то всем было смешно и противно.
Партсобрание было харам, уходивший двадцатый век учил жить без него, он учил, что в жизни есть страшные драмы и катастрофы – война, Колыма, нищета, голод, смерть на каждом углу, а если ты цел, здоров, сыт – не нуди, не суди, не стыди.
Будь свободен.
Терпи свободу других.
Двадцатый век кончился, и можно только с бессильной нежностью вспоминать его советы.